Форум » Наказания в семье. » Тройка по физике » Ответить

Тройка по физике

Мутный Ян: Тройка по физике Лев Шейнин Ученик шестого класса тринадцатилетний Юра Колесов повесился на том самом узком ремне, которым его выпорол, за три часа до самоубийства, отец — Николай Сергеевич Колесов, работающий мастером на заводе. Когда поступило сообщение о случившемся, мы выехали вместе с работниками милиции в квартиру Колесовых, проживавших в заводском доме на окраине Москвы. Мальчик уже был снят с петли, и тело его лежало на диване в небольшой, очень чистенькой столовой. В соседней комнате рыдал отец Юры — крепкий ещё человек, с открытым и добрым лицом, теперь искажённым страшным горем. Он бросился к нам, когда мы вошли в квартиру, крича: — Это я, я во всём виноват! Я погубил Юрочку! Прошу вас — отправьте меня в тюрьму, скорее отправьте в тюрьму!.. Его жены — матери Юрия — в квартире не было. Её увели соседи, с трудом оторвав от мёртвого сына. Мы приступили к осмотру места происшествия, а затем начали выяснять подробности случившегося. Юра оставил короткую записку, в которой написал карандашом, косым, ещё детским почерком, такие слова: «Папочка, прости меня за тройку. Жить больше не хочу. Прощайте, дорогие мама и папа! Ваш Юра». Эту записку и тело повесившегося мальчика родители обнаружили, возвратясь домой из кино, куда они пошли после того, как отец наказал Юру. Порка ребёнка отвратительна сама по себе. Она втройне ужасна, когда приводит к таким последствиям. И вина отца в самоубийстве сына казалась на первый взгляд бесспорной, тем более что он сам об этом кричал. Одним словом, в первые часы пребывания в квартире Колесовых мы, работники прокуратуры и милиции, были склоны винить отца Юры. Сама собой напрашивалась простая и ясная схема жестокий и грубый отец выпорол мальчика, получившего в школе тройку по физике, и этим довёл его до самоубийства. Налицо все основания привлечь его к уголовной ответственности. Но дело в том, что жизнь почти всегда сложнее формальной статьи закона, как бы ни был безупречен этот закон. Лаконичный и чёткий текст любой статьи Уголовного кодекса не может предвидеть, охватить и справедливо оценить все случаи правонарушения, его подлинные мотивы и цели, личность правонарушителя, особенности его психики и культурного уровня, душевное состояние, в котором он совершил правонарушение, — одним словом, всё то, что делает каждое преступление и каждого преступника неповторимым, при всей внешней схожести ими содеянного и полной аналогии обстоятельств, методов и последствий преступления. Вот почему наше уголовное право обязывает и следственные, и судебные органы выяснять не только факт преступления, но и личность человека, его совершившего, выяснять не только то, что говорит против обвиняемого, но и всё, что говорит за него или, во всяком случае, смягчает его вину. Криминалист, видящий только поверхность случившегося, только внешние формы преступления и ограничивающийся «подведением» под это определённой статьи, наивно полагая, что этим исчерпывается его служебный долг, — менее и хуже всего служит правосудию в высоком смысле этого слова и нередко, даже не сознавая этого, действует против духа закона, а не в защиту его, хотя формально его действия выглядят безупречно: преступление раскрыто, преступник найден, ему предъявлено обвинение по определённой статье, прямо предусматривающей это преступление. А на самом деле происходит в таких случаях как раз то, о чём Ленин писал: формально правильно, а по существу издевательство… Подавляющее большинство так называемых судебных ошибок связано именно с таким, чисто формальным подходом к делу, ошибок тем более опасных, что заметить и исправить их трудно — ведь со стороны формы в деле всё вроде бы правильно, все процессуальные нормы как бы соблюдены и закон применён точно. Вот откуда взялась горькая и глубокая народная поговорка — судить по совести, а не по закону. Поговорка эта сложилась давно, ещё в царские времена, когда действовали враждебные народу законы. Но в наше время можно сказать — судить и по совести, и по закону, потому что совесть и закон должны не только не противоречить, а, напротив, одна другим подкрепляться. В результате тщательного расследования дела о самоубийстве Юры Колесова были установлены такие внешние обстоятельства: Юра был единственным сыном в семье Колесова. Он хорошо учился, но, перейдя в шестой класс, начал отставать. Это объяснялось тем, что Юра стал увлекаться спортом и не так старательно, как прежде, готовил уроки. Родителей вызвали в школу и предупредили их о том, что мальчик стал хуже учиться. Отец Юры, привыкший к его школьным успехам, вернувшись домой, «крепко» поговорил с сыном, предупредив его, что если он не наверстает отставание, то будет наказан. Юра обещал подтянуться. В тот трагический день, когда произошло самоубийство, Юра получил в школе тройку по физике. Оставшись после урока, он подошёл к учительнице и стал её умолять изменить отметку. — Анна Петровна, не ради меня, ради папы сделайте, — лепетал мальчик. — Я ведь случайно не ответил — такой попался вопрос… Даю вам честное пионерское — всё опять