Форум » Фэнтези » Всё было ещё впереди... » Ответить
Всё было ещё впереди...
irra: В продолжение «шекспировской серии», которую открыли Львовна и Сталкер рассказом «Немного прозы о стихах…» Всё было ещё впереди… Сумерки скрадывали очертания предметов, которых в этой комнате западного крыла замка было совсем немного: грубо сколоченная из стволов северных сосен кровать, стол с гладкой, без зазубрин столешницей, лежащая на нём книга с давно потерявшим позолоту потрёпанным корешком. Через небольшое открытое окно вплывали волны напитанного горьковатой полынью воздуха. В медном подсвечнике горела свеча, и маленькая, жаркая жизнь билась в её тонком пламени. Здесь, в этой комнате, что в десять, что в пятнадцать лет, мало что, оказывается, меняется: от густой тишины, полутьмы, одиночества опять где-то под сердцем закрадывается холодок страха. Кристер сел на кровать, упёрся локтями в колени, сжал пальцы в замок. Кровь, переданная ему многими поколениями датских королей, оглушительно стучала в висках, тонкие черты лица, над которыми заботливо потрудилась природа, застыли от напряжения, внутри, как кипящая вода в чугунном котле, клокотала обида. А ведь ещё недавно, утром этого длинного дня, всё было по-другому… *** Сбросив туфли, Лея, подружка его детских игр, бежала по прибрежным камням, и морская пена время от времени покрывала её босые ноги, подол лёгкого платья. Они играли в «лягушку», и каждый раз, когда плоский камень, брошенный её рукой, дольше прыгал по волнам, Лея звонко смеялась, откидывая на спину разметавшиеся волосы. Кристер смотрел на неё и словно не узнавал, для него всё в ней казалось новым: и эти волосы, которые не хотели держаться диадемой, и рыжие веснушки на щеках, и даже лист подорожника, который, лизнув, она припечатала к содранной коленке. Потом сидели на мягком травяном ковре, на размётанном подоле платья Леи лежала охапка полевых цветов, и её тонкие, быстрые пальцы, выбрав маргаритку или горицвет, вплетали гибкий стебель в тугой венок. – Ивер такой напыщенный, такой гордец, всегда говорил, что учитель фехтования у него один из лучших во всей Франции, а вы с такой лёгкостью загнали его в угол и выбили шпагу из рук! – Лея со смехом вспомнила о вчерашнем поединке, в котором её старший брат Ивер хотел явить своё искусство фехтования. Смешно скорчив рожицу, она так уморительно показала, каким растерянным и удивлённым был брат, что Кристер не мог не рассмеяться в ответ, хотя тут же возразил: – Нет, нет, Ивер хорошо фехтует, но просто он горяч, им легко управлять, а в любом поединке нужно хладнокровие. – Да, наш папа то же самое Иверу всегда говорит. Про хладнокровие. – Ваш отец добрый. И умный, – Кристер мало знал отца Ивера и Леи, но ему хотелось говорить ей только хорошее. – Мне очень грустно, принц, что вы уезжаете, – сказала вдруг Лея вовсе не в тон их разговора, и тень печали набежала на её живое, изменчивое лицо. Кристер и сам чувствовал, что его скорый отъезд в Виттенберг, который он так ждал и о котором мечтал, его вовсе не радует: учёба в университете обещала не только свободу, но и разлуку с той, одно имя которой отзывалось в нём музыкой. – Мне тоже грустно, Лея. Четыре года – это вечность. И чтобы сбить какую-то непривычную для обоих «взрослую» грусть слов, а больше для того, чтобы под пеленой дурашливого тона скрыть самое важное для него, Кристер с наигранным пафосом выпалил: – Лея, я не смогу без вас, я… я просто – утоплюсь! И в знак любви к вам я утоплюсь вот с этими цветами! Кристер схватил охапку ещё не вплетённых цветов, словно случайно коснувшись её руки, – и вот уже с хохотом они мчались к замку, мелькали её босые ноги, прыгали чёртики радости в его глазах, а где-то так и остались лежать её легкие туфли и недоплетённый венок. *** Странный звук заставил его вздрогнуть: летучая мышь с курносой, ушастой мордочкой и перепончатыми крылышками села на окно и, едва слышно процвиркав что-то, тут же исчезла, мгновенно выбросив Кристера из его воспоминаний в эту едва начавшуюся и такую бесконечную ночь. Принц уже знал, чем можно хоть немного