Форум » Фэнтези » Хорст Бастиан. "Тайный Союз мстителей". » Ответить
Хорст Бастиан. "Тайный Союз мстителей".
Вико: Тайный союз мстителей Хорст Бастиан Роман о жизни села в послевоенной Восточной Германии. Эпизод со вступлением тринадцатилетнего Други Торстена в Тайный союз мстителей. Глава третья. Кровные братья <...> - Стало быть, ты хочешь знать, почему мы такие, какие мы есть, и что мы вообще делаем? - спросил его Альберт. Друга прямо посмотрел ему в глаза. - Идет. Я объясню тебе. - Альберт все еще стоял, прислонившись к двери. - Сегодня в школе ты мне говорил: "Иногда люди бывают и хорошие", а я в ответ рассмеялся. И знаешь, если б они были хорошие, все это здесь бвло бы тоже ни к чему. Или ты думаешь, нас от этого не воротит? Ты вот пойди к этим "хорошим" людям и скажи им: "Мне негде ночевать, помогите". Может, они и пустят тебя на ночь к крысам в кормовую кухню, и то не задаром. Еще заставят отрабатывать десять дней в поле или выгребать навоз в хлеву. Вот оно как! И всегда будут правы, потому что ты голодранец и обязан им в ножки кланяться. Они же пустили тебя в кормовую кухню! Подумать только, что ты мог там натворить! А вдруг ты поджег бы кухню? Чего потом с голодранца спрашивать - все, мол, они такие. Как клопы или чума! - Альберт умолк, презрительно плюнув на пол. - А вот если у тебя старики богатые, если у вас припрятано кое-что в кубышке, тогда люди сразу делаются хорошими. Поглядел бы ты, как они распинаются, увидев тебя, как рады! И на ночь оставят, и ничего не спросят, и будут еще похваляться, какая, мол, честь! А если ты стыришь у них что-нибудь и дело раскроется, ты только скажи им: я это по ошибке прихватил, - все будет шито-крыто. Вот оно как! Я тебе еще много чего мог бы порассказать. Я давно об этом думаю, хоть башка моя и плоховато на уроках варит. Ты небось один из тех святых, что верят в правду, а? И я верю в нее, только денег у нас нет купить эту правду. Она дорогая, знаешь ли. За нее всегда приходится дороже платить, чем заплатил тот, кому ты ее хочешь доказать. Потому-то мы и врем здесь все напропалую. У нас, видишь ли, монет не хватает заплатить за правду. - Он снова сплюнул на пол и наконец отошел от дверей. - Поэтому мы и сколотили наш Союз. Называем себя мстителями и крадем себе правду, добиваемся справедливости. Не виноваты же мы в конце концов, что все мы голодранцы. И знаешь, бывает ведь и сладко: наберет кто-нибудь кучу денег, а ты ему всю радость испортишь или просто морду набьешь! Приятно так делается. Вроде как каждый день котлеты ешь или шоколад. Котлет-то нам не достается, зато кулаки у нас крепкие, ударят - не обрадуешься, и ничего за это не спросим. Потому у нас и наш Союз, и потому мы так живем. Может, мы тебе надоели уже, а если нет, то можно и продолжить. - Он остановился перед Другой и посмотрел ему прямо в глаза. Долго Альберту пришлось ждать ответа. Друга понимал, что ребята дурно делали, добиваясь таким образом правды и справедливости. Он чувствовал опасность пути, на который собирался вступить. Но силы, чтобы опровергнуть Альберта, переубедить его в том, что не так надо бороться за правду и справедливость, у него не было. - Ну как? - Да... может быть, вы и правы... - Хорошо. Тогда все ясно. А теперь заруби себе на носу: ты сегодня здесь кое-что услышал, а если тебя примут в наш Союз - услышишь еще больше. Пора тебе знать: каждого, кто болтает о том, что у нас здесь происходит, мы так обрабатываем, что у него живого места не остается. Может, я тебе это уже говорил. Ну, а полиции мы не боимся. От нее нам все равно нет помощи. Зато мы сами себе помогаем - один за всех, все за одного, иначе - крышка! А теперь хорошенько подумай, прежде чем отвечать. - Он снова прислонился к двери. Отсюда ему удобнее было обозревать все вокруг. По правде говоря, Альберт доверял своим ребятам, только когда видел