выучу, всё повторю… Молоденькая учительница растерялась. Она видела, как испуган и расстроен мальчик, и ей было искренне жаль его. С другой стороны, он действительно плохо ответил, и она подумала, что тройка заставит его лучше заниматься и поможет ему подтянуться. Наконец, как это нередко случается с молодыми педагогами, она очень заботилась о своём престиже и опасалась, что если она изменит отметку, то это нанесёт урон этому престижу. Да, мы часто в молодости своеобразно понимаем этот самый престиж и во имя его допускаем, увы, иногда ошибки, которые-то и подрывают его!.. Лишь много лет спустя, с годами, мы начинаем понимать, что только правда, доброта и человечность — основа подлинного престижа и что самые высокие авторитеты, созданные вопреки этой основе, неизбежно, рано или поздно, рушатся… И Анна Петровна, сделав строгое лицо, отказала Юре. Он пришёл домой и на вопрос отца об отметке сказал, что получил тройку. Отец пришёл в ярость и выпорол сына. Мать, заплакав, выбежала из квартиры — она не могла этого видеть. Потом они пошли в кино, куда заранее были приобретены билеты. Николай Сергеевич был мрачен — он жалел о своей вспышке. Когда они вернулись из кино, то увидели сына, повесившегося на дверной ручке. Его ноги были подогнуты и он как бы стоял на коленях. На столе оказалась его записка. Расследование по поводу самоубийства Юрия подробно раскрыло обстановку в семье Колесовых и характер человека, который в данном случае был наиболее ответствен за случившееся. Выяснилось, что на заводе, где работал Колесов, его любили как прекрасного мастера и справедливого, доброго человека. К чести коллектива завода, когда там узнали о несчастье в семье Колесова, все рабочие, техники, инженеры встали на его защиту. Конечно, они осуждали его поступок, который привёл к самоубийству сына, но вместе с тем очень дружно характеризовали Колесова с самой лучшей стороны и характеристики эти в процессе следствия были объективно подтверждены. Следствие выяснило, что Николай Сергеевич Колесов горячо любил своего единственного сына. Он мечтал сделать из него инженера. Да, Колесов был вспыльчив, как это часто случается с добрыми людьми, и именно этим объясняется то, что произошло. Но теперь в пользу Колесова больше всего говорило его поведение. Он не только не защищал себя и не рассчитывал на снисхождение, а, напротив, продолжал просить ареста и делал это с такой настойчивостью и горячностью, что нетрудно было понять трагическую степень его безутешного горя. Гибель сына, в которой он считал себя целиком виновным, привела его в то психологическое состояние, когда человек видит единственное спасение в самом строгом наказании и сам умоляет об этом. Подобного рода реакции мне не раз приходилось наблюдать по делам о бытовых преступлениях, вроде убийств на почве ревности или убийств, совершённых в состоянии аффекта. И почти всякий раз обвиняемые по таким делам, жаждавшие своего наказания, оказывались добрыми и нравственно чистыми людьми, независимо от тяжких преступлений, которые в силу роковым образом сложившихся обстоятельств они совершили и которые, с другой стороны, им, конечно, нельзя было простить. Вот почему мне хочется повторить, что всякий раз, сталкиваясь с такими обстоятельствами и с такими человеческими характерами, я думал о том, как ошибочно распространённое мнение, что криминалисту будто бы приходится иметь дело только с отбросами общества. Скажу больше: мне приходилось несколько раз наблюдать обвиняемых, моральный облик которых при всём том, что они действительно совершили, был не ниже морального облика их следователей, обвинителей и судей, а иногда, к нашей общей беде, в чём-то и выше… Старый работник МУРа Николай Филиппович Осипов, выезжавший со мной в связи с самоубийством Юрия Колесова на место происшествия, потом, когда мы разобрались с обстоятельствами этого дела, сказал мне: — Конечно, дружище, если подойти формально к этому делу, то всё-таки мальчик погиб, и можно, при желании, привлечь его отца к ответственности. По крайней мере, никто не упрекнёт нашего брата в «гнилом либерализме». Но по существу это будет несправедливо, и мы лишь умножим одно несчастье другим. Я согласился с Осиповьм, потому что, в свою очередь, считал, что подлинного, а не формального состава преступления, предусмотренного в то время 141 й статьёй, в данном случае, нет, хотя поступок, совершённый Николаем Колесовым, заслуживал безусловного порицания. С другой стороны, как мне казалось, он достаточно наказан тем, что случилось и что будет преследовать его до последнего вздоха. К моему огорчению, эта точка зрения была принята не всеми. Дирекция школы, в которой учился Юра, прислала в прокуратуру большое письмо, в котором требовала привлечения Колесова к строжайшей ответственности и устройства показательного процесса над ним. Письмо это было, как водится, написано с тем ложно-гражданским пафосом, за которым иногда скрываются самая подлая перестраховка и стремление на всякий случай «быть большим католиком, чем папа римский». С другой стороны, позиция авторов этого письма как бы опиралась на фактические обстоятельства