Форум » Тема телесных наказаний в литературе. » В. Крапивин. Журавленок и молнии » Ответить
В. Крапивин. Журавленок и молнии
SS: ...... – У меня мама тоже добрая, – тихо отозвался Горька. – А отец, он… когда какой. Если настроение хорошее: "Айда, Горька, на рыбалку". Если что не так, скорее за ремень… Хорошо, если сгоряча за широкий возьмется, он только щелкает. А если всерьез, то как отстегнет узкий от портупеи… Знаешь, как режет… Журка не знал. Он этого никогда не испытывал. Бывало в раннем дошкольном детстве, что мама хлопнет слегка и отправит в угол. Но чтобы по-настоящему, ремнем, Журка и представить не мог. Он бы, наверно, сошел с ума, если бы с ним сделали такое. Даже если в какой-нибудь книге Журка натыкался на рассказ о таком жутком наказании, он мучился и старался поскорее проскочить эти страницы. И потом всегда пропускал их, если перечитывал книгу. А Горька, ничего, говорит про такое спокойно. С печалью, но вроде бы без смущения. Конечно, в темноте, ночью, когда рядом человек, с которым завязалась, кажется, первая ниточка дружбы, легче говорить откровенно. Видать, наболело у Горьки на душе, вот он и рассказывает. Но… нет, все равно не по себе от такого разговора. И чтобы изменить его, Журка спросил: – Твой отец военный? – Милиционер. Старшина… Он на ПМГ ездит. Машина такая с патрулем: передвижная милицейская группа. – Бандитов ловит? – Бывает, что и ловит, – равнодушно отозвался Горька. – Это же опасно… – Бывает и опасно, – все тем же голосом сказал Горька. – Один раз ему крепко вделали свинчаткой. Неделю лежал в больнице… Я в те дни был как вольная птица. Мама, если не при отце, меня зря не гоняет… – Он, видимо, спохватился и объяснил: – Рана-то не опасная была, только сотрясение, но не сильное… Ну что, спать будем, ага? …… Дома Журка, не снимая грязных ботинок, прошел в свою комнату и бухнулся на диван. Лежал минут пятнадцать. Потом сжал зубы и заставил себя сесть за уроки. Открыл тетради и учебники. Даже начал писать упражнение по русскому. Но не смог. Лег на стол головой, охватил затылок и стал думать, что скажет отцу. А может быть, ничего не говорить? Нет, Журка знал, что не выдержит. Сколько горя накипело в душе за последние два часа. Жить дальше, будто ничего не случилось? Тут надо, чтобы нервы были, как стальные ванты на клиперах… Да и зачем притворяться?.. Только надо сказать спокойно: "Я думал, ты мне всегда правду говоришь, а ты…" Или сразу? "Эх ты! Значит, родному отцу верить нельзя, да?" Нет, тогда сразу сорвешься на слезы. Они и так у самого горла… А в общем-то не все ли равно? Исправить ничего уже нельзя… Отец пришел, когда за окнами темнело. Открыл дверь своим ключом. Щелкнул в большой комнате выключателем. Громко спросил: – Ты дома? – Дома, – полушепотом отозвался Журка. – А чего сидишь, как мышь? – Уроки учу… – В темноте-то? В очкарики захотел? Журка молча включил настольную лампу и стал ждать, когда отец войдет. Но тот не вошел. Шумно завозился в прихожей, расшнуровывая ботинки и натягивая тапочки. Потом сказал: – У мамы опять был. К субботе точно выпишут. "Это хорошо", – подумал Журка. Но это никак не спасало от беды, и он промолчал. Не дождавшись ответа, отец спросил: – Из еды что имеется? – То, что днем. На кухне… Журка услышал, как отец загремел крышками кастрюль. Кажется, рассердился: – Холодное же все! Разогреть не мог? Журка поднялся. У него замерло в душе оттого, что близился неизбежный разговор. Холодно стало. Он дернул лопатками, коротко вздохнул и пошел к кухонной двери. Встал у косяка. Отец зажигал газ. – Я не успел разогреть, – отчетливо сказал Журка. – Ты что же, сам-то ничего не ел? – с хмурым удивлением спросил отец. Поставил на горелку сковородку и начал крошить на ней холодную вареную картошку. – Нет, – отозвался Журка. – Мне было некогда. Не оборачиваясь, отец спросил с добродушной насмешкой: – Чем же это ты был занят? Небось, оставили после уроков двойку исправлять? – Нет, – сказал Журка негромко, но с нажимом. – После уроков я был в том магазине… куда ты сдал книгу. Равномерный стук ножа о сковородку на секунду прервался, и только. Застучав опять, отец небрежно спросил: – В каком это магазине? Чего ты плетешь? Но Журка уловил и сбой в стуке ножа, и неуверенность в отцовском голосе. На миг он пожалел отца. Но эта жалость тоже не могла ничего изменить. Журка помолчал и сказал устало: – Не надо, папа. Там же фамилия записана в журнале… Отец оставил в сковородке нож и повернулся. Выпрямился. Посмотрел на Журку – видно, что с усилием, – но через секунду сказал совсем легко, с усмешкой: – Ну и что теперь? Журка отвел глаза и горько проговорил: – А я не знаю… Сам не понимаю, что теперь делать. И подумал: "Вот и весь разговор. А что толку?" Но разговор был не весь. Отец вдруг шагнул на Журку: – Ну-ка, пойдем! Пойдем-пойдем… Журка, вздрогнув, отступил, и они оказались в большой комнате. – Смотри! – Отец показал на стоячее зеркало. – Оно было в магазине последнее! Я вытряхнул на него все до копейки! Нечем было заплатить грузчикам! Эти ребята поверили в долг до вечера… Где я должен был взять деньги?.. У тебя этих книг сотня, я выбрал самую ненужную, там одни чертежи да цифры! Ты же в ней все равно ни черта не смыслишь! – Смыслю, – тихо отозвался Журка и не стал смотреть на зеркало. Вовсе там не одни цифры. И не в этом дело… – А в чем? В чем?! – закричал отец, и Журка понял, что этим криком он нарочно распаляет себя, чтобы заглушить свой стыд. Чтобы получилось, будто не он, а Журка во всем виноват. Чтобы самому поверить в это до конца. – Ты не знаешь… – проговорил Журка. – Эту книгу, может, сам Нахимов читал. Она в тысячу раз дороже всякого зеркала… Да не деньгами дороже! – Тебе дороже! А другим?! А матери?! Ей причесаться негде было! А мне?.. О себе только думать привык! Живем как в сарае, а ты как… как пес: лег на эти книги брюхом и рычишь! Журка опять подумал, что все-все книги отдал бы за то, чтобы сейчас они с папой вдвоем жарили картошку и болтали о чем-нибудь веселом и пустяковом. Он даже чуть не сказал об этом, но было бесполезно. Отец стоял какой-то встрепанный. Чужой. На широких побледневших скулах выступили черные точки. Это были крупинки пороха: в детстве у отца взорвалась самодельная ракета, и порошинки навсегда въелись в кожу… – Вбил себе в голову всякий бред! – продолжал отец. – Нахимов!.. Из-за одной заплесневелой книжонки поднял крик! – Это ты кричишь! – сказал Журка. – Сам продал, а теперь кричишь… Я ведь спрашивал, а ты сказал "не брал"! – Да! Потому что связываться не хотел! Потому что знаю, какой бы ты поднял визг! Тебе что! На все наплевать! Мать в больнице, денег ни гроша, а ты… Вырастили детку! Двенадцати годов нет, а уже такой собственник! Куркуль… – А ты вор, – сказал Журка. Он сразу ужаснулся. Никогда-никогда в жизни он ни маме, ни отцу не говорил ничего подобного. Просто в голову не могло прийти такое. И сейчас ему показалось, что эти слова что-то раскололи в его жизни. И в жизни отца… "Папочка, прости!" – хотел крикнуть он, только не смог выдавить ни словечка. А через несколько секунд страх ослабел, и вернулась обида. Словно Журка скользнул с одной волны и его подняла другая. Потому что никуда не денешься – был магазин, была та минута, когда он, Журка, убито смотрел на затоптанный пол с зеленым фантиком, а все смотрели на него… И все же он чувствовал, что сейчас опять случилось непоправимое. Опять ударила неслышная молния. Не мигая, Журка глядел на отца. А тот замер будто от заклинания. Только черные точки стали еще заметнее на побелевших скулах. И так было, кажется, долго. Вдруг отец сказал с яростным удивлением: – Ах ты… – И, взмахнув рукой, качнулся к Журке. Журка закрыл глаза. Но ничего не случилось. Журка опять посмотрел на отца. Тот стоял теперь прямой, со сжатыми губами и мерил сына медленным взглядом. У него были глаза с огромными – не черными, а какими-то красноватыми, похожими на темные вишни зрачками. Как ни странно, в этих зрачках мелькнула радость. И Журка чуткими, натянутыми почти до разрыва нервами тут же уловил причину этой радости. Отец теперь мог считать себя правым во всем! Подумаешь, какая-то книжка! Стоит ли о ней помнить, когда сын посмел сказать такое! Отец проглотил слюну, и по горлу у него прошелся тугой кадык. Ровным голосом отец произнес: – Докатились… Мой