их лица. Повсюду ему чудилась опасность, и он всегда был готов к отражению ее. - Если возьмете, что ж, я готов... - услышал Друга свой голос, одновременно удивившись и испугавшись. Он же знал, что это был неверный и дурной путь. На мгновение перед ним возникло озабоченное лицо матери. Но в следующий миг он увидел себя в классе: он сидит один, никто с ним не водится, все презирают его... А здесь ребята предлагают ему свою дружбу. Или, может, это и не дружба вовсе? Хотя он и колебался, но отклонить предложение Альберта не мог. Друзья, настоящие друзья! Как часто он мечтал о них! Он готов заплатить за эту дружбу, готов красть деньги, чтобы заплатить за нее. Но ведь дружба не продается и не покупается. Да и сейчас никто от него ничего подобного не требовал, ребята просто предлагали - иди к нам, если хочешь. А то, что они избрали для себя неверный, дурной путь, отступило на задний план, почему-то сделалось совсем не важным. - Да, я согласен, - еще раз подтвердил Друга. - И никому ничего не скажу. - "Никому" - очень легко говорить, особенно, когда неизвестно, кому же это "никому", - вставил Ганс, ехидно улыбнувшись. Улыбнулись и другие ребята, только Сынок оставался все так же невозмутим и спокоен. - Тогда, значит, мы и определим сейчас, кому это "никому", - сказал Альберт. Ему нравился Друга, и он невольно защищал его. - Никому - это значит и матери не скажешь. Запомни! Все, что делается у нас здесь, в Союзе, касается только нас. - Альберт говорил очень мягко, будто жедая придать Друге смелости. - А потом, знаешь, мало только обещать, что ты будешь держать язык за зубами. К примеру, попадешься ты на каком-нибудь дельце, всыплют тебе по первое число - тут уж трудно не проболтаться. Поэтому каждый, кого мы принимаем в Союз, должен перво-наперво доказать, что он способен выдержать и не раскиснуть. Друга побелел. Не потому, что он дал свое согласие, а потому, что боялся не выдержать испытания. - А что мне делать? - спросил он. - Встань! - приказал Альберт, подойдя. - Теперь слушай. Сейчас я тебя стукну. Стисни зубы - это всегда хорошо, когда дерешься. Друга механически выполнил приказание. В эти секунды он ничего не чувствовал: напряженное ожидание и страх оттеснили все остальное. Как в тумане увидел он, что и ребята и Родика поднялись со своих ящиков и не отрываясь смотрят на него. Вдруг он ощутил страшный удар по подбородку, и все куда-то провалилось. "Ничего страшного!" - успел он подумать, погружаясь в черноту. Сознание медленно возвращалось к нему. Первым он увидел Альберта: тот стоял в стороне и разговаривал с кем-то из ребят. Это поразило другу. Разве они с Альбертом не друзья? Неужели Альберту совсем безразлично, что он лежит тут без чувств? С трудом Друга поднялся. - Больно было? - спросил Альберт, увидев, что друга встал. - Мы же знали, что ты скоро очухаешься. Друга попытался улыбнуться, но у него что-то плохо получалось. - Приняли меня теперь? - Нет, - сказал Альберт, - это только начало. - А что еще? - Выбирай: хочешь - пятки прижжем раскаленным угольком. Не бойсь, пластырь у нас наготове. Хочешь - отхлестаем кнутом. - При этом Альберт пожал плечами, как бы говоря: сожалею, конечно, но так уж у нас заведено. - Тогда лучше кнут, - ответил Друга. Голос его звучал глухо. На самом деле ему хотелось крикнуть во все горло: нет, нет, отпустите меня, я боюсь! Но это было уже невозможно. Он и не знал, что больней: когда тебя хлещут кнутом или когда прижигают пятки. Кнут он выбрал потому, что тогда мать ничего не заметит, а с прожженными пятками он стал бы хромать, и мама спросила бы почему? А ей он не хотел врать. - Как знаешь, - сказал Альберт. - Пошли сюда по соседству, там просторней. Словно приговоренный к смерти, Друга перешагнул порог, остальные ребята последовали за ним. При этом у всех была заметна какая-то нерешительность. Должно быть, путь