дела, говорившие против Николая Колесова и при определённом освещении прямо поддерживавшие эту позицию. Пришлось выдержать бой. Один из прокуроров решительно поддержал точку зрения школы. — Это не беллетристика и либеральные штучки, — сердито опровергал он наши доводы, даже не желая как следует вникнуть в их существо. — Он сына порол? Порол. Сын из-за этого повесился? Повесился. Чего вам ещё нужно? Какой тут ещё может быть разговор? — Разговор очень существенный, — возражали мы с Осиповым. — Если бы Колесов был отцом-извергом и систематически истязал парнишку, могла бы идти речь о его уголовной ответственности. Но ведь в данном случае установлено, что он впервые выпорол сына и сделал это в состоянии аффекта, горячо любя своего ребёнка и полагая, пусть ошибочно, что такая мера наказания приведёт к тому, что мальчик станет лучше учиться. Как же можно это забывать и не принимать во внимание? — Факт остаётся фактом! — стоял на своём прокурор. — Закон есть закон, и нечего тут разводить сантименты. Дирекция школы права — Колесова надо судить! Не могу не вспомнить, что несколькими годами позже мне пришлось выдержать бой с тем же прокурором по делу, о котором, вероятно, теперь помнят старые рабочие-коммунисты Трёхгорной мануфактуры. В тот год был принят Указ об уголовной ответственности за мелкие хищения на производстве. И вот вскоре после опубликования этого указа в Краснопресненском районе города Москвы было возбуждено уголовное дело против одной пожилой работницы Трёхгорки, которая много лет проработала на этой фабрике и была задержана в проходной с куском так называемого лоскута — отхода от рулона ткани. Об этом был составлен акт, и пожилую работницу привлекли к уголовной ответственности. Весь коллектив Трёхгорки встал на её защиту, потому что все знали её как честную и старую работницу. А тот кусок лоскута, который она взяла, не представлял никакой ценности и, как объясняла эта пожилая женщина, она вынесла его, чтобы использовать как половую тряпку. Муж этой женщины погиб на фронте. К чести парторганизации и фабкома Трёхгорки, они обратились в городскую прокуратуру с ходатайством о прекращении этого дела. В этом ходатайстве им было отказано. Тогда они обратились в следственный отдел Прокуратуры Союза, и я, ознакомившись с этим удивительным делом, тут же вынес постановление о его прекращении. Через несколько дней районный прокурор, возбудивший это дело, принёс жалобу на моё постановление. Эту жалобу рассматривал тот же прокурор, который в своё время требовал привлечения Колесова к ответственности. — Вы что, не понимаете, что такой либерализм срывает реализацию важнейшего указа? — гремел он. — Как можно прекращать такое дело?! Это же политическая слепота! Слушая эти крики, я с горечью подумал, что в технике придуманы приспособления, которые американцы называют «защита от дурака», а вот в нашем деле таких приспособлений, к сожалению, нет… Я не называю фамилию этого прокурора лишь потому, что он вовсе не был извергом, как это может показаться читателям. Скажу больше — он был по-своему честным человеком и искренне верил в то, что его позиция «политически правильна». Он просто слишком дорожил своим местом и относился к числу тех ограниченных людей, которые не в состоянии увидеть за буквой закона его подлинный и живой смысл. Свойственная этому человеку «душевная недостаточность» являлась, как говорят врачи, «противопоказанием» его работе в прокуратуре, что в конце концов и было понято — он был освобождён от своего поста. К счастью, на оперативном совещании, на которое прокурор вынес этот вопрос, товарищи поддержали меня, и прекращение дела пожилой работницы Трёхгорки было оставлено в силе. Возвращаюсь, однако, к делу Колесова. Следствие подходило к концу. Были допрошены все возможные свидетели и выяснены все возможные подробности. Гибель сына образовала почти пропасть между его матерью и отцом. Мария Петровна — так звали жену Колесова — не могла простить мужу случившегося и считала, что он повинен в этой страшной беде. В то же время, любя мужа, она мучительно пыталась скрыть от него всё, что она думает и чувствует в связи с этим несчастьем. Николай Сергеевич, в свою очередь, старался реже бывать дома — ему было страшно оставаться наедине с женой. Продолжая добиваться своего ареста, он однажды сказал: — Да поймите же, что я больше не могу так жить, не могу Маше в глаза глядеть!.. И самое страшное — когда мы остаемся вдвоём… Не выдержав, он заплакал — заплакал совсем по-детски, всхлипывая и вздрагивая плечами. Горе окончательно сломило этого добродушного и крепкого человека, который лишь теперь осознал недопустимость той формы наказания, которому он подверг своего сынишку. Колесов вырос в крестьянской семье, и в детстве его не раз порол отец за всякие мальчишеские шалости и провинности. — У нас в деревне на это смотрели просто, — рассказывал он. — Мне и в голову не могло прийти, что на Юру это так подействует. Я ведь его без памяти любил… И Маша тогда кричала: «Не смей, Николай, оставь его!..» И даже из квартиры убежала. А я словно осатанел… И по-дурацки считал, что доброе дело делаю, что отец должен