папаша меня за это удавил бы на месте… Ну ладно, ты не очень виноват, виновато домашнее воспитаньице. Это еще не поздно поправить. Он зачем-то сходил в коридор и щелкнул замком. Вернулся, задернул штору. Ослабевший и отчаявшийся Журка следил за ним, не двигаясь. Отец встал посреди комнаты, приподнял на животе свитер и деловито потянул из брючных петель пояс. Пояс тянулся медленно, он оказался очень длинным. Он был сплетен из разноцветных проводков. Красный проводок на самом конце лопнул и шевелился как живой. "Будто жало", – механически подумал Журка. И вдруг ахнул про себя: понял, что это, кажется, по правде. Он заметался в душе, но не шевельнулся. Если броситься куда-то, постараться убежать, если даже просто крикнуть "не надо", значит, показать, будто он поверил. Поверил, что это в самом деле может случиться с ним, с Журкой. А поверить в такой ужас было невозможно, лучше смерть. Отец, глядя в сторону, сложил пояс пополам и деревянно сказал: – Ну, чего стоишь? Сам до этого достукался. Снимай, что полагается, и иди сюда. У Журки от стыда заложило уши. Он криво улыбнулся дрогнувшим ртом и проговорил: – Еще чего… – Если будешь ерепениться – получишь вдвое, – скучным голосом предупредил отец. – Еще чего… – опять слабым голосом отозвался Журка. Отец широко шагнул к нему, схватил, поднял, сжал под мышкой. Часто дыша, начал рвать на нем пуговицы школьной формы… Тогда силы вернулись к Журке. Он рванулся. Он задергал руками и ногами. Закричал: – Ты что! Не надо! Не смей!.. Ты с ума сошел! Не имеешь права! Отец молчал. Он стискивал Журку, будто в капкане, а пальцы у него были быстрые и стальные. – Я маме скажу! – кричал Журка. – Я… в детский дом уйду! Пусти! Я в окно!.. Не смей!.. На миг он увидел себя в зеркале – расхлюстанного, с широким черным ртом, бьющегося так, что ноги превратились в размазанную по воздуху полосу. Было уже все равно, и Журка заорал: – Пусти! Гад! Пусти! Гад! И кричал эти слова, пока в своей комнате не ткнулся лицом в жесткую обшивку тахты. Отец швырнул его, сжал в кулаке его тонкие запястья и этим же кулаком уперся ему в поясницу. Словно поставили на Журку заостренный снизу телеграфный столб. Чтобы выбраться из-под этого столба, Журка задергал ногами и тут же ощутил невыносимо режущий удар. Он отчаянно вскрикнул. Зажмурился, ожидая следующего удара – и в тот же миг понял, что кричать нельзя. И новую боль встретил молча. Он закусил губу так, что солоно стало во рту. Нельзя кричать. Нельзя, нельзя, нельзя! Конечно, отец сильнее: он может скрутить, скомкать Журку, может исхлестать. А пусть попробует выжать хоть слабенький стон! Ну?! Домашнее воспитание? Не можешь, зверюга! Журка молчал, это была его последняя гордость. Багровые вспышки боли нахлестывали одна за другой, и он сам поражался, как может молча выносить эту боль. Но знал, что будет молчать, пока помнит себя. И когда стало совсем выше сил, подумал: "Хоть бы потерять сознание…" В этот миг все кончилось. Отец ушел, грохнув дверью. Журка лежал с минуту, изнемогая от боли, ожидая, когда она хоть немножко откатит, отпустит его. Потом вскочил… В перекошенной, кое-как застегнутой на редкие пуговицы форме он подошел к двери и грянул по ней ногой – чтобы вырваться, крикнуть отцу, как он его ненавидит, расколотить ненавистное зеркало и разнести все вокруг! Дверь была заперта. Журка плюнул на нее красной слюной и снова размахнулся ногой… И вдруг подумал: "К чему это?" Ну, крикнет, ну, разобьет. А потом? Что делать, как жить? Вместе с отцом? Вдвоем? Жить вместе после того, что было? Журка неторопливо и плотно засунул в дверную скобу ножку стула. Пусть попробует войти, если вздумает! Потом он, морщась от боли, влез на подоконник и стал отдирать полосы лейкопластыря, которыми мама уже закупорила окно на зиму. Отодрал, бросил на пол и тут заметил в углу притихшего, видимо, перепуганного Федота. – Котик ты мой, – сказал Журка. Сполз с подоконника и, беззвучно плача, наклонился над Федотом. Это было здесь единственное родное существо. И оставлять его Журка не имел права. Он вытряхнул на пол из портфеля учебники, скрутил из полос лейкопластыря шпагат и привязал его к ручке портфеля – как ремень походной сумки. В эту "вьючную суму" он посадил Федота. Кот не сопротивлялся. – Ты потерпи, миленький, – всхлипнув, сказал Журка и надел портфель через плечо. Потом отворил окно, достал из-за шкафа специальную длинную палку с крючком, подтянул ею с тополя веревку. Взял веревку в зубы и выбрался через подоконник на карниз. Стояли серовато-синие сумерки. Моросило. Сырой воздух охватил Журку, и он сразу понял, как холодно будет без плотной осенней куртки и без шапки. Но наплевать! Журка плотно взял веревку повыше узлов, а пояс надевать не стал. Лишняя возня – лишняя боль. Он примерился для прыжка. Прыгать с Федотом на боку будет труднее… Ладно, он все равно прыгнет! Не в этом дело… А в чем? Почему он замер? Потому что понял вдруг, как это дико. Он уходит из дома, из своего, родного. И не просто уходит, а как беглец. И не знает нисколечко, какая дальше у него будет жизнь. Еле стоит на такой высоте, в зябких сумерках, на узкой кирпичной кромке… "Мир такой просторный для всех, – вспомнилось ему, – большой и зеленый, а нам некуда идти…" В эту сторону пойдешь — Горе и боль, В ту сторону пойдешь — Черная пустота. И мы бредем, бредем по самой кромке… «Куда же нам идти?..» "К Ромке!" – неслышно отдалась под ним пустота. Словно кто-то снизу шепотом подсказал эту рифму. Такую простую и ясную мысль… "А что? – подумал Журка. – Головой вперед, и все". Вот тогда забегает отец!.. Что он скажет людям, которые соберутся внизу? И что скажет маме?.. Да, но мама-то не виновата. И у нее уже никогда не будет никого другого вместо Журки. Он же не маленький, знает, что из-за этого она сейчас и в больнице… Да и Федота жалко – тоже грохнется. Хотя его можно оставить на подоконнике… Но… если по правде говорить, такие мысли не всерьез. А если все-таки всерьез? Страшно, что ли? Нет, после того, что было, не очень страшно. Но зачем? Если бы знать, что после нашей жизни есть еще другой мир и там ждут тебя те, кого ты любил… Но такого мира нет. И Ромки нет… Ромка есть здесь – в памяти у Журки. Пока Журка живой. Значит, надо быть живым… Журка толкнулся и перелетел в развилку тополя. Спускаться по стволу было трудно. Мешала боль. Мешал портфель с Федотом и суконная одежда, срывались жесткие подошвы ботинок. Это не летом… В метре от земли ботинки сорвались так неожиданно, что Журка полетел на землю. Вернее, в слякоть. Он упал на четвереньки и крепко заляпал брюки, ладони и лицо. Зато Федот ничуть не пострадал. При свете от нижних окон Журка попробовал счистить грязь. Но как ее счистишь? Он взял портфель с Федотом под мышку и, вздрагивая, переглатывая слезы и боль, вышел на улицу. Фонари горели неярко, прохожих было мало. Никто не остановился, не спросил, куда идет без пальто и шапки заляпанный грязью мальчишка с таким странным багажом. Видно, у каждого встречного хватало своих дел и беспокойств. ......
LinaV: О, Боже!! Какая классика!!! Неужели ТУТ и этого до сих пор не было????
Svetka-Bekky: LinaV пишет: О, Боже!! Какая классика!!! Неужели ТУТ и этого до сих пор не было???? А я вот не читала почему то такого? Из Крапивина только "Мальчика со шпагой" помню. Увы, бывает и так: пример незаслуженного наказания. Да ещё в первый раз. Так и озлобиться можно.
SS: LinaV пишет: О, Боже!! Какая классика!!! Неужели ТУТ и этого до сих пор не было????Да вот представь себе. Специально все тщательно просмотрел.
SS: Со мной был похожий случай. Примерно когда произошло описанное ранее неприятное происшествие, и отец на меня очень злился, он сдал в макулатуру мою коллекцию журналов "Наука и жизнь" чтобы выиграть или получить возможность купить магнитофонную кассету. Кассета была бракованная и быстро сломалась (пленка запуталась). В любом случае, она для него никакой ценности сейчас бы не представляла, т.к. он давно перешел на цифровые носители. А журналы эти я постоянно читал и продолжал бы их собирать до сих пор. Вором тогда я его, как у Крапивина, не назвал, но что то такое подумал.
ULV: У Крапивина, если не ошибаюсь, тема ТН часто встречается. Кроме ТН еще всякие физические испытания. В одной повести главного героя привязывали к трубе и нагревали ее.