этот был не из приятных, и они только выполняли обязанность, казавшуюся им неизбежной. Родика и Сынок остались на своих местах. - А ты разве не пойдешь с нами, Сынок? - удивленно спросил Альберт. - Неохота, - ответил тот, даже не подняв головы. - А ты, Родика? - Я дежурная по печке. Но мне тоже неохота. На лбу Альберта появилась вертикальная складка. Он вышел. Больше всего ему хотелось сейчас переругаться со всеми, даже с самим собой. Что это еще за рожи? Неужели Родика и Сынок думают, что ему это доставляет удовольствие? Нет, никакого удовольствия он не испытывал - он вообще не любил драк, избиений, хотя не проходило и дня, чтобы он не сражался со своими врагами. Альберт вдруг почувствовал себя страшно одиноким. Никто ведь не думал о том, как у него сейчас тяжело на душе! А какое отчаяние охватывало его, когда ребята в школе издевались над Другой только потому, что он часто болел и мать его была батрачкой! Или когда Лолиес, проходя мимо их домика, со злобной ухмылкой сплевывал в песок! В такие минуты ненависть захлестывала Альберта, и он сжимал кулаки. Нет, он не стыдился бедности своих родителей, и вовсе не зависть толкала его против богатых. Несправедливость вызывала в нем ощущение острой физической боли. Ведь чем богаче человек, тем больше все его хвалят, и пусть даже он ругает и обманывает других, ему все дозволено! Да и то сказать, у него ведь и молотилка, и тягловый скот, все бедняки зависят от него! И что самое плохое - Лолиес натравливает бедняков друг на друга. Будь у одного хоть на морген земли больше, чем у соседа, его тут же чем-то отличали, и он бог весть что о себе воображал. Никто ведь не хотел быть самым бедным! А кто был им и впрямь, тому доставалось все презрение, вся недоброжелательность остальных. Это и заставляло Альберта так ненавидеть, он хотел покончить с подобной несправедливостью, и это было его право. Но он знал только одно средство достигнуть своей цели - кулаки, их-то он и пускал в ход при любой возможности. Ведь сколько он себя помнил, он всегда страдал от несправедливости, и с каждым днем ненависть его раскалялась все жарче. И потому испытание, назначенное Друге, он рассматривал как необходимое испытание. Альберт был убежден, что мстители могут победить в этой схватке, только проявив твердость и прежде всего твердость по отношению к самим себе. ...Оставшись одни, Сынок и Родика присели около печурки и с грустью смотрели в огонь. Прошло немного времени, и за стеной послышался свист кнута. Родика сказала: - Это наверняка Калле. - Да, - согласился Сынок. Слова его прозвучали так, как будто все происходило не за стенкой, а где-то очень далеко, и хотя он сидел рядом, он как бы не принимал ни в чем участия. Не по душе ему были подобные "боевые крещения". Они казались ему лишними. А ведь он был не менее храбрым, чем Альберт, хотя силой он и не мог с ним помериться. Но - и это отличало Сынка от всех ребят - он никогда не хвастался. Все, что он делал, казалось ему само собой разумеющимся. Трудно было по его лицу угадать, какое у него настроение. Он всегда был ровен и замкнут. Сынку недавно исполнилось четырнадцать лет. Он был не очень высокого роста, но атлетического сложения. Короткие светлые волосы он всегда гладко причесывал, никто никогда не видел его растрепанным. Единственно подвижными на его лице были глаза, смотревшие очень мрачно. Время от времени сюда доносились стоны Други, однако ни плача, ни жалоб слышно не было. - Мне жалко его! - проговорила Родика. Сынок молчал. - А тебе нет? - Не... - Сынку явно не хотелось продолжать разговор. - Чего ж ты тогда не пошел со всеми? - Глупость одна... - Что "глупость"? - Да то, что они там делают. - По-моему, это подлость! - Нет, глупость. Если кто не умеет держать язык за зубами, он все равно проболтается. - Не знаю, - раздумывая вслух, сказала Родика, склонив голову