быть строгим, чтобы сына хорошо воспитать… Вот и воспитал — всех троих погубил: и его, и Машеньку, и себя!.. Теперь Колосов, чтобы поменьше бывать дома, оставался работать на вторую смену. В коллективе чутко отнеслись к нему, и товарищи по работе старались, чтобы он не оставался один, наедине со своим горем. Он страшно изменился за те несколько дней, которые заняло следствие по этому делу. Его широкое и доброе крестьянское лицо резко осунулось и постарело. Изменилась даже его походка — теперь он ходил как-то неуверенно, как бы не очень твёрдо владея ногами и заметно сутулясь. Иногда он вдруг останавливался на полуслове, о чём-то задумавшись и уставившись каким-то отсутствующим взглядом вдаль. Потом, вздрогнув, тихо спрашивал: — Так вот, о чём у нас был разговор? Извините, у меня что-то с головой… Я ведь все эти дни заснуть не могу… Очень изменилась и Мария Петровна. Маленькая, ладная, большеглазая женщина, только вступившая в четвёртый десяток, она ещё совсем недавно была вполне счастлива в своей семейной жизни. Теперь всё это рухнуло. Она знала, как нежно любил своего мальчика Николай Сергеевич, и с чисто женской чуткостью понимала всё, что творится теперь в его душе, но была бессильна помочь ему, тем более что сама считала его во всём виновным и подсознательно не могла ему этого простить. И вот теперь, сжигаемая безутешным горем, так яростно осуждая в глубине души и в то же время так трепетно жалея мужа, Мария Петровна как бы металась между этими противоречивыми чувствами, как между двух огней, ни один из которых не мог погасить другой… Мне с Осиповым удалось постепенно внушить ей, что Николай Сергеевич слишком наказан случившимся, чтобы упрекать его в этом, и что теперь от её поведения многое зависит. Она с этим согласилась. — Да, конечно, о чём говорить, — тихо говорила она. — Юрочку не вернёшь, а жить надо. Николай так убивается, что мне за него страшно, как бы он с собой чего не сделал… Я уж постараюсь, но только никак не могу ему в глаза посмотреть — вдруг догадается, что у меня на душе… Вчера утром мы с ним на кладбище встретились… Я цветы на могилку принесла, гляжу — он сидит… прямо с ночной смены туда пришёл. И весь в слезах. Увидел меня, пуще заплакал и говорит: «Никогда ты меня, Машенька, не простишь!.. И сам я себя тоже никогда не прощу!..» Однажды вечером мы сидели с Николаем Филипповичем Осиповым на Тверском бульваре, отдыхая после работы и, как всегда в эти дни, говорили о семье Колесовых. Николай Филиппович мне тогда сказал: — Очень я люблю нашу работу, но самое страшное в ней это то, что слишком много человеческого горя приходится видеть. Знаешь, иногда мне кажется, что рано или поздно это можно будет прочесть на моём лице… Как часто люди сами повинны в своих страданиях, и как трудно научить их правильно жить!.. Он замолчал. Было уже довольно поздно, но фонари ещё не горели и вечерняя свежесть ходила волнами по аллеям бульвара, довольно пустынного в этот час. Неожиданно из боковой аллеи донёсся женский плач. Мы оглянулись и увидели молодую женщину, рыдавшую на груди у мужчины, растерянно гладившего её по голове. Стараясь её успокоить, он бормотал: — Танюша, ну что поделаешь! Пойми — жалко детей, они ведь ещё совсем маленькие! Пойми, я не могу их оставить… — Вот, двое любят друг друга, — сказал Осипов, — а теперь прощаются, — он не хочет оставить семью. Тоже человеческая драма. Эх, как много ещё бед на свете!.. Он вдруг замолчал, долго раскуривая папиросу, а потом неожиданно добавил: — Нет, нельзя привлекать Колесова. Правы мы, а не прокурор, и смысл закона в том, чтобы он помогал людям жить, а не умножал их несчастья. Так и только так надо толковать законы. И так надо их применять… На следующий день после долгого и утомительного спора прокурор в конце концов согласился с нами, и дело Колесова было прекращено. Много лет прошло с тех пор, но и теперь, вспоминая об этом деле, я не убеждён в том, что все читатели согласятся с правильностью нашего решения. Я не убеждён в этом потому, что существует удивительный психологический закон: самый факт самоубийства, если оно произошло при подобных обстоятельствах, нередко вызывает в людях, столкнувшихся с таким фактом, стремление покарать того, кто, по их мнению, в этом виновен. Само по себе это стремление глубоко человечно, и его можно понять, но оно, к сожалению, иногда основывается на чисто поверхностном рассмотрении того запутанного узла, который так туго затягивает порой жизнь, со всеми её противоречиями, сложностями человеческих характеров, мотивов и поступков. К этому надо добавить, что самоубийство Юрия Колесова произошло в тот период, когда он уже вступил в переходный возраст. В этом возрасте у мальчиков ломается не только голос, и период этот, по чисто биологическим причинам, нередко связан с повышенной впечатлительностью и определёнными психическими сдвигами. Этого не понимал его отец, вспышка которого привела к такому трагическому концу. Вот почему теперь, вспоминая об этом деле, я убеждён в правильности его прекращения, благодаря чему одно большое несчастье не было умножено другим. http://www.serann.ru/t/t1164.html