SS: ULV пишет: В одной повести главного героя привязывали к трубе и нагревали ее. Ужас!
ULV: SS пишет: Ужас! "Застава на якорном поле" ...Три дня подряд платил Ежики дань "садовым троликам" — так называла себя компания Тына <...> Ежики все терпел. Ради монетки. Потому что вернуть ее было для него теперь самым важным делом на свете. <...> И на третий день, уже притерпевшись к компании и осмелев, Ежики потребовал: — Все! Давайте монету! Тролики захихикали. — У вас хоть какая-то совесть есть? — опять чуть не заплакал Ежики. — Есть, есть, — успокоил Тын. — Только все надо по правилам. Сперва ты должен пройти испытание и вступить в наше общество. — Не буду я вступать! Мы не договаривались! — Как хочешь. А испытание все равно пройти обязан. Тебе же на пользу. Научишься аутотренингу иттов. — Чего? — Не "чего", а "кого". Иттов... Было такое племя на древнем Марсе. Суровые воины. Им ни жара, ни холод, ни боль не страшны, они как камень. Могли неделями на раскаленных вулканических камнях лежать или, наоборот, на льду, врага поджидать. И не дрогнут, не шелохнутся, будто по правде каменные. Скажут себе: "Я ничего не чувствую, я итт, я неподвижен". И как мертвые... Тын все врал. Никаких иттов на Марсе никогда не было. Там, правда, найдены остатки длинных стен и строений, но ученые не знают, кто и когда их построил... Странно даже, что Тын говорил так серьезно, будто и сам верил. — Не хочу я, — сказал Ежики, — никаких иттов... — Не хочешь — гуляй. — Сами обещали, а теперь... — А мы с трусами честных дел не имеем. Труса надуть — себя порадовать! — Я не трус, я просто не хочу! Вы опять обманете! Тын сцепил мизинцы: — Кто сломает два кольца, будет гадом без лица!.. Выдержишь испытание иттов — отдадим деньгу! В общем, велели ему снять майку. Положили спиной на широкую, как ствол дуба, железную трубу — она проходила по краю подвала. Какая-то подземная фабрика сливала по ней в дальние отстойники свои отходы. Труба иногда была тепловатой, а иногда горячей. Сейчас — нормально, терпеть можно сколько хочешь. — Ну, и что дальше? — Подожди... Привязали его за ноги, за живот, за плечи толстой веревкой. Рядом, на каменный выступ стены, поставили песочные часы. — Вот! Если выдержишь, пока весь песок не пересыплется, получишь монету и звание итта-оруженосца. Заорешь раньше — сам виноват. Колбочки часов были с мелкий апельсин. Ежики прикинул, что песка в часах — минут на десять. Ладно, плевать. Металл вовсе не обжигает, приятно даже... Тын куда-то ушел. Четверо сели в дальнем углу играть в шери-раш на орехи, которые принес вчера Ежики. Играли без шума, ругались шепотом. Стало слышно даже, как шуршит струйка в часах... А может, в самом деле были на свете марсианские воины-итты? Наверно, на конях, в бронзовых панцирях и шлемах. Лица коричнево-красные, как марсианский песок... Конские копыта мягко ступают по песку. На нем — длинные тени: маленькое солнце в лиловом небе висит низко над дюнами... Стало припекать. Горячие мухи побежали по лопаткам, по икрам. Ладно, ничего... Лучше не смотреть на часы, смотреть вверх и представлять холодное марсианское небо. А мимо проезжают всадники, поглядыва-ют на лежащего мальчишку... А кусачие мухи — вовсе не горячие. Это, наоборот, уколы холода от песка, заледеневшего на вечной мерзлоте... А всадники едут, едут мимо мальчишки, который, наверно, и не настоящий вовсе, а вырезан из гранита древними мастерами... — А-а!! Вы что, психи!! — Это ворвался в бункер Тын. Полоснул ножом по веревкам. Рванул Ежики с трубы. Орал и замахивался на троликов, которые с испуга роняли выигранные орехи. — Сволочи! Оставить нельзя одних!.. Он же совсем изжарился! Ежики недоуменно глянул на часы. Песок пересыпался. Видимо, давно. Болел надавленный железом затылок. Но больше ничего не болело. Мальчишки щупали, оглаживали его спину и ноги. — Никаких же следов нету, Тын... Ежики дернулся, чтобы не лапали, коснулся ногой трубы. Ахнул, отскочил. Тронул ладонью. Труба была как раскаленная электропечь. Он обвел глазами растерянных троликов. Резко сказал: — Монету! — Отдай, — велел Тын Жиже. Тот замигал. — Ну! — грозно произнес Тын. — Я обещал, что без обмана. — Нету же ее... — Жижа осип с перепугу. — Я... ее... — Что-о? — Тын взял писклявика за свитер на груди. — Убью, киса... Жижа тихонько заревел: — Я думал, он все равно не выдержит... Я ее вчера на излучатель поменял для фотонного самострела... а-а... — Вот и доверяй таким, — скорбно сказал Тын. — Что я теперь объясню Консулу?.. У, рожа... Гудзик и Лапочка, веревку! И... пшигу. Услышав про неизвестную Ежики и, видимо, страшную "пшигу", Жижа заорал благим матом: — Я все отдам! Не надо!! А-а! <...>
SS: Спасибо, ULV. Какой то параллельный мир?
LinaV: Вау! На "моем" тематическом форуме выложили кучу отрывков из произведений Крапивина.. Сейчас натаскаю для нас))))
LinaV: В.П. Крапивин "Помоги мне в пути..." На следующий день мы зорко следили, чтобы Турунчик не сбежал. А после уроков повели его в дальний угол двора, за длинное здание мастерской. Турунчик похныкивал и упирался, но очень вяло: видать, совсем обмяк со страху. За мастерской торчал высохший тополь, который завхоз дядя Гриша не успел еще спилить на дрова. Кимка распоряжался спокойно и обдуманно, только слегка разрумянился. Турунчика заставили обнять корявый толстый ствол. Суетливо связали приговоренному кисти рук снятым с него же чулком. Я держался в сторонке, ощущая незнакомое до той поры замирание: смесь боязни и стыдливого сладковатого любопытства. Турунчик молчал, только что переступал рыжим брезентовым полуботинком и босой, голой до колена ногой. Блескунов достал из новенького портфеля орудие возмездия. Это была велосипедная камера – сложенная вдвое, слегка надутая и перевязанная в нескольких местах. – У, мягкая, – сказал Нохря. – Такой не больно. – Нет, почему же, – возразил Кимка. – Довольно чувствительно, если по открытой спине. На себе попробовал… – И добавил со значением: – К тому же в наказании главное не суровость, а неизбежность. – Наверно, он повторял слова своего милицейского папы. – Ну-ка, задерите на нем… Турунчик был в хлопчатобумажном полинялом свитере сизого цвета – широком и обвисшем. Свитер легко задрали выше лопаток. А майка никак не выдергивалась из штанов. – Расстегнуть надо, – решил Нохря. Сунул пальцы между Турунчиком и деревом, зашарил. – Где там у тебя пуговица… Он возился, и все молчали, только сопение было слышно. Турунчик вдруг сказал сбивчивым полушепотом: – Да не там… Сбоку пуговица… Что это он? От собственной виноватости впал в окончательную покорность? Или просто хотел, чтобы скорее все кончилось? Майку тоже вздернули почти до шеи и велели держать Валерке Котикову – маленькому и послушному. Турунчик прижался к дереву, чтобы не съехали расстегнутые штаны. Блескунов размахнулся и огрел его камерой – с упругим резиновым звоном. Турунчик дернулся, помолчал секунду и осторожно сказал: – Ай… – Конечно, "ай", – согласился Кимка. – И еще будет "ай". А ты как думал? – Он протянул черную колбасу Нохре: – Теперь ты. Надо, чтобы каждый по разу. Шумно дыша, полез вперед Гаврилов: – Я следующий… Можно, я еще за Котика, а то он не сумеет? А я хочу… Меня обволакивала обморочная слабость. Но – вот ведь какая гнусность! – я тоже… хотел. Понимал в глубине души, какое это грязное дело, но щекочущее желание было сильнее – стегнуть с оттяжкой по тощенькой белой (не загорал он летом, что ли?) спине с глубоким желобком и черными зернышками-родинками. Злости на Турунчика у меня не было ни малейшей, и, чтобы оправдать себя, я мысленно повторял: "Он же сам виноват… Он же сам виноват…" Нохря тоже ударил. Турунчик опять дернул спиной, но промолчал. В резину вцепился Гаврилов…
LinaV: В.П. Крапивин "Помоги мне в пути..." *** Банного дня боялись даже больше, чем разговоров о всяких специальных детских тюрьмах и расстрелах. Потому что разговоры – это все-таки что-то неясное, слухи. А банный день – он грозная неизбежность. Каждую пятницу с утра подваливала к "Розалине" железная, пышущая паром санитарная баржа. Мы оставляли всю одежду в кубриках и вереницами, под конвоем дежурных воспитательниц брели на "помывочную процедуру". Это само по себе уже было страшно – жуткая беспомощность и стыд, от которого хотелось съежиться в комочек, превратиться в мышонка или комара. Но в конце концов каждый из нас к этому притерпелся. Однако нельзя было притерпеться к страху. Никто не знал, что его ждет после мытья в гулком, наполненном душным туманом трюме. Никому в точности не было известно, не оказался ли он на этой неделе в каком-нибудь штрафном списке. У выхода из моечного трюма был "распределитель" – контрольный тамбур, где со списком сидела дежурная воспитательница и сортировала нас: кого направо, кого налево… Того, кто "налево", ждали уже крепкие чпидовские тетушки – любительницы этого дела. Отводили в железные клетушки. Особенно тетушкам нравились младшие ребята – те, у кого силенок мало и кто быстро слабеет от страха. Возни с ними немного – положишь животом к себе на колени, и… Прутья были искусственные, пластиковые. Из-за ржавых дверей доносился поросячий визг. А в распределителе томилась жутким ожиданием другая группа приговоренных. С ребятами постарше управлялись воспитатели-мужчины. И если кто-то брыкался, не хотел идти, тому добавляли за непослушание… Меня судьба пока хранила от такого ужаса. Но я знал, что рано или поздно это случится. С каждым когда-нибудь случалось. И вот однажды, в третий четверг своего пребывания на "Розалине", я ощутил, что изнемогаю от тоскливого страха. От предчувствия.