набок. - Ладно, - огрызнулся Сынок. - Оставь меня в покое. - Если тебе дома влетело, так это еще не значит, что ты можешь на мне тут отыгрываться. "Девчонка и есть девчонка!" - подумал Сынок и зло усмехнулся. За стеной раздались шаги. Дверь открылась. Первыми переступили порог Альберт и Друга. - Ты сядь посиди, небось ноги подкашиваются, - сказал Альберт Друге. - Я знаю, как это бывает. Друга весь дрожал. На люу выступили капельки пота. Все время он думал об одном: "Только бы не закричать! Не закричать!" Это-то и помогло ему выдержать испытание, хотя под конец ему уже казалось, что от этой мысли у него вот-вот лопнет голова. Теперь-то все уже было позади. Неужели все? Да, все. Он увидел это по лицам ребят. Они приветливо улыбались, должно быть считая его уже своим. Друга вздохнул со счастливым чувством. Вольфганг Флидер снова достал из кармана жестяную коробочку, предложил ему закурить. - Я так рад!.. - неожиданно произнес Друга, положив ему руку на плечо. Вольфганг немного смутился: чего это новенький обрадовался, неужели из-за цигарки? - Бери больше, - сказал он, - если они тебе нравятся. Я могу себе еще накрутить. - Да я не потому, - извинился Друга. - А! - обидевшись, Вольфганг захлопнул коробочку и спрятал ее в карман. Потом принялся старательно соскребать какое-то пятнышко со штанов. Чтобы поправить дело, Друга поспешил его заверить: - Я правда рад! - Да я ничего и не говорю, - примирительно заметил Вольфганг. - Кнут-то здорово кусается? - тут же спросил он с любопытством. Друга кивнул. - А ты молодцом держался. Погоди, из тебя еще выйдет толк! Вольфганг вообще считал, что надо ладить со всеми, и потому всем говорил что-нибудь приятное. Слова его и на Другу произвели соответствующее действие - он даже немного загордился. При этом он нашел, что Вольфганг славный паренек, хотя одежда его и пропахла плесенью. В это время из соседней комнаты вернулись Альберт и Длинный. Что они там делали, Друга не знал. Длинный остановился перед Другой. Вольфганг шепнул: - Встань! Друга поднялся. - Друга Торстен! Братья-мстители готовы принять тебя в свой круг. Они призывают тебя кровью подписать, что ты всегда будешь стоять на страже интересов Союза, что все его тайны ты унесешь с собой в могилу. Каждому из нас, если он попадет в беду, ты немедленно придешь на помощь, как и наш долг прийти тебе на помощь, если тебя кто-нибудь будет агрессировать. Длинный, не очень уверенный, правильно ли он употребил слово "агрессировать" вместо "нападать", выдержал долгую актерскую паузу: кто-то ведь хихикнул за его спиной? А разве можно было ему оконфузиться в такой почетной роли? Ганс м без того уже пустил слух, будто Длинному доверили ее исполнять только потому, что он как по заказу умел придавать своему лицу самое торжественное выражение. - Да, наш долг прийти на помощь, если на тебя кто-нибудь нападет, - произнес он наконец, решившись употребить знакомое слово. - Далее, мы требуем от тебя, чтобы ты кровью подписал, что Альберт Берг твой шеф и верховный главнокомандующий. Он один отдает приказы, и ты должен всегда называть его шефом. Теперь давай руку! Друга протянул правую руку. - Не ту! - сказал Длинный. - Сердце-то у тебя на левой стороне или где? - В руках он держал ржавое бритвенное лезвие, намереваясь надрезать палец Други. Тот отдернул руку, и Длинный недовольно буркнул: - Тихо, а то я тебя глубоко порежу! Не бойся, больно не будет. Он сделал небольшой надрез, из пальца сразу же побежала алая кровь. - Вот, а теперь подписывай! - Длинный развернул рулон оберточной бумаги, на котором виднелся столбик имен, намалеванных кровью. Каракули на каракулях. Указав свободную строчку, Длинный пояснил: - А это для тебя приготовлено. Сейчас я натяну бумагу, тебе легче будет писать. Все столпились вокруг Други и Длинного. Лица серьезны, глаза устремлены на серую бумагу. Довольно неловко Друга намалевал свое имя. Да и неудобно ему было писать левой рукой. Длинный с торжеством показал всем новую подпись. Но большинство выискивало глазами только собственные каракули, давно уже высохшие и пожелтевшие. Кто-то сунул Друге пластырь, а Длинный вновь свернул святыню Тайного Союза мстителей. - Поздравляю тебя, - проговорил Альберт, тряся руку Други, - от всех нас! Теперь ты наш кровный брат! <...