Ответов - 20

Мутный Ян: [quote="White Rabbit"]Прошу обратить внимание, кто автор этого произведения http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A8%D0%B5%D0%B9%D0%BD%D0%B8%D0%BD,_%D0%9B%D0%B5%D0%B2_%D0%A0%D0%BE%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87 Тем не менее, даже он скептически относился к физическим наказаниям детей.

pokrobka: правильно сделали

Вова: Мораль, / Тройка по физике / расказ этот наводит на размышление, все-ли правельно сделано родителями. Я несколько раз прочитал этот рассказ, пытаясь поставить , се- бя, на место этого / неродивого отца/. Пытался понять нужна-ли была, эта порка ребенка,или ненужна. Размышляя, Я проигрывал эту сцену , сосвоим сыном. И убелился фактически порка ненужна, достаточно было поговорить , наедене узнать что нужно для-того чтоб небыло тройки. Дать время на исправление, с уклоном выпороть за-это игнарирование или ленность,взяв подконтроль подготовку домашнего задания. Другая мораль, родитель счел нужным, выпороть сына. Ивот где зарыта собака, цитата / отец ,пришел вярость и выпорол сына / мать невыдержала ушла, после порки, оделись и пошли вкино, эта была трагедия для сына, Я незнаю что произошло в душе. Догадываюсь ... но суть втом что родители незахотели, прижать мольчишку, приласкать, наконец поговорить сним . Давая понять что, его любят. И этой трагедии небыло-бы.