LinaV: В.П. Крапивин "Сказки о рыбаках и рыбках" *** В руках у Мухобоя появились ножницы. “Что он, стричь мальчишку собирается, что ли?” — с неприятным ожиданием подумал Валентин. Волосы у Илюшки были длинные, закрывали уши, но стрижка аккуратная, ножниц не просила... А Мухобой теперь зачем-то разматывал длинный бинт. Отрезал две метровые марлевые ленты, бросил ножницы на кровать и шагнул к Илюшке. Присел на корточки у табурета. Нижний край окна и спина Мухобоя мешали видеть, что он там делает. Но ощущение чего-то нехорошего шевельнулось у Валентина, как холодная змейка за пазухой. Мухобой встал. Придвинул к Илюшке пластиковый столик, сказал что-то. Илюшка медленно вытянул руки, положил их на столик вверх ладонями. Мухобой опять что-то произнес. Илюшка (все так же, с поникшей головой) дергаными движениями закатал выше локтей рукава футболки и вытянул руки опять. Мухобой взял с кровати подошву с рукоятью, сделал изящный полуоборот и с размаха, с оттяжкой ударил Илюшку по рукам...
LinaV: В. П. Крапивин "Ампула Грина" И повезло мне тогда несказанно, вытащил я во-от такого леща. Отец кричит: «За жабры его!» — а я упал на рыбину пузом. Лещ, он не дурак, выскользнул, подпрыгнул и плюх в воду… Я в рёв! А папаша свинтил верхний конец удилища и тут же, у воды, выдрал меня им в полную силу. Говорит: не потому, что добычу жалко, а потому, что ты, мерзавец, не поступил, как велено. ....................................... — Что Морган с ним сделает? Всезнающий Лунатик опасливо огляделся и хмыкнул: — Что… Скоре всего, «столик»… — Какой столик? — Ну, ты как с крыши… Такая воспитательная мера. Если кто нарушает главные правила… Переворачивают стол, а к его ножкам, к самым концам, привязывают виноватого. За руки, за ноги, нарастяжку. И во-от таким прутом… Кто один раз попробовал, помнит всю жизнь…
LinaV: В.П. Крапивин "Белый шарик матроса Вильсона" Но отчим любил вспоминать не только о веселых вещах. Иногда он с каким-то странным удовольствием рассказывал, как наступил босой ногой на граммофонную иголку и знакомый хирург долго копался у него в разрезанной пятке и наконец вытянул коварную иглу сильным магнитом. Или как отец впервые в жизни его аккуратно и по всем правилам высек. За то, что обнаружил в ранце у сына-третьеклассника толстую книжку «Декамерон». — А что это за книжка? — неловко хмыкая, спрашивал Стасик. — Рано тебе еще знать, — поспешно говорила мама. — Совершенно верно. У нас дома так же считали. И когда папаша увидел книгу, послал кухарку Фросю к дворнику Степану: у того всегда был запас прутьев, он из них метлы вязал. А мне велел идти в детскую и приготовиться… — Можно же было убежать, — хмуро говорил Стасик. — Куда?.. И к тому же не так мы были воспитаны, — объяснял Юлий Генрихович с каким-то странным самодовольством. — Ослушаться отца — такое и в голову не приходило. Ну и… прописал он мне творчество эпохи Возрождения. Верещал я так, что брат Шурка в соседней комнате напустил в штаны… Никогда в жизни мне потом так жутко не было, даже в следственной камере, когда раздевали и привязывали к чугунной печке… "Завершила короткий этот бой кавалерийская сцена. На глазах у притихших зрителей-футболистов Чича быстро-быстро бежал на локтях и коленках по заросшей клевером канаве, а Яшка сидел на нем задом наперед и ритмично впечатывал ему в штаны снятую с себя сандалию…"
LinaV: В.П. Крапивин "Крик петуха" - Ну что ж… — Отец Дмитрий погрустнел. — Оставим тогда богословскую тематику и займемся грешной земной проблемой: что с тобой делать. А? В тоне священника Филипп уловил какой-то нехороший намек и на всякий случай смирил гордыню: — Я больше не буду… — Да? — Бородка подозрительно зашевелилась. Не поймешь: смех в ней или еще что. — Но хотелось бы знать: искренне твое раскаяние или вызвано лишь страхом возмездия? — Чего-чего? — стыдливо бормотнул Филипп. — Я к тому, что мне надо решить: в соответствии с какими строками Писания поступить с тобой. Много в нем сказано о милосердии и прощении грехов своим ближним, но есть и такое поучение: «Урок же ему — урок. Лоза же ему — лоза»… Знаешь, что такое лоза? Филипп догадывался. И понимал, что это гораздо неприятнее, чем пыльный чехол от Лизаветиного зонтика. — Не-е… — выдавил он. — Что «не»? Не лоза? — Не имеете права, — угрюмо заявил Филипп. — Это отчего же? Если сказано в Писании, что… — А оно тоже… неправильное! Раз Бога нет, значит, и оно… — Дитя мое, — назидательно произнес отец Дмитрий. — Для тебя оно неправильное, а для меня истинно. Ведь не я у тебя, а ты у меня… гм, в гостях. В чужой монастырь со своим уставом, как известно, не лезут… даже через забор. А посему — пойдем…
LinaV: В. Крапивин "Однажды играли…" Со стороны могло показаться, что эта девчонка вполне наша приятельница. Не боязливая, кокетливая лишь самую малость, ловкая, с мальчишечьими ухватками, она часто играла с пацанами в войну, в “сыщики-разбойники”, в “двенадцать палочек”, а то и в футбол – если в “мужских рядах” была нехватка. И все же мы, мальчишки, относились к Тоське с прохладцей. Знали у нее кой-какие привычки, за которые горячей дружбой не жалуют. Нравилось Тоське делать болезненные пакости. То будто ненароком пихнет человека в крапиву и с любопытством смотрит, как он сопит и чешется. То в шуточной потасовке ущипнет по-особому, с вывертом… Очень любила она игру в солдатики. Солдатиками назывались длинные стебли подорожников с тугими продолговатыми головками из мелких семян. Берешь солдатика в пальцы и стараешься перешибить им такого же в руке у соперника. А потом проигравшие получают по голой руке несколько горячих – по числу потерь. Таким же солдатиком. Боли, конечно почти никакой. Подумаешь, травинка! Но Тоська умела стегнуть так, что человек даже ойкал. При этом она часто облизывала яркие губки, а щеки у нее розовели. Амирка Рашидов однажды не выдержал, обругал ее, потирая руку: – Тебе надо было в Германии у фюрера работать гестапницей… Но Тоськины привычки не могли зайти так далеко и в “гестапницы” она не годилась. По простой причине. Тоська панически боялась крови. И поэтому ее, Тоську, ничуть не боялся Игорек. Она за ним погонится, а он – раз! – колупнул коросту на коленке или чиркнул пальцем по деснам (они у него часто кровоточили). Увидев на пальце Игорька красную полоску, Тоська шарахалась назад, словно лошадь от топтыгина… Вот и сейчас ее отнесло от Игорька. Издалека Тоська пригрозила: – Скажу отцу, он тебе опять всыплет! – Фиг тебе! Он меня никогда… Иди лучше сама своего пупса выдери. Сразу успокоишься… От Игорька мы знали, что двенадцатилетняя Тоська до сих пор играет в куклы: шьет им всякие наряды. А если на душе досада, Тоська кладет на колени целлулоидного пупса-голыша и наказывает его специальным кукольным ремешком. Тоська издалека бросила в своего братца (или племянника) ржавой консервной банкой, промахнулась и пошла прочь – обиженная, независимая, длинноногая. Тощие косы подрагивали на спине.