освободить себя от плена страха, заставить думать о чём-то другом – нужно открыть единственную в этой комнате книгу, строки которой все пять лет помогали ему утихомирить водовороты обиды, гнева, иногда отчаяния. Саксон Грамматик. «Деяния данов». Её пожелтевшие от времени листы хранили следы проведённых здесь ночей: вот побуревшие пятна с неровными краями, покрывшие одну из первых страниц, - следы его слёз, когда, ещё десятилетний, он плакал в ожидании утренней порки, уже зная, как нетерпимы болезненные удары тонкой лозы. А вот здесь вырвано несколько страниц и затем вклеено хлебным мякишем – это порыв его гнева, несогласия с жестокостью выбранного для него наказания: его, принца крови, будут сечь розгами, в то время как за многих сыновей придворных страдали мальчики для порки. Чтение истории датских королей, по мысли отца, и должно стать подготовкой к наказанию: смирением хаоса чувств, пониманием в одиночестве и неспешности того, что должно быть понято. А «должно быть» – многое: – Ты должен стать настоящим королем, а что же за король, который, отвечая за страну, не может отвечать за свои поступки? – Ты должен стать правителем, а что же за правитель, который не может править самим собой? «Преодолеть», «благородство», «терпение», «доблесть» – все эти слова тонули в первых же разрывах обжигающей боли, тело диктовало свои законы, но Кристер раз за разом учился им сопротивляться. Вот уже два года он терпел порку без криков – лишь стоны, всхлипы, лишь слёзы, над которыми никто не властен. – Король должен сохранять присутствие духа в любых обстоятельствах. Терпение – это доблесть, а не слабость. «Терпение» – и он будет сильнее стискивать повлажневшими ладонями доски кровати, вжиматься в неё телом, остающимся таким беспомощно-открытым, таким доступным для впивающейся в него розги. Кристер нашёл свои любимые страницы описания правления короля Вальдемара Второго, и опять перед его глазами – уже не знаки на бумаге, а картины великих битв отважного и мудрого правителя, которого он всегда представлял в облике своего отца: борода чернь с серебром, твёрдый взгляд. «Ведь получив от своих предков богатое наследство, ты ещё более расширил пределы своего королевства, завоевав соседей и распространив свою власть вплоть до изменчивых вод Эльбы. И поскольку ты весьма известен как своей отвагой, так и милосердием, трудно сказать, что тебе удаётся лучше: вселять во врагов ужас своими ратными делами или ласкать соотечественников своим человеколюбием». Да – отвага и милосердие, сила и любовь! Зачитавшись, Кристер почти не услышал, как лязгнул замок, медленно, словно нехотя открылась дверь и в комнату, опять ставшую для него лишь темницей, робко, будто извиняясь за то, что он должен быть здесь, вошел Йенс – шут при дворе отца и даже ещё деда. Сейчас, без своего обычного кричаще-яркого наряда и шутовского колпака, старый Йенс был похож на доброго волшебника Харальда из пятой книги «Деяния данов»: широкий мясистый нос, блестящая лысина в окружении редких пучков седых волос, небольшие, полные теплоты глаза под густыми бровями. Йенс втащил деревянную кадушку с торчащими прутьями, поставил её в угол комнаты и, чуть слышно прошаркав туфлями с загнутыми носами, присел на самый край кровати. Он смотрел на принца, и от робкой, слегка виноватой улыбки разбегались морщины по его лицу. Кристер знал причину такой улыбки: старик принёс заготовленные им розги. Десять длинных, без сучков и почти без коры прутьев. Все эти годы это было его обязанностью. Йенс выбирал их неторопливо и обстоятельно, чтобы не были излишне толстыми или сучковатыми – и в этом сказывалась его забота о принце, страдания которого и так будут достаточными, не стоит их усиливать случайным сучком, что может ранить кожу. – Йенс, почему отец так строг со мной? – лишь верному шуту Кристер мог задать такой вопрос, только с Йенсом он не стыдился своего страха, слабости и, как прежде, мог чувствовать себя ребёнком. – Почему?! – и кулак Кристера обрушивается на столешницу, словно этим может быть вырван ответ из её молчаливого дерева. Йенс