Гошан: Да меня пороли за тройки. И ничего. Про двойки вообще молчу.

Юляш: За тройки нельзя наказывать так. Текст не читала, видимо художественный.

Jev: А меня за двойки не пороли, зато за тройки отец порол. Не буду повтопять то, о чем уже писал но аргументы убойные. Что же касается статьи, то и ежу понятно , что отец совершил ошибку. Это из той категории пацанов, которые прекрасно бы поняли слово, а не дело. Соображать надо. Хотя конечно, трагедия. Жаль парня.

CuttySark: Главное, это реальная история.

Iken: CuttySark пишет: Главное, это реальная история. А производит впечатление ирреальной. Каким же нужно быть идиотом, чтобы из-за ничтожного пустяка довести любимого сына до самоубийства? Ясно, что тут не в одной порке дело, хотя она и представляется самым ужасающим, постыдным и невероятным звеном цепи. Всё предшествующее воспитание сыграло свою роль. Некогда Веллер признавался, что в начале своей писательской карьеры руководствовался девизом "сделай или сдохни". Но он-то, по крайней мере, насиловал себя сам и совершенно добровольно, во имя каких-то там высоких целей. Но заставлять жить по этому же принципу мальчика?! Что ж, "строгий отец", получай, что заслужил. Авось на том свете сын тебя и простит...

Guran: CuttySark пишет: Главное, это реальная история. Эту "реальную историю" написал профессиональный писатель с большим опытом следовательской работы в годы большого террора: "В 1921 году Шейнин приехал в Москву, учился в ВЛХИ имени В. Я. Брюсова, а в 1923 году поступил на работу в Прокуратуру СССР. Параллельно учился в Московском университете, который окончил в 1924 году. Член ВКП(б) с 1929 года. В 1927 году Шейнин был направлен в Ленинград, где работал старшим следователем в областном суде. Шейнин был сотрудником лаборатории психолога А. Р. Лурии, разрабатывавшего устройство с названием «детектор лжи». С 1931 года — снова в Москве, следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР. В 1934 году участвовал в расследовании убийства С. М. Кирова, в допросах арестованного Л. В. Николаева. С 1935 года — государственный советник юстиции 2-го класса, начальник следственного отдела Прокуратуры СССР. Принимал участие в политических процессах второй половины 1930-х годов. В январе 1935 года участвовал в расследовании по делу о «Московском центре» Л. Б. Каменева и Г. Е. Зиновьева. В 1936 году был арестован и находился в заключении в лагере на Колыме, однако вскоре дело Шейнина было пересмотрено, и он был освобождён. В 1939 году возглавлял следственный отдел Прокуратуры СССР[1]. В 1945—1946 годах участвовал в работе Нюрнбергского трибунала. В 1949 году был освобождён от должности без объяснения причин. Через год удостоен Сталинской премии первой степени. 19 октября 1951 года был арестован по делу В. С. Абакумова, затем обвинялся в организации антисоветской группы еврейских националистов, содержался в тюрьме на Лубянке. 21 ноября 1953 года освобождён из-под стражи. После 1953 года занимался писательской деятельностью." "Все его произведения построены схематично, обладают известным сюжетным напряжением и никогда не отклоняются от выполнения воспитательных задач, поставленных партией и службой госбезопасности (ЧК, НКВД, МВД)" из Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. — М. : РИК «Культура», 1996 Образ Л. Р. Шейнина выведен в романе Ю. О. Домбровского «Факультет ненужных вещей» под именем Р. Л. Штерна. Почитайте, если ещё не довелось - очень помогает понять многое из советской истории. _________________________________________________________________

CuttySark: Домбровского почитаю, интересно. О Шейнине мне все это раньше попадалось, но это еще не довод в пользу того, что история выдуманная. Как писатель, по-моему, он не на высоте. Все его рассказы больше похожи на документальный пересказ, чем на художественную прозу.