LinaV: В. Крапивин "Однажды играли…" "А потом была разборка с виноватыми. Легче всех отделался я. Мама была далеко, все жалобы оказались адресованными дяде Боре, а он всегда поддерживал ребят – если не явно, то в душе. И логично ответил Ивану Георгиевичу, что прежде, чем требовать принятия мер, надо иметь явные доказательства вины. Явных доказательств не было. Был чей-то донос, по которому и определили диверсантов. Но так как все отпирались отчаянно, дело и ограничилось обычными выволочками. Рыжий даже выдвинул контробвинение против взрослых. Мол, кто-то сдуру вылил в уборную остатки керосина, а братец ТТ, сидя там, тайно курил (заботливая сестра курить ему запрещала), а потом бросил вниз, под себя окурок. И это было похоже на правду. Тем более, что провод мы успели смотать и спрятать… А еще через день мы узнали, что нас выдал Темчик. Это сообщила Тоська Мухина. Пришла на сеновал к Генке Лаврову, где мы грустно сидели у молчащего патефона, и рассказала: – Мамочка его взялась за него как следует, я сама слышала. Завела патефон, чтобы не слышно было, как ревет, и дала ремня. Он сперва терпел, а потом признался и про всех рассказал… А чего! Ремешок тонкий, это же нестерпимо… – И она нервно облизала чересчур красные губы. Мы подавленно молчали. – Я же говорил, что он д-девчатник, – высказался наконец Рыжий. От волнения и досады он всегда заикался. Быть “девчатником”, по Толькиному разумению, было самым мерзким грехом. – Может, ты, Тоська, врешь, – неуверенно заметил Генка. – Если бы… – грустно и очень искренне вздохнула она. – А вот мы его самого спросим, – сказал Семка Левитин и тяжело засопел. – Как вы спросите-то? – опять вздохнула Тоська. – Он сегодня уезжает в Тобольск. Наверно, уже на пристани. Пароход в три часа… Вот это еще новость! Хотя Темчик и оказался предатель (вроде тех, кто выдал “Молодую гвардию”), мне стало грустно до щекотанья в горле. Тоська вздохнула третий раз и ушла с сеновала. Мы посидели еще. Забрался к нам Игорек. Сел, как воробушек, на невысокую балку. – Темчик уехал. Слыхали? – Слыхали про твоего Темчика, – буркнул Семка. – А чего вы! Он же не виноват, что попрощаться не смог. Его мать не отпустила. – На фиг нам его прощание, – сказал Рыжий. – Да вы чего? – опять удивился Игорек. – Он же не виноват… Я вот, пластинку принес. Он мне ее незаметно сунул, сказал: “На память”. Горошек и правда держал в руках пластинку в бумажном конверте. Я узнал ее. Это была песня из фильма “Петер”. “Танцуй танго… ” – Надо было разбить ее о его предательскую башку! – безжалостно заявил Рыжий. Игорек заморгал: – Почему предательскую? – Тоська сказала, что это он всех нас выдал, – сдержанно объяснил я. – Когда мать на него нажала… – Ох и дураки, – пожалел нас маленький, но безбоязненный Игорек. – Почему? – с надеждой вскинулся Генка. – Тоська сама всех и выдала! Неужели вы не знаете? – Зачем?! – не поверили мы хором. – Потому что ей хотелось поглядеть, как мать будет Темчика лупить. Притаилась у дырки… Она такая… С полчаса мы сидели виноватые и счастливые. Виноватые перед Темчиком. Счастливые, что он оказался не при чем. И обсуждали, как отомстить Тоське… Забегая вперед, скажу, что никак мы ей не отомстили. Даже играли с ней иногда по-прежнему. Но ощущение скрытой брезгливости по отношению к Мухиной никогда уже нас не оставляло…" .......................................... Алиби не получилось. Отцы (те, кто еще не был посажен) и матери очень быстро раскопали правду. Рогатки были изъяты и сожжены. Затем наступил “воспитательный час”. И по сравнению с ним полученная Вотей крапивная порция была все равно что комарик перед прививкой от скарлатины. Однако обычного в таких случаях рева и воплей “я больше не буду” из окон не слышалось. Воспитуемым было строжайше предписано “молчать и даже ни разу не пикнуть, а то хуже будет”. Мол, услышат посторонние, догадаются, за что лупят несчастных Борек, Витек и Вовок, сообщат “куда следует”, и тогда преступное деяние выплывет наружу. А это пахнет уже не ремнем, пострашнее. Лишь самому младшему члену диверсионной группы третьекласснику Вовке Шаклину было оказано некоторое послабление. Сложивши вдвое потертый, “еще папин” ремешок мать вздохнула и разрешила: – Можешь визжать. Но только шепотом. И Вовка визжал шепотом. – Хотя это очень трудно, – жаловался он потом друзьям. – Попробуйте сами, узнаете. Друзья пробовали визжать шепотом и признавали, что да, трудно. И жалели младшего соратника, хотя и сами для сидения на ступенях крыльца прилаживались с некоторым затруднением.
Мэлс: С ума сойти, сколько отрывков! Спасибо, Лина.
SS: Спасибо, Лина. Неужели Крапивин писал такие вещи? Так не похоже на уютную и относительно цивилизованную домашнюю обстановку из Журавленка или Коронад. Мне особенно это нравится: LinaV пишет: Лишь самому младшему члену диверсионной группы третьекласснику Вовке Шаклину было оказано некоторое послабление. Сложивши вдвое потертый, “еще папин” ремешок мать вздохнула и разрешила: – Можешь визжать. Но только шепотом.
Svetka-Bekky: Ох уж эта Тоська. Попалась она мне - стукачка, узнала бы, как я "взрываюсь"
LinaV: В.П. Крапивин "Тополята" *** — … У старца Ефрема иное средство, ласковое. Шелковая авоська. Многим известная, кто бывал тут. Если вытянуть ее в жгут, вполне стегучая вещь. Конечно, это скорее для назидания, а не для боли, однако же узелки изрядно жалят ляжечки-голяшечки… — Брат Нефед прервал речь, словно проглотил неразжеванную конфету. Опять заулыбался. И продолжал: — Но авоськой учит лишь сам отец Ефрем и только младших. А для тех, кто постарше, есть крапива. Например, за частое непослушание… А когда серьезный грех — курение или сквернословие — можно и прутом получить. От него немалая польза… У Кабула стыдливо затеплели щеки, словно его самого только что приговорили к такому наказанию. Да, бывало, что и в интернате кого-то лупили ремнем или медицинским шлангом. За побеги, за воровство, за всякие неприличные дела. Но такое случалось редко. И тот, кого наказывали, считал себя вправе сопротивляться, вопить и грозить, что пожалуется начальству. И случалось, что жаловался. И одного воспитателя по кличке Тихоблин даже уволили и вроде бы отдали под суд… Кабулу никогда так не доставалось. Только в детприемнике перепало несколько раз от Красавчика Димы, но там была тюрьма, чего от нее ждать! А здесь? Неужели пацаны идут под авоську и прутья послушно, как овечки? — Крепостное право какое-то, — угрюмо сказал он и решил: «Пусть выгонят…» Но брат Нефед не обиделся. — А что плохого в крепостном праве? Думал когда-нибудь? Порядок был, хлеба зрели, Империя побеждала во всех войнах, а народ чтил Бога и своего императора. Каждый знал свое место, и не было бесприютных ребятишек. А сейчас что? Разворовывают страну, расплодили террористов и не могут победить в самых мелких конфликтах. Срам на глазах всего мира… Кабул не нашел что возразить. В самом деле, то, что творится сейчас, похуже крепостного права… Но воспитывать вот так — скрутить и хлестать беззащитного… Кабулу всегда было тошно думать про такое. В ответ что может быть, кроме ярости?! «Ни за что не дамся, если вздумают…» *** Чуть позже Вовчик посоветовал: — Ты, когда с Нефедом говоришь, в бутылку не лезь. Он беседует ласково, а все берет на заметочку. Потом найдет причину, и «пойдем-ка, дружок, в красный уголок…». — Куда? Вовчик хихикнул: — Туда, где краснеют, когда ложатся на лавочку… Особенно те, кто первый раз… — Неужели здесь по правде бывает такое?! Я думал — треп… Вовчик хихикнул снова: — Ты еще не видел, где это? Идем, покажу… И повел Кабула к дальнему строению в ряду бревенчатых теремков. Там, в маленьких сенях, было светло от бьющего в зарешеченное окошко солнца. Вовчик покрутил головой на длинной шее. — Вроде бы никого нет, тихо… Вот, смотри… Солнце падало на приземистую дверь. К ней был пришпилен квадрат серой бумаги с крупными старинными буквами (кажется, называется «славянская вязь»): СЕ КУТ, ГДЕ СЕКУТ А ниже — рисунок: увеличенная картинка из учебника истории. На скамье лежит мальчишка со спущенными штанами, а его охаживает хворостиной монах в острой шапочке. У бедняги в крике разинут круглый рот. Кабул спиной вперед быстро вышел из теремка. Словно ему пригрозили, что уложат на лавку после мальчишки. Вовчик выкатился следом. Кабул сдавленно сказал: — А долбят каждый день, что православие — добрая вера… — А разве нет? — удивился Вовчик. — А разве да?.. Какая-то испанская инквизиция. Вовчик назидательно возразил: — Инквизиция сжигала и мучила. А здесь учат уму-разуму. Чего такого? — И никто не спорит? — А как спорить? Родители заранее дают согласие. Будешь упрямиться — дома добавят. В Библии написано, что это полезно… — А в законах написано, что никого нельзя унижать! — вскипел Кабул. Вовчик спросил опасливо: — Ты, что ли, обиделся?.. В прошлом году тут был один, очкастый такой, из художественного лицея, тоже заспорил. О правах человека. С Нефедом. А тот