подходит к принцу, и его рука с выпуклыми старческими венами мягко касается его волос. Стоящий старик почти одного роста с сидящим юношей, глаза в глаза, и вот они не принц и шут, а два понимающих друг друга человека. – Всё будет хорошо, мой мальчик, нужно только немного потерпеть, – Йенс никогда не говорил о «доблести королей», «обязательствах», «преодолении», он просто слегка хрипловатым, откуда-то из глубины идущим голосом говорил одно и то же все эти годы, и хотя это не было ответом на вопрос, но Кристер всё равно хотел его слышать. Если попросить его остаться на всю ночь, Йенс сделает это с готовностью и даже радостью, чтобы помочь принцу облегчить ожидание. Лишь они двое знали, что весь первый год старик оставался в этой комнате с принцем, но уже с одиннадцати лет Кристер просил его уйти, перебарывал страх одиночества, отчего боязнь самого наказания становилась слабее. Когда за старым шутом закрылась тяжелая дверь, Кристер знал, что утром, в те мгновения, когда он ляжет на кровать, ухватится руками за её низкую спинку, закроет глаза и стиснет зубы в ожидании первого удара, он будет слышать не только шаги отца, встающего сбоку, не только короткий, тонкий свист розги, но и голос Йенса: «Всё будет хорошо… потерпеть…немного потерпеть». *** Кристер подошел к кадке и взял один прут. Розга была гибкой, лёгкой и при этом жёсткой. Сразу представилось, как, издав свистящий звук, эта гладкая, пружинящая жёсткость врежется в тело. Даже сейчас принц не смог сдержать тихий стон, словно кипяток боли уже ошпарил его. От каждого удара вспухнет рубец: потом, лежа в своей комнате на кровати под балдахином, он осторожно будет прикасаться сзади к телу, ощущая неровности ставшей особо чувствительной кожи. Боль – из палящей, немыслимо-режущей – к тому времени будет уже саднящей, вполне терпимой. Кристер шумно вздохнул. Отец всегда бил сильно, но медленно, не давая захлебываться в жарких волнах, и, когда темнело в глазах, хотелось вскочить, метнуться к двери, колотить ногами, именно воздух, с шумом и всхлипом врывающийся в легкие, помогал пригасить несущийся по нервам импульс боли. – Твоё сознание, твой дух сильнее плоти, умей подчинять тело своей воле – в этом тоже доблесть королей, – эхом отдавались в памяти слова отца. Кристер знал, что нужно сдерживать свои чувства, но как это трудно в пятнадцать лет, особенно когда внутри вспыхивает пожар. А он вспыхнул – во время обеда в честь приезда его дяди Фредерика, младшего брата короля. Как всегда, громко, пышно, пренебрегая предварительным извещением («Зачем? Ведь мы – одна семья!»), дядя с кавалькадой всадников появился ближе к полудню, и тут же тишина внутреннего двора королевского замка взорвалась конским ржанием, цоканьем копыт, громкими голосами, криком стремянных. Высокий, в алом атласном плаще, с крупными чертами выразительного лица, Фредерик сразу приковывал взгляд. С раннего детства Кристер чувствовал в дяде что-то чужое, отталкивающее, злое, хотя видимых причин для этого не было. Разве что капризный изгиб губ, цепкий взгляд прищуренных глаз, медово-приторный голос, когда, обращаясь к Кристеру, дядя называл его «милый племянник», «наш наследник». Почему ни отец, ни мать не чувствуют в этой патоке слов и улыбок Фредерика ложь, всегда одну лишь ложь?! «Затем прозвучали трубы, и оба войска что было сил бросились друг на друга. Можно было подумать, что внезапно небо упало на землю, провалились поля и леса, всё смешалось, вернулся древний хаос, божественное и земное слились воедино в одном яростном вихре, и всё это понеслось навстречу собственной гибели». Когда Кристер читал описание схватки норманнов с франками, он представлял своего отца в кипении недавной битвы с Норвежцем, честная и трудная победа в которой почти удвоила земли датского владычества. И разве мог дядя, поднявший кубок в честь этой победы, не знать, что всё могло закончиться гибелью! Знал – но почему ж тогда медлил, почему словно выжидал, на чьей стороне будет перевес, почему так затянул ввод в битву своей конницы? Опять ложь! – Дядя, ваши хвалебные речи