гость: Iken пишет: Что ж, "строгий отец", получай, что заслужил. Авось на том свете сын тебя и простит... А вы злой, Iken. Неужели вы не совершали никогда ошибок, которые могли бы привести к трагическому финалу, а не привели лишь по случайности? Вы так правильно живёте, что вам не в чем упрекнуть самого себя? А ведь если говорить о данном конкретном случае, вы даже не делаете скидку на время и происхождение отца; только представьте, как он в детстве сам огребал! Он знать не знал других моделей воспитания, а меж тем он сына (несмотря на всю его вспыльчивость, и пальцем до того не тронул). Я этот рассказ ещё в детстве в младших классах читала. И мне было отчаянно жалко этого отца. Хотя тех, кто порол своих детей, мне уже тогда хотелось лично удавить. Потому что сам факт избиения сильным слабого низок и подл. Другое дело, что я бы так, конечно, не поступила. Но желание место имело.

Iken: Гость пишет: А вы злой, Iken. Да не такой уж и злой, нервный только. А прочтя подобную историю и сам Конфуций выругался бы. Гость пишет: Неужели вы не совершали никогда ошибок, которые могли бы привести к трагическому финалу, а не привели лишь по случайности? Совершал. Про одну из них у меня даже рассказ задуман. Но то были именно ошибки, т. е. необдуманные поступки, неуместные в данной ситуации, но сами по себе тривиальные. А тут мы видим не ошибку, а истерику, выраженную в действии, направленном на ребёнка. Ведь эту роковую порку ничем, кроме минутной вспышки неконтролируемой ярости, не объяснишь. Ну а тот факт, что после порки отец даже не попытался помириться с сыном, показать ему, что всё равно его любит и эту несчастную тройку ему прощает, — вот это уже не ошибка, а проявление душевной чёрствости. Гость пишет: Вы так правильно живёте, что вам не в чем упрекнуть самого себя? Ничуть! Живу я "плохо и неправильно", в чём меня все вокруг убеждали ещё в детстве. Чем, кстати, отчасти объясняется моя детско-подростковая "поркомания". Дескать, как же так: я такой-сякой, а меня не порют! Несправедливо! Но в том-то и разница между мной и тем отцом, что я себя вечно и во всём правым не считаю, а он вот, видимо, считал, за что и поплатился. Иногда в жизни полезнее быть неуверенным, чем рубить с плеча, а потом рыдать из-за непоправимого. Гость пишет: А ведь если говорить о данном конкретном случае, вы даже не делаете скидку на время и происхождение отца; только представьте, как он в детстве сам огребал! Про то время я знаю достаточно. Помню, как меня поразил один эпизод из какого-то произведения о послевоенных годах. Там дети, живущие по соседству, решают совместно убежать из дома из-за того, что кто-то из взрослых по-человечески обошёлся с пленным немцем. Дескать, мы этого терпеть не можем и с такими родителями жить не будем! Ребятня перебирается в подвал полуразрушенного дома и намеревается жить там "коммуной". Естественно, их побег недолго остаётся тайной и вечером того же дня в подвал являются отцы с ремнями... Я вполне отдаю себе отчёт, что в ту тяжёлую пору взрослые порой не имели ни времени ни сил воспитывать, а потому всё "воспитание" сводилось к распоряжениям в приказном тоне и наказаниям за невыполнение их. Гость пишет: Он знать не знал других моделей воспитания, а меж тем он сына (несмотря на всю его вспыльчивость, и пальцем до того не тронул). Вот это-то больше всего и поражает. Если "не знал иного способа", то почему же, спрашивается, "пальцем не тронул"? Видимо, он всё же понимал, что воспитывать нужно не ремнём, и до рокового дня поступал в соответствии с этой мыслью. Но потом-то что? Вспомнил, как самого драли, и решил, что и сына драть пора? Но сколь же ничтожен повод и до чего безрассуден поступок! Собственно, сын был воспитан так, что невыносима для него была не порка, а мысль, что он разочаровал отца. Мальчик сильно страдал и безо всякой порки. Но жестокое наказание сыграло роль последней капли и ребёнок не справился с собой. Кто виноват? Только тот, кто внушил мальчику, что он должен быть всегда безупречен, иначе подведёт родителей и т. п. Гость пишет: Я этот рассказ ещё в детстве в младших классах читала. И мне было отчаянно жалко этого отца. Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник — Пройдёт, зайдёт и вновь покинет дом. О всех ушедших грезит конопляник С широким месяцем над голубым прудом. (с) Мне его тоже жаль, но лишь как человека, своими руками погубившего собственное будущее. Так жалеют разбойников, сгибающихся от непосильного труда на каторге. Оно, конечно, поделом вору и мука, да ить тоже человек же! Гость пишет: Хотя тех, кто порол своих детей, мне уже тогда хотелось лично удавить. Потому что сам факт избиения сильным слабого низок и подл. Совершенно верно, низок и подл. Но только факт избиения, которое несовместимо с воспитанием. И если уж оно случилось (в силу вспыльчивости, неумения держать себя в руках и т. п.), нужно на коленях просить у ребёнка прощения, если желаешь остаться ему другом. Но порка, не являющаяся избиением, не унижающая ребёнка, принимаемая им как наказание, с которым он согласен — это вещь, за которую отца не нужно удавливать. Правда, это моё личное мнение, которое я не стремлюсь никому навязывать. К тому же на формирования этого мнения, вероятно, наложила отпечаток моя "тематичность", присущая мне с детства. Следовательно, не столь уж важно, что я там думаю, поскольку велик риск заблуждения. И всё же, пусть каждый поступает в соответствии с собственной правдой, но перед тем, как совершить поступок, думает о его возможных последствиях.