объяснил: «Вы еще не человеки, и прав у вас никаких нет. Их надо зарабатывать, пока растете… А пацаны ваших лет, — говорит, — они вроде пустых сундуков. Что в них вложат, такими они и станут и тогда надо смотреть: давать права или нет. А до той поры надо учить и учить…» — По голой ж…, — добавил Кабул. — Ну, не по голове же… А мягкое место для того и сделано природой. Чего такого? — Ты, видать, уже получал здесь… по законам природы, — заметил Кабул. Без насмешки, даже с жалостью. Вовчик не стал отпираться: — Ага… В том году нас троих сестра Аксинья застукала, когда мы за девчонками в душе подглядывали. И повела к отцу Ефрему. А тот говорит: «Ты их поймала на этом непотребстве, ты и поучи… Я, — говорит, — лишь малолеток учу, авосечкой, а здесь нужен прут…» Кабул не сдержал сумрачного любопытства: — И поучила? — Ой-я-а… при тех же девчонках. Мы верещим, а они хихикают… Кабул не сдержал брезгливости: — Ты будто с радостью вспоминаешь… — Не с радостью, а… как приключение. Во всяком приключении душа замирает, и тогда тоже… — Иди, напросись опять… Вовчик, видимо, не замечал досады Кабула. Наверно, по доброте душевной. — Не-а, больше неохота. А мелкие иногда напрашиваются. От авоськи-то не сильная боль. Никитка говорит: «Боязно, зато интересно». Стучат друг на дружку, а потом вереницей бредут к отцу Ефрему. Тот и рад… — А старшие не стучат? — Ну, бывает… Это ведь вроде игры. Узна?ют про чужой грех и бегут с донесением. — А отец Ефрем ничего вам про Иуду не говорил? Вовчик искренне удивился: — При чем тут Иуда? Он Христа предал, чтобы обречь его на мучения. И ради денег. А здесь, если кто про другого говорит, это же ради пользы. Чтобы очистить его от греха…
SS: Еще раз спасибо. У этого отца Ефрема с авоськой, похоже, есть реальный прототип, про которого я писал. Эти дети могли бы легко доказать, что у них все таки есть права по крайней мере, попытаться. Кстати, в реальности в такие заведения попадают и дети-атеисты. Вот уж им то точно не к чему воспитание от монахов. LinaV пишет: — Ты будто с радостью вспоминаешь… — Не с радостью, а… как приключение. Во всяком приключении душа замирает, и тогда тоже…Это называется "Стокгольмский синдром". LinaV пишет: — А старшие не стучат? — Ну, бывает… Это ведь вроде игры. Узнают про чужой грех и бегут с донесением. Светка не одобрит!!!
Alex710: SS пишет: У этого отца Ефрема с авоськой, похоже, есть реальный прототип, про которого я писал. Вот только написано это было намного раньше, чем о "реальном прототипе" узнали. SS пишет: Это называется "Стокгольмский синдром". А разве "Стокгольмский синдром" такое уж плохое явление? Просто люди часто похожи на Арамиса, когда он уже аббатом стал. Под сутаной благопристойного священнослужителя всё равно где-то шпага спрятана и он готов, при случае, броситься в авантюру. SS пишет: Светка не одобрит!!! Вот "стук" точно не одобрит. Я тоже
SS: Alex710 пишет: Вот только написано это было намного раньше, чем о "реальном прототипе" узнали. В марте 2011 года вышла в свет новая книга известного тюменского детского писателя Владислава Крапивина. Это роман "Тополята".Взято отсюда. Здесь, кстати, говорится о борьбе Крапивина с ЮЮ.
Svetka-Bekky: SS пишет: цитата: В марте 2011 года вышла в свет новая книга известного тюменского детского писателя Владислава Крапивина. Это роман "Тополята". Взято отсюда. Здесь, кстати, говорится о борьбе Крапивина с ЮЮ. Ничего себе. Крапивин же ещё в нашем детстве писал ("Мальчик со шпагой"). Я думала, что он уже давно умер. Сколько же ему лет то сейчас? Или это другой?
SS: Svetka-Bekky пишет: Ничего себе. Крапивин же ещё в нашем детстве писал ("Мальчик со шпагой"). Я думала, что он уже давно умер. Сколько же ему лет то сейчас? Или это другой?74 года. По академическим меркам - это еще детский возраст.
Шура: Это тот же самый Крапивин, барышня! Света и Леня, в нашем детстве были "Таблицы Брадиса" = помните? синусы, косинусы, логарифмы. Так вот, как-то мне кто-то рассказывал, что куда-то в школу пришел тот Брадис на встречу с учениками. Наверное, задолго все-таки до нас с вами, не помню я уже. А ученики хором спросили? А вы разве не древний грек?
SS: Шура пишет: А ученики хором спросили? А вы разве не древний грек? Здорово и вполне правдоподобно. У нас в нашей специальности тоже есть такие основоположники, про которых думаешь, что он давно умер и похоронен чуть ли не на Новодевичьем кладбище, а он, оказывается, живет рядом.
Шура: Так всеж-таки, SS, что было раньше - тот начальник лагеря с авоськой, или роман Тополята? Вроде как он и в самом деле прототип, да?
SS: Шура пишет: Так всеж-таки, SS, что было раньше - тот начальник лагеря с авоськой, или роман Тополята? Я думаю - начальник лагеря.
Svetka-Bekky: Шура пишет: Света и Леня, в нашем детстве были "Таблицы Брадиса" = помните? синусы, косинусы, логарифмы. Так вот, как-то мне кто-то рассказывал, что куда-то в школу пришел тот Брадис на встречу с учениками. Наверное, задолго все-таки до нас с вами, не помню я уже. А ученики хором спросили? А вы разве не древний грек? У меня наоборот было. Недавно посетила детский шахматный турнир в Тель-Авиве, разговорилась там с одним местным тренером, рассказала, что умер один из наших общих знакомых (международный мастер Дорошкевич о котором я рассказывала немного на форуме). Рядом стоял мальчишка лет семи-восьми - ученик этого тренера, так он слушал, слушал и спросил у меня: "А Вы со Стейницем тоже знакомы были?" (Вильгельм Стейниц - первый официальный Чемпион мира, годы жизни 1836-1900. ). Так пришлось, как Английской королеве Бушу-младшему отвечать (помните историю о том, что она "приезжала на подписание Декларации Независимости США"): "Я, конечно, уже не молода, но не настолько же..."
Шура: Светка!!!! Я балдею!!!! А про Брадиса я все-ж-таки нашла! Его годы жизни 1890-1975 тут
LaNa: Не могу не написать о В. Крапивине. Дома стоит почти полное собрание его сочинений (новые, правда, читаю уже в электронном виде). Не умею скачивать на форум, поэтому даю подсказку ещё на один пример из его книг. Цикл "Острова и капитаны", ч.3 "Наследники", глава "Черный футляр". Может, кто-нибудь сюда скачает... LaNa.
SS: Спасибо, LaNa! Будем иметь в виду.
LinaV: Аааа.. думала, что нашла.. а там хлоп и не то.. Мартышонок скорчился в земляном углу, закрылся локтем от света фонарика. — Тошка… Ну ты чего, глупый? — сказал Михаил, давя в себе жалость и раздражение. — Ладно, вставай. Пошли… Мартышонок, не открывая лица, вдруг заколотил твердыми каблука ми по гнилым половицам. — Не пойду! Гнида! Мент паршивый! Уходи, гадина! — А ну встань! — рявкнул Михаил. — Иди сюда! — Сам иди в… — и маленький Мартышонок увесисто выдал Михаилу, куда тот должен идти. — Не подходи, убью! Кусать буду!! — Ну-ка, подержи… — Михаил отдал фонарик испуганно дышавшему Димке. Шагнул к Тошке, поднял его за шиворот. Мартышонок пискнул, обвис, как тряпичная кукла. Михаил расстегнул на нем куртку, задрал на животе длинный свитер, рывком выдернул из петель Тошкин ремешок. Отодвинул Мартышонка к стене. — Расстегни штаны. Рожица Мартышонка собралась в горсть и будто совсем исчезла, остались только два блестящих испуганных глаза и черный округлившийся рот. И, не закрывая рта, одним горловым дыханием, Тошка сипло сказал: — Не надо… Я больше не буду. — Он съежился, держась за живот. — Дядя Миша, не надо… Не буду… — Михаил Юрьевич, не надо, — плачуще сказал Димка. Ненавидя себя, и всю свою жизнь, и этого скорченного Мартышонка, и давясь от жалости к нему, и презирая себя за все, что происходит, Михаил выговорил: — Дур-рак. Что ты не будешь? Бегать не будешь? Это уж точно… Расстегивай и срезай пуговицы… Он отыскал в кармане и бросил Мартышонку складной ножик. — Ну! Живо! Потом он взял у Димки фонарик и светил Мартышонку, пока тот суетливо отпиливал тупым лезвием пуговки на брючной застежке. И, когда дело было сделано, угрюмо произнес: — Теперь бегай. В расстегнутых портках далеко не удерешь… Да пуговицы-то положи в карман, пришьешь потом, чучело…
LinaV: Так, пока только ссылкой.. хммм.. не дает копировать на том сайте.. но ищу ещё. Черный футляр
LinaV: Страшный отрывок.. вот что может воспитать в человеке порка.. "Догадка, что за свое унижение можно расплачиваться унижением других, была сперва смутной, просто инстинкт какой-то зашевелился. Но скоро Гошка понял: так оно и есть в жизни. Все перед силой ломаются, зато если свою силу чуют, не упустят случая отыграться. Все люди такие. Многие даже трусливее Гошки." "Гошка бил только тогда, когда ему не подчинялись. Причинять кому-то боль специально он не старался. Интересно было другое: смотреть, как от страха перед этой болью ребята теряли гордость и делались покорными. Конечно, не все, но Гошка умел выбирать." "Но никто и не любил. Относились осторожно, знали: обиды помнит и сам обиженных не жалеет. Он, пожалуй, вообще никого не жалел. Кого жалеть-то? И разве его, Гошку, жалели?" Уф, попечатала немножко..