лучше было бы заменить помощью в битве! – именно за эти сказанные им во всеуслышание слова Кристер и расплачивался сейчас ожиданием своего последнего наказания. *** Ему десять лет. Он сидит на кровати, нахохлившись, словно выпавший из гнезда птенец, не зная, что нужно делать. «Я помогу тебе. Не бойся, – столько нежности в словах отца, столько любви. – Ложись на кровать и ухватись руками за спинку». Прикосновение руки, спущенные штаны – и прохлада накрывает обнажённое тело. Стыдно! Тонкий свист за спиной – разрыв боли – ещё и ещё! «Не надо! Пожалуйста! Больно!» Ещё и ещё! Слёзы! «Помоги мне!» И вновь, содрогаясь от всхлипов и глядя через плечо на прервавшего порку отца, уже тише: «Помоги». В первый раз к королю на «ты». Отец подходит ближе, гладит по голове, от его руки идёт властная и нежная сила. Он мягко прижимает спину. Розга вновь поёт свою хищную песню. Невозможно увернуться – и терпеть уже легче. Кристер вздрогнул, как от толчка, книга упала на пол от его неловкого движения, и он понял, что опять уснул за столом. Послышались шаги, загрохотали ключи в замке. Страха уже не было. Ни вчерашнего страха, ни вчерашней обиды. Сейчас войдёт тот, кто, единственный, имеет право ему приказать, кому принц поверил ещё с первого раза и будет верить всегда. И у кого такое же имя – Кристер.
Ответов - 8
Iken: Странно, что все хранят гордое молчание по поводу этого небольшого, но явно неординарного произведения. Одно из двух: либо рассказ (фактически — миниатюра или зарисовка) слишком необычен и его не с чем сравнить, либо читателям претит слишком терпкий дух европейской полулегендарной старины. Что до меня, то я не вижу проблемы ни в первом, ни во втором, так что могу высказаться непредвзято и искренне. Но прежде, чем я это сделаю, хотелось бы уточнить кое-какие детали из области фактологии. Признаюсь откровенно, я отнюдь не знаток истории средневековой Европы и разбираюсь в ней не лучше, чем свинья в апельсинах. Поэтому первый вопрос профана, который напрашивается сам собой: герои рассказа — реальные исторические личности или вымышленные персонажи? Думаю, каждому понятно, что шекспировский Гамлет — герой откровенно фантазийный, поскольку он живёт явно не в то время, когда существовал его исторический прототип. А что имеем здесь? Логично предположить, что принц Кристер — это будущий король Дании Кристиан (Кристьерн), но вот вопрос: какой именно из датских Кристианов (коих было много)? Быть может, мой вопрос вызовет улыбку у тех, кто сколько-нибудь хорошо знаком с историей скандинавских стран, а также у тех, кто вообще не имеет привычки отыскивать исторические параллели. Но для меня проблематично составить ясное и цельное мнение о рассказе до тех пор, пока я, по крайней мере, не уясню себе, в какое время происходит действие. Проще говоря, какой там век-то на дворе, коль хлещут принцев при дворе?
irra: Iken, этот рассказ никакой исторической основы не имеет, это просто фанфик по мотивам "Гамлета". Кристер - это Гамлет, Лея - Офелия, Ивер - Лаэрт, Йенс - Йорик, Фредерик - Клавдий. А насчёт "хлещут принцев при дворе" - так рассказ-то тематический, поэтому это просто тематическое допущение: а почему бы и не...
Iken: Вот теперь уже всё гораздо понятнее. А коль скоро фактологические сомнения устранены, то осталось лишь сформулировать впечатление и поднять большой палец ( ). И я сделаю это как только "Гамлета" перечитаю в самом ближайшем будущем. Почему не сию минуту? Так куда торопиться-то? О хорошей прозе не судят второпях. Талантливому автору не говорят: "аффтар, пешы исчо". P.S. Тот факт, что я до сих пор ничего не пискнул в ответ на последние сообщения в своей же теме, говорит только о том, что я пребываю в жёстком цейтноте, а отнюдь не о том, что мне нечего сказать или я набрал в рот воды. А там, мнится мне, намечается длинный разговор, возможно, даже заслуживающий отдельной темы. P.P.S. Между прочим, по моим наблюдениям, литературная жизнь форума оживает. С чего бы это? Но писать по рассказу в неделю лично я не могу и почтительно уступаю это тем, кто энергичнее меня.