CuttySark: Мне кажется, у этого отца интеллект отсутствовал, включая интеллект эмоциональный. Получается, что за тринадцать лет он не понял, какой у него совестливый и чувствительный ребенок. Конечно, предвидеть подобный исход было невозможно, но что потрясение будет чрезмерным, можно было догадаться.

Дым: а как можно повеситься на дверной ручке, чисто технически?

CuttySark: Колени подогнуть.

Дым: CuttySark пишет: Колени подогнуть И?

Iken: Дым пишет: а как можно повеситься на дверной ручке, чисто технически? Это не будет называться "повеситься" (скорее именно "удавиться"), но "технически" осуществимо. Разумеется, чтобы справиться с такой "задачей", нужно дойти до последней степени отчаяния. Когда у обвиняемых в тяжких преступлениях отбирают ремни и шнурки, это делается неспроста.

Кириллыч: CuttySark пишет: Получается, что за тринадцать лет он не понял, какой у него совестливый и чувствительный ребенок. Конечно, предвидеть подобный исход было невозможно, но что потрясение будет чрезмерным, можно было догадаться. Боюсь, что это не такая уж и редкость, когда родители не понимают, какие у них дети, видят некий образ.

Iken: Кириллыч пишет: Боюсь, что это не такая уж и редкость, когда родители не понимают, какие у них дети, видят некий образ. Это и раньше не было редкостью, а сейчас распространено уже почти повсеместно, учитывая переход большинства семей в "атомарное" состояние. Видел как-то рекламу очередного интернет-провайдера, предлагающего "интернет для всей семьи". На постере — картинка, изображающая маму, папу и дочку-подростка, расположившихся в одной комнате, но не обращающих друг на друга ни малейшего внимания. Все трое уткнулись в свои "девайсы" и чего-то там сосредоточенно изучают. И это, как я понимаю, преподносится как обычное явление, как некая норма... У Войновича в его знаменитом "романе-анекдоте" про Чонкина есть эпизод, где муж, главный редактор газеты, обычно до того поглощённый работой, что не до семьи, в кои-то веки решает прийти домой пораньше, чтобы побыть с женой и сыном. По дороге ему приходит мысль купить что-нибудь мальчику в подарок, но он никак не может вспомнить, сколько сыну лет, а также, как его зовут. Придя домой, отец с изумлением узнаёт, что "нашего карапуза вчера забрали в армию"... Так вот то, что у Войновича является гротеском и карикатурой, постепенно превращается в нашу обыденность. Не в последнюю очередь благодаря интернету и мобильным устройствам.

CuttySark: геннадий попрощался с мамой с каким то типом из орла с женой сестрой и сыном лёшей с котом и вышел из сети



полная версия страницы