> Эпизод с поркой приемным отцом Руди Бехтера после визита учителя. Глава четвертая. Мстители объявляют войну <...> Молочные бидоны прикрыты марлей. Руди выходит с ведром из коровника и выливает молоко в бидон. Чья-то тень ложится рядом. Руди поднимает голову. - Добрый вечер, Руди! - приветствует его Линднер. - Здрасте! - буркает Руди в ответ, как бы говоря: вас тут еще недоставало! - Работаем? - спрашивает учитель. - Сами видите. - Руди берет ведро, собираясь уйти. Учитель останавливает его. - Твой приемный отец дома? - Бетхер-то? - Да. - А чего вам от него надо? - спрашивает Руди и враждебно смотрит на учителя. Губы его так плотно сжаты, что образуют одну тонкую линию. - Не бойся! - ласково говорит учитель. - Я не собираюсь на тебя жаловаться. - Ладно, сейчас отведу. Только давайте скорей! - Но Руди все же не доверяет учителю. Перед ригой он внезапно останавливается и требует: - Нет, лучше идите домой! Учитель кладет руку на плечо Руди и говорит: - Пойдем. Как-нибудь мы с ним уж справимся. Но Руди заступает ему дорогу. - Если вы надумали вмешиваться... - Он делает многозначительную паузу. - Вы все только еще хуже сделаете... От неожиданности учитель делает шаг назад. Да и что он может сказать? Так-то ученики, значит, думают о нем... Из риги выходит крестьянин Бетхер. Учителю надо собраться с мыслями. - Знаю, знаю, вы новый учитель! - приветствует его Бетхер и тщательно вытирает руки о куртку. Это крупный светловолосый мужчина с голубыми водянистыми глазами - ни дать ни взять, истинный ариец. Губы тонкие, выражение лица свидетельствует одновременно о грубой силе и склонности к пресмыкательству. Лет ему около сорока. - Добрый вечер, - отвечает Линднер. - Должно быть, я некстати? - Друзья всегда кстати! - Бедхер пытается улыбнуться. Но учителю эта улыбка почему-то напоминает гнусную улыбку трактирщика, запрашивающего с опьяневшего клиента двойную плату. Вместе они направляются к дому. Руди за ними... - Ты не обижайся на меня, Руди, - говорит учитель, - но хорошо бы ты на некоторое время оставил нас одних. Руди останавливается в нерешительности. Бетхер сразу же набрасывается на него: - Ты что, не слышишь, когда учитель с тобой говорит? Прежде чем уйти, Руди бросает на учителя такой взгляд, от которого тому делается страшно. - Нелегко с ним, - замечает Бетхер. А так как учитель, по-видимому, придерживается другого мнения, спешит добавить: - Но что поделаешь? В этом возрасте все парни артачатся. Слава богу, хоть не лентяй, тут уж ничего не скажешь. - Что верно - то верно, - вставляет учитель, однако звучит это осуждающе. - Гм, да... - хмыкает Бетхер. - А хорошее село Бецов! Как вы считаете? По чистой совести говорю: я доволен, что вы приехали. Сразу видно - человек с образованием. Знает, что положено... - При этих словах он выпускает струю дыма прямо в лицо гостю, так что Линднер долго отмахивается от дыма. - К сожалению, приход мой не только визит вежливости, - говорит учитель Линднер. - Мне необходимо поговорить о Руди. - Догадываюсь, - отвечает Бетхер, и на лбу его появляется складка, долженствующая изображать озабоченность. - С таким парнем хлопот не оберешься. - Господин Бетхер, - обращается к нему учитель, - прошу вас проследить за тем, чтобы Руди регулярно посещал школу. - А разве он пропускает? - возмущается Бетхер. - Вот негодяй! Я-то думаю, он штаны просиживает за учебниками, а он где-то шляется! - Нет, он нигде не