SS: Хороший рассказ. Вспомнил, что уже читал его. LinaV пишет: Догадка, что за свое унижение можно расплачиваться унижением других, была сперва смутной, просто инстинкт какой-то зашевелился. Но скоро Гошка понял: так оно и есть в жизни. Все перед силой ломаются, зато если свою силу чуют, не упустят случая отыграться. Все люди такие.Но, боюсь, Лина, что такими откровениями ты разозлишь наш основной контингент.
LinaV: SS пишет: Но, боюсь, Лина, что такими откровениями ты разозлишь наш основной контингент. Так это не мои, это Крапивинские.. Это я просто из "Черного футляра" фрагментики перепечатала. Не копируются потому что.. А что к подобному привело, они пусть сами читают, пройдя по ссылке. Скажем так, меня описания порок из этой главы не зацепили тематически..
LinaV: В.П. Крапивин "Ампула Грина" В этом мире детей могут пороть только родители. Если сирота, - живи без порки... Или подобрала с земли брошенный прут-махалку. — Возьми. Отец все равно пошлёт за таким. А если увидит, что ты… сам… тогда, может, он не так сильно… Это она без всякой насмешки, с искренней заботой о Мышонке. Но Олики не внял доброму совету. Он всхлипнул опять и сказал Поганой Тухлой Рыбе, куда она должна вставить этот прут себе вместо хвоста. ... Родители, конечно, выдрали Мышонка и Рыбку. Но не всерьёз, а так, для порядка (Мышонок даже не верещал). Потому что большой вины у малышей не было. Была она у Кки… ... Наконец хозяин гончарных мастерских, толстый и добродушный дядюшка Пакси Ту, сказал, что готов усыновить сироту Кки, а уж после этого можно будет поступить по-отцовски и выдать негоднику всё, что он заслужил.
Svetka-Bekky: SS пишет: боюсь, Лина, что такими откровениями ты разозлишь наш основной контингент. Зря боишься. Пороть тоже правильно надо. Чтобы ребёнок понял за что, а не просто отлупить, да и всё. Порка - средство, а цель - воспитание. LinaV пишет: Наконец хозяин гончарных мастерских, толстый и добродушный дядюшка Пакси Ту, сказал, что готов усыновить сироту Кки, а уж после этого можно будет поступить по-отцовски и выдать негоднику всё, что он заслужил. Я думаю, что сиротка, получив отца, получит не только порку, но и много хорошего.
LaNa: А дело случилось такое. В прошлом году, за неделю до Ильина дня, Фрол предложил приятелям: — Пойдем русалок наблюдать. А то скоро купанью конец, так и не поглядим. «Наблюдать русалок» — это и значило подглядывать за девчонками у моря. Пошли, кроме Фрола, Макарка, Ибрагимка, Федюня да еще двое ребят — не из постоянной компании Боцманского погребка, но знакомые. Просился и Савушка, да его не взяли. Семилетний Савушка, оставшись посреди пустого двора, заревел. Вышла мать. Пожалела: — Это почему же они, окаянные, без тебя пошли куда-то? Раньше всегда брали. — Говорят, дорога дальняя. И говорят еще: «Рано тебе на русалок глядеть». — Чего-чего?! — Матери, видать, про «русалочьи игры» было известно. — Ну-ка, говори толком! Савушке бы смолчать да выкрутиться как-нибудь, а он от великой досады на «изменщика» Федюню (пускай знает, как бросать брата!) выложил ребячьи планы во всех подробностях. И не только матери, но и деду, который вышел и присел с трубкой на порог своей пристройки. Мать всплеснула руками. — Отец, ты только послушай! Вырос на нашу голову охальник! Ты уж его проучи за такое бесстыдство! — Это она о Федюне, конечно. — А чего ж… Оно как водится… — покивал тот, окутавшись дымом. О взглядах знаменитого Пирогова на воспитание он не слыхал, но свои собственные взгляды у него были похожие. Докуривши трубку, Евсей Данилыч не поленился, сходил на ближний косогор, где росли несколько одичавших вишен, и срезал подходящую для такого дела ветку. А после того опять сел на пороге — терпеливо поджидать старшего внука. Савушка между тем томился в доме, убеждая себя, что не сделал ничего худого: правду же сказал! Когда Федюня наконец появился на дворе, дед спросил с ненастоящей ласкою: — Ну-ка, сказывай, юнга, где гулял?.. Только не вздумай врать, мне и без того все ведомо. Федюня сразу понял: и вправду «ведомо». Обмяк и хныкнул: — А чего… Я и не хотел… Все пошли, и я пошел… — У «всех» свои тятьки и деды, а у тебя — я. Потому — идем со мною. И обмякший Федюня безропотно поплелся за дедом в его конуру. Тот пропустил его вперед, а Савушке (которого ноги против воли привели сюда же) велел с порога: — Пока обожди тут. Дощатая дверь неплотно прикрылась, и вскоре за ней прорезались несколько коротких воплей. Затем Федюня, придерживая штаны, вылетел на двор, мокрыми глазами яростно чиркнул по брату и умчался за дровяной сарайчик. Дед же с прежней ласкою поманил корявым пальцем присевшего от перепуга Савушку: — Ступай теперь ты… — Зачем?! За что меня-то?! — А за ябеду, — охотно пояснил Евсей Данилыч, под мышки внося Савушку через порог. — Ябеда, она последнее дело. Зачем на Федора сказал? — А ежели он худое задумал! — слабо брыкался бедный Савушка. — Ежели худое, ты ему и скажи: не делай так. А к старшим да к начальником с жалобой идти, это срам, — разъяснял дед, садясь на топчан и ставя несчастного Савушку между колен. — Когда будешь матросом, товарищи тебе такого сроду не простят… — Не буду я матросом! — А кем же еще будешь? У нашего брата иной дороги не бывает. Потому и понятие должон иметь с малых лет. Ну-кось, расчиняй гудзики… Уложивши младшего внука животом на здоровое, левое колено, Евсей Данилыч трижды отмерил ему «вишневую порцию» (не шибко, но чтобы все-таки ощутил). И велел воющему Савушке: — Цыц!.. А теперь иди, проси прощенья у брата. — Не буду! — Неужто не будешь? — Ай! Буду! Буду!.. Да ведь он не простит! — А коли не простит, приходи ко мне сызнова. Непрощенному положено вдвое… Конечно, Федюня простил глупого Савушку. Куда его девать: брат же, да и ябеду свою сделал не от злобы, а по неразумению. Малой еще… Скоро они лежали рядышком на черепичной кровле сарайчика и согласно дышали, переживая недавнее. Солнце жалеючи грело сквозь холщовые штаны пострадавшие места. Обиды на деда не было. Потому что, по правде говоря, оба получили за дело. Это оттуда же: "Давно закончилась осада..." Крапивина. Перенесла, как смогла. Извините, если что-то получится не так...