Guran:
louisxiv:
CuttySark: Перекликается с вашим героем, louisxiv , но более поэтично.
Nikita-80: Ну и почему сей шедевр ускользнул от моего внимания? Впрочем... это даже хорошо, ибо сейчас я получил возможность насладиться этой жемчужиной... До мурашек, до непроизвольного покусывания губ... Спасибо Вам, Ирра, за сказку, за возможность возвращения немного подзабытых чувств и пристрастий! Это действительно великолепно! Сюжет, язык повествования, образы, тема - все сплетается в тот самый венок, брошенный Леей на поляне. Только доплетенный, потому что не осталось ничего не понятого, не сказанного, и сцена порки принца здесь была бы даже излишней. Все уже описано, красиво, проникновенно и чувственно: и эмоции принца во время наказания, и чувство страха, с которым не справиться и в 15 лет в процессе ожидания (хотя, что такое 15 лет?)), и принципы отца, и розги... что они, кажется, не уступают по красоте тем цветам, с которыми Кристер шутливо пообещал Лее утопиться. Ну и конечно, физиология стоит на вершине ощущения тематического вкуса: Даже сейчас принц не смог сдержать тихий стон, словно кипяток боли уже ошпарил его. От каждого удара вспухнет рубец: потом, лежа в своей комнате на кровати под балдахином, он осторожно будет прикасаться сзади к телу, ощущая неровности ставшей особо чувствительной кожи. Боль – из палящей, немыслимо-режущей – к тому времени будет уже саднящей, вполне терпимой. Видится в каждой строчке, затронутой Темой, особая эстетика и тонкость. Наверное, это и есть та самая "красота боли", которую многие ищут годами и никак не могут разглядеть. Потрясающе прописан каждый образ, то есть нет безликих персонажей в этом произведении, даже тех, что остались за кадром, отец и дядя: описания правления короля Вальдемара Второго, и опять перед его глазами – уже не знаки на бумаге, а картины великих битв отважного и мудрого правителя, которого он всегда представлял в облике своего отца: борода чернь с серебром, твёрдый взгляд. Высокий, в алом атласном плаще, с крупными чертами выразительного лица, Фредерик сразу приковывал взгляд...капризный изгиб губ, цепкий взгляд прищуренных глаз, медово-приторный голос. Ну и наш прекрасный герой навряд ли кого оставит равнодушным: тонкие черты лица, над которыми заботливо потрудилась природа, застыли от напряжения, внутри, как кипящая вода в чугунном котле, клокотала обида. Но Йенс просто бесподобен, и именно его простые слова, наверняка, стали для Кристера неким девизом, что помогали укрепить дух и побороть страх: чуть слышно прошаркав туфлями с загнутыми носами, присел на самый край кровати. Он смотрел на принца, и от робкой, слегка виноватой улыбки разбегались морщины по его лицу... его рука с выпуклыми старческими венами мягко касается его волос. Стоящий старик почти одного роста с сидящим юношей...Всё будет хорошо, мой мальчик, нужно только немного потерпеть И даже летучая мышь будто имеет свои индивидуальные черты, отличные от ее сородичей). Для меня двойное, нет даже тройное удовольствие было познакомиться с этим сочинением, потому что и Тема моя в плане образов и антуража, и Автор мне близок как идейно, так и тематически, ну и аналогично рассказу "Лекарство от любви" так же возвращает меня в атмосферу некогда обыгранных сюжетов. Правда, роль у меня была иной) но именно посему и ценнее для меня Ваш главный герой. Юноша, принц, оу!... Поначалу я почему - то увидел его постарше... Лет девятнадцати, но это лишь мои крючки и игра воображения) Еще и плачущий, мммм... Последняя часть - это не иначе вишенка на торте, а точнее сногсшибательный коктейль из ощущений и чувств, слов и прикосновений... Ирра, повторюсь, но... Вы мастер как художественного слова, так и тематических изысков! И спасибо Вам!
irra: Никита, сказать, что я благодарна Вам за этот комментарий – это ничего не сказать. Все Ваши тексты – рассказы, игры, рецензии - это больше, чем тесты. В них такая душевная энергия, что невозможно к ней не подключиться. На создание этого рассказа меня вдохновили именно Ваши тексты: я знаю, что Вы в Теме умеете слышать Музыку. Большое спасибо!
полная версия страницы