шляется! - возражает учитель. - Он работает, и работает у вас на дворе или в поле. Бетхер озадачен. Подобной откровенности он никак не ожидал. Но тут же на его лице появляется грязная ухмылка. - Ах, вон вы о чем! - восклицает он, но звучит это так: "Стоит ли об этом говорить?" - Я-то думал что-нибудь серьезное. - Это очень серьезно, - настаивает учитель. - Да, да... - Бетхер явно тянет. - Понимаю, вам как учителю, может быть, и виднее. Да не так уж он, должно быть, плохо учится. Поспевает ведь. - Пока - да. Но я самым настоятельным образом прошу вас, господин Бетхер, впредь регулярно посылать Руди в школу. Бетхер встает и подходит к окну. Поглядывая на улицу, он, не оборачиваясь, спрашивает: - Что ж, он сам вам жаловался или как? - Нет, нет, я пришел по собственной инициативе! - Так, так... - Бетхер явно не верит учителю. Снова вернувшись к столу, он говорит: - Раз уж вы такую важность этому придаете, я вас как-нибудь поддержу. Но вы сами подумайте - в хозяйстве ведь все руки нужны. Иной раз иначе и нельзя... Да, так вот. Это я и хотел вам сказать. - Если бы вы в своем хозяйстве могли обходиться без Руди так же часто, как без вашего Клауса, все было бы в порядке. - Учитель встает. - С Клаусом дело совсем другое, - спешит его заверить Бетхер. - Он на грудь слаб, беречь приходится. Сами знаете - не убережешь смолоду... Учителю Линднеру хочется поскорее уйти из этого дома, где все ему кажется фальшивым! - Хорошо, господин Бетхер, - говорит он, выходя во двор, - ловлю вас на слове относительно Руди. Прошу вас также проследить за тем, чтобы и для домашних занятий у него осталось время. - Сделаем, сделаем! - отвечает Бетхер, когда учитель уже поворачивается к нему спиной. Ухмылка мгновенно исчезает, остается только выражение злобы. Покидая двор, учитель Линднер еще раз оборачивается, ища глазами Руди, но так и не находит его. Неприязненное чувство все нарастает. "Нельзя доверять этому Бетхеру", - думает учитель. Тем временем Руди работал на соломорезке. Вышел приемный отец. Несколько минут он, шумно дыша, глядел на Руди злобно прищуренными глазами, затем схватил его за ворот и подтянул поближе к лампочке. Он приблизил свое лицо вплотную к лицу Руди, сжимая в правой руке бычью плеть. Желваки под кожей заходили ходуном. - Приемного отца оговорил! - прорычал он. - Ну, погоди, я тебе покажу!... - Никого я не оговорил! - обозлившись, крикнул Руди. - Перечить? - заорал Бетхер и ударил Руди плетью по лицу. Руди, пытаясь увернуться от ударов, пригибался, но в конце концов не выдержал и упал, ударившись головой о пол. Но Бетхер продолжал его избивать. Потом, ударив еще несколько раз деревянным башмаком, крикнул: - Щенок приблудный!.. Дрянь!.. Собачье отродье!.. Голодранец!.. В промежутках между этими выкриками слышались стоны Руди. Даже коровы в соседнем коровнике загремели цепями. Но вот стоны прекратились, слышался уже только хрип. Теряя сознание, Руди думал: "Во всем этот Линднер виноват! Проклятый Линднер!.." <...> Эпизод с наказанием отцом Альберта Берга за кражу масла у фермеров и попутку спекуляции оным. Глава девятая. Быть им великанами! <...> На этот раз членов Тайного Союза мстителей созвал старый Делануш, курьер Общинного совета. И теперь они сидели в классе, окружив Альберта и Другу. За окном день уже готовился натянуть на себя ночной колпак, а совещание в комнате учителя все еще продолжалось. Кроме Линднера, там были: бургомистр фрау Граф, мать Други, фрау Торстен, и два представителя железнодорожной полиции. - А у одного знаешь сколько звездочек вот тут! - заявил Альберт и похлопал себя по плечу. - Но те, что нас сцапали, были другие. - И он рассказал ребятам, как их с Другой задержали на вокзале в Михендорфе, и обо всех последующих приключениях. После неудачного бегства Альберту и Друге пришлось выслушать не очень-то вежливую нотацию. Затем