LaNa: Крапивин "Давно закончилась осада..." — Наконец-то!.. Силы небесные, на кого ты похож! Где ты был?! Вот ведь одно невезенье за другим: Тё-Таня уже дома! — Я гулял… — Я понимаю, что не уроки учил! Где ты гулял и почему до такого времени? — В войну играли. Потом Женю проводил… Я разве виноват, что солнце садится в одну минуту? — сказал Коля тетушке. А себе мстительно добавил: «Вот тебе твоя дурацкая трусость. Сейчас расплачивайся…» И почуял, что расплата, кажется, и правда не за горами. Потому что Татьяна Фаддеевна смотрела странно. Очень странно. — Значит, виновато солнце? — Ну… не только. Я тоже виноват… — На всякий случай он решил не ершиться (к тому же ведь и вправду виноват). — Тё-Таня, я впредь буду внимательней следить за временем… — Полагаю, ты станешь очень внимательным… после того примерного наказания, которое получишь сегодня. Потому что у меня кончилось последнее терпение. У Коли охнуло под сердцем. Или под печенкой, не разберешь. «Вот оно… Достукался». И главное, не было ни сил, ни слов для противодействия. Только все более, как тяжелая жидкость, наливалась в него виноватость. «Так тебе и надо!.. Может, хоть это выбьет из тебя наконец всю твою трусость!» — Ты слышал, что я сказала? — Да, — грустно отозвался он. И попытался спрятать обмирание за последней капелькой юмора: — Вы, верно, опять про метод Пирогова? — К сожалению, нет. Я поняла, что у меня не поднимется рука… Я просила научить тебя уму-разуму Бориса Петровича, но он почему-то отказался… — Ну и правильно! — вскинулся Коля. — Разве он имеет право? Он же все-таки не родственник! — Что значит «все-таки»?! — Ну… то и значит. А как же вы собираетесь… учить меня уму-разуму? — Как скверного и упрямого мальчишку, которого, к сожалению, некому выдрать! Ты будешь два часа стоять в углу! На коленях!.. — Видимо, тетушка совсем недавно придумала этот метод воспитания и теперь вдохновлялась на ходу. Добавляла подробности: — Да! И не просто так, а на сухом горохе. Голыми коленями… Как ленивый и непослушный деревенский школьник. Это был все-таки не «метод Пирогова»! В облегченной Колиной душе опять шевельнулась искорка смеха. — У нас же нет гороха. — Есть у Лизаветы Марковны. Ты пойдешь к ней и попросишь две горсти. И скажешь, зачем. Пусть она и Саша знают, чего ты добился своим поведением. Этого еще не хватало! Вот стыд-то! — Тё-Таня! Лучше уж не на горохе! Лучше… вот на этом! — Коля полез в карман когда-то новеньких, а теперь уже обтрепанных штанов (они уже не застегивались под коленками, потому что «гудзики» отлетали, сколько тетушка ни пришивала). Нащупал горстку пуль — круглых и «минек». Протянул на ладони. Татьяна Фаддеевна возвела брови. — Разве это лучше, чем горох? — Ничуть не лучше, даже больнее. Но зато… как-то достойнее. Будто расстрел вместо повешенья… У тетушки дрогнули губы. Она зажала поехавшую улыбку и отвернулась. — Ты… совершенно несносное создание… На сегодня ты лишаешься ужина! Умывайся и немедленно марш в постель. Никакого чтения, никаких игр. Саше я скажу, чтобы не приходила. Будешь лежать и размышлять о том, как исправиться… — Но еще же только девятый час! — Предпочитаешь стояние в углу? Коля засопел и стал стягивать сапожки. — Что у тебя с чулками? Почему опять дыры на пятках? — Я, что ли, нарочно их дырявлю? Если хотите, могу босиком гулять. Многие уже так гуляют… — Твоя деградация идет с нарастающей скоростью, — скорбно сообщила Татьяна Фаддеевна. Известно тебе, что такое деградация? — Известно… — буркнул Коля. — Воды-то хотя бы можно попить? — Можно. И немедленно стели постель. А я ухожу к и вернусь после полуночи. — Надеюсь, доктор проводит? — дернуло за язык Колю. — Ты глупый мальчишка! Я иду к Лизавете Марковне. Она хочет научить меня новому сложному пасьянсу. Вернее, гаданию… А ты… надеюсь, для человека, который болтается в темноте по улицам, не будет казаться страшным провести вечер одному в собственном доме? — Ни в малейшей степени, — тем же тоном отозвался Коля. После уличных страхов собственный дом ему и в самом деле казался безопасным. Так что напрасно тетушка думает, будто одиночество станет для него дополнительным наказанием. Когда он лег, Татьяна Фаддеевна задула на столе лампу. — Оставить в моей комнате свет? — Как хотите, — самым безразличным тоном отозвался Коля. Она оставила. И ушла, сухо сказав «покойной ночи». Щелкнул на двери внутренний замок новейшей английской конструкции. Коля натянул до носа одеяло и стал смотреть в потолок. И думать о всем случившемся. Что же все-таки делать-то? Почему он такой трус? Так невозможно жить дальше. Уже и мальчишки догадываются и, скорее всего, знает про его страхи и Саша. Сколько же можно так существовать? До старости, что ли?.. А как вылечиться? В глубине души Коля даже сожалел, что тетушка не решилась, а доктор отказался применить крайние меры. Может быть полноценная вздрючка выбила бы из него всю недостойную мужчины боязливость? В конце концов, не зря же придуманы наказания… И ведь именно из-за своего дурацкого страха оно слишком поздно пришел домой! «Сейчас ты получишь то, что заслужил», — мрачно пообещал себе Коля. Встал с постели. В углу под горящей лампадкой разложил на половицах пули — близко друг другу, двумя аккуратными блинчиками, под оба колена. «Будешь стоять два часа!» Он опустился коленями на пули, поддернув ночную рубашку… О-о-ой! Какие там два часа! И двух минут не выдержишь! Лучше бы уж прут, им хоть быстро… Свинцовые зубы безжалостно вгрызлись в коленные чашечки. «Стой, негодяй! Сам виноват!..» Но терпеть не было сил. Коля вскочил. Впившиеся в кожу пули отвалились и застучали об пол. В глазах стало сыро… И сделалось вдруг очень стыдно. Потому что увидел себя как бы со стороны. Съеженного, в рубахе до щиколоток, изъеденного, как морским червем, страхами всех сортов и размеров… До чего же это глупо! Разве стоянием на коленях изменишь свой характер? И битьем не изменишь… Потом, если получится? 2-й отрывок вышлю. LaNa
Alex710: Спасибо, LaNa! Вы, если хотите зарегистрироваться, то в посте поставьте флажок соответствующий, а то могут быть задержки с премодерацией - модераторы постоянно на форуме не сидят . А 6-7-го, боюсь, я вообще не смогу выходить. Днюху будем отмечать со Светкой
Alex710: LaNa пишет: Почему он такой трус? Так невозможно жить дальше. Уже и мальчишки догадываются и, скорее всего, знает про его страхи и Саша. Сколько же можно так существовать? До старости, что ли?.. А как вылечиться? В глубине души Коля даже сожалел, что тетушка не решилась, а доктор отказался применить крайние меры. Может быть полноценная вздрючка выбила бы из него всю недостойную мужчины боязливость? В конце концов, не зря же придуманы наказания… И ведь именно из-за своего дурацкого страха оно слишком поздно пришел домой! «Сейчас ты получишь то, что заслужил», — мрачно пообещал себе Коля. Встал с постели. В углу под горящей лампадкой разложил на половицах пули — близко друг другу, двумя аккуратными блинчиками, под оба колена. «Будешь стоять два часа!» Он опустился коленями на пули, поддернув ночную рубашку… О-о-ой! Какие там два часа! И двух минут не выдержишь! Лучше бы уж прут, им хоть быстро… Свинцовые зубы безжалостно вгрызлись в коленные чашечки. «Стой, негодяй! Сам виноват!..» Но терпеть не было сил. Коля вскочил. Впившиеся в кожу пули отвалились и застучали об пол. В глазах стало сыро… И сделалось вдруг очень стыдно. Потому что увидел себя как бы со стороны. Съеженного, в рубахе до щиколоток, изъеденного, как морским червем, страхами всех сортов и размеров… До чего же это глупо! Разве стоянием на коленях изменишь свой характер? И битьем не изменишь… Может быть, наказание и нужно для того,чтобы такого "самоедства" не было? Чувствует мальчик себя полным ничтожеством, а это хуже любой порки или стояния на "пульках".
SS: Спасибо LaNa. Ну и Крапивин! Окончательно стал тематическим писателем. Как вам: Мутный Ян, Wes, Беляков, Пискулюс, Шпеллер, Века, ... , Кпапивин? LaNa пишет: Вы, верно, опять про метод Пирогова? По моему, он возводит на Пирогова напраслину. Последний вроде бы не был пропагандистом порки, он только писал, что если детей начали сечь дома, то они и в школе другого языка не поймут. LaNa пишет: к старшим да к начальником с жалобой идти, это срамОчень интересно. Что же это получается? наказал провинившегося, наказал информатора. Какой же смысл тогда в этом наказании, если мальчик будет все равно уверен в своей безнаказанности, т.к. знает. что никто на него стучать не будет?
LaNa: Я думаю, Крапивин о-очень бы удивился, узнав, куда его записали. Но у него, действительно, практически в каждом произведении что-нибудь эдакое... Хотя его самого никогда в детстве не пороли, судя по его воспоминаниям.
Alex710: SS пишет: Какой же смысл тогда в этом наказании, если мальчик будет все равно уверен в своей безнаказанности, т.к. знает. что никто на него стучать не будет? Не обязательно же, чтобы кто-то "настучал" из детей. Взрослым "стучать" на поведение детей не запрещается, да и часто "само как-то всплывает". А ощущения безнаказанности не должно быть в принципе у человека. Именно оно часто ведёт к воровству, к подлости, к предательству и другим самым отвратительным последствиям.
LinaV: В.П. Крапивин "Тополята" *** — Оно окончательно лопнуло у меня, — сообщила мама. Открыла хлипкий фанерный шкаф и достала плетеный ремешок с узорчатой пряжкой. Тот, которым подпоясывала нарядное вязаное платье. — Снимай штаны