их под охраной отправили обратно в Седдин и там отвели в барак, где помещалось отделение железнодорожной полиции. - Заперли они нас, - продолжал Альберт. - Ничего там не было, только три стула стояли. А нам жрать хотелось! Бутерброды-то наши они вместе с сумками забрали. А потом нас отвели в другую комнату, где сидел этот, со звездочками. И туда еще два чина подошли. И тут нас здорово в оборот взяли, перекрестный допрос учинили. Но все равно ничего не узнали. Сперва-то Друга струхнул, да и я, по правде сказать, ну, а потом увидел, делать нечего, взял себя в руки. Начальник - этот, со звездочками - прямо с ума сходил: ничего с нами поделать не мог. Ни в чем мы не признались, только вот про масло сказали, что оно краденое. Пересыпая свой ответ шуточками, Альберт всячески увиливал от признания того, что вся поездка была новым провалом Союза. - Под конец они, конечно, скисли и послали нас обратно в комнату с тремя стульями. Хорошо, хоть бутерброды вернули - жрать-то всякому хочется! Я уже подумал: теперь нас за решетку посадят. Да не тут-то было: в легковую машину нас посадили и - жжик! - в Бецов. И прямо сюда, в школу. А этот, со звездочками, запретил нам даже разговаривать. Вот как оно делается... Но что они вас всех сюда пригонят - я не ожидал. Дело дрянь! Хуже, чем можно было предполагать. - Альберт подмигнул мстителям, но получилось это очень неестественно, и он перестал притворяться. Его судорожные попытки представить поездку как веселую историю все равно не имели успеха. Лица ребят выдавали растерянность, а может быть, и страх. Друга сидел, опершись локтями о парту и прижав кулаки к губам. Он не сводил взгляда с двери, ведшей в маленький коридор, в конце которого находилась комната учителя. Там теперь сидела его мать, наверное плакала, и плакала из-за него. В отчаянии он прикусил губу. Так они молча сидели некоторое время, пока Манфред, словно очнувшись, неожиданно не выпалил: - Я тебя не хотел прерывать, Альберт! А ведь твоего отца тоже вызвали, он теперь тоже там. - И он указал в направлении учительской комнаты. - Линднер сам твоего старика перехватил, когда он мимо школы на фуре проезжал. Подойдя к окну, Альберт выглянул на улицу. И правда, вот она стоит, их фура с обеими телками в упряжке. Этого еще не хватало! Альберт сплюнул. Все молчали, лишь изредка у кого-нибудь вырывалось проклятие, однако легче от этого никому не становилось. Постепенно в классе стало совсем темно. Вот хлопнула дверца автомобиля, на котором привезли Альберта и Другу. - Сматываются, - заметил Калле. И снова наступило долгое молчание. Вошел учитель Линднер, включил свет. Ребята поднялись. - Сидите! - сказал он. И в голосе его слышалась такая подавленность, что ученики сразу подумали: все пропало. Вид у учителя был такой, будто он две ночи не спал. Но, может быть, это лампа так тускло горела? Линднер присел на одну из парт, и никто сейчас не мог бы сказать, о чем он думает. Он ни на кого не глядел и так долго молчал, что в конце концов ребята повесили головы, как увядшие подсолнухи. Странно, но впервые они чувствовали себя виноватыми и готовы были принять любое наказание. Почему? Они и сами не знали. Но все чувствовали, какую боль они причинили Линднеру. И чем дольше он сидел с ними и молчал, тем сильнее угнетало их это чувство. Прошло несколько минут. Учитель Линднер поднялся и зашагал к двери. - Да, чуть не забыл, произнес он, остановившись, и указал на школьные сумки Други и Альберта, которые, войдя, положил на парту. - Масло в сумках отнесите тем, у кого вы его украли, и скажите, зачем вы это сделали? И еще: подготовкой к походу вам теперь незачем заниматься - на каникулы вы останетесь дома. Когда шаги учителя стихли в коридоре, ребята поднялись. - Как это понимать? - спросил Калле уже на лестнице. - Вы что, проболтались, для чего нам деньги нужны были? Друга кивнул. Он все время думал о своей матери. На школьном дворе их уже ожидало возмездие. С кнутом в руках возле своей фуры стоял отец Альберта. Невзрачная его фигура вся подалась вперед, сморщенное лицо подергивалось. Он поднял кнут, и ребята отпрянули в сторону. Только Альберт не тронулся с места. Кожаный кнут обжег ему лицо и грудь. Альберт вздрогнул, словно пораженный молнией, но тут же вскинул голову и подставил лицо следующему удару. Он даже не поднял руки, чтобы защититься, и только по его крепко сжатым губам можно было догадаться, сколь велик его гнев и как он страдал от подобного унижения. Отец хлестал его по ногам и вновь по лицу. Он кричал так громко, что даже осип: - Опозорил ты меня! Проклятый щенок! Бандит вшивый!.. - По его морщинистым щекам сбегали слезы. - Отец!.. - взмолился Альберт, но так тихо, что ребята скорее догадались, чем услышали. Все они стояли сейчас в стороне, стараясь не глядеть на своего шефа. По опыту они знали - Альберт и сам справится с отцом. Толькуо ему одному Альберт позволял себя бить и потом никогда не злился, только всегда бывал очень грустный. На лице его вспыхнули две красные полосы, как будто их кто-то краской намазал. Длинный кнут обвился вокруг его шеи. Внезапно Альберт схватил его и вырвал из рук отца. Ребята побледнели, боясь, как бы Альберт не набросился теперь на старика. Но Альберт отвернулся, переломил кнут пополам и отдал отцу. Дрожа всем телом, он проговорил: - Не бей меня, отец!.. Правда, лучше не надо... - Глаза его влажно поблескивали. Судорожно глотнув, он пошел прочь. Проводив его диким взглядом, отец сразу весь обмяк. Казалось, вместе с кнутом сломали и его. Смахнув мозолистой ладонью слезы, он заковылял к фуре. - Пошла, пошла, Лотта!.. - тихо скомандовал он, шлепнув толок вожжами по спине. Колеса заскрипели. Альберт сидел, прислонившись спиной к каменной ограде парка, уронив голову на руки, лежавшие на коленях. С липы упал желтый листок и запутался в его волосах. Ветер тщетно пытался высвободить его. <...>
Ответов - 8
Митрил: Настойчивая пропаганда социализма делает книгу просто нечитаемой.
petrowich: Митрил пишет: Настойчивая пропаганда социализма делает книгу просто нечитаемой А отсутствие ТЕМных эпизодов (в нашем понимании) - делают её нечитабельной для людей, которых интересует ТЕМА ФОРУМА
Вико: Несмотря на коммунистические убеждения автора, роман очень достойный, особенно интересны там воспоминания о реалиях Третьего рейха. Это не пропагандистская блевотина а-ля Сергей Михалков. А понимание темы даже у участников этого форума, похоже, сильно разнится.
Андрей87: Вико пишет: роман очень достойный, особенно интересны там воспоминания о реалиях Третьего рейха. (...) А понимание темы даже у участников этого форума, похоже, сильно разнится. Точно разнятся! А по сути рассказа - мы все же приходим на этот форум читать не про "войнушку" и историю, а за иным.
Митрил: Вико пишет: А понимание темы даже у участников этого форума, похоже, сильно разнится. Это да меня вот уже тошнит от такой тематичной стандартной правильной отцовской порки. Вот порка как испытание при принятии в тайное общество мне наоборот зашла даже в таком не сильно подробном виде. А сам роман может и интересный но постоянные пассажи о хороших бедных и плохих богатых вызывают зевоту.
Вико: Ну а чего вы хотите от озлобленных нищетой четырнадцатилетних подростков?
Митрил: Подавайся такие пассажи исключительно как мнение подростков - претензий бы не было(хотя их позиция слишком последовательна для 14 лет).
Ладка: Спасибо за отрывки! Мне очень даже зашло. Особенно "посвящение" и крайний эпизод. Маркеры(кинки) у всех разные. Мне вот скучно, если рассказ из разряда "шлеп-ой". Для меня важнее ситуация и характеры. Порой простое упоминание о порке может быть гораздо сильнее, чем подробное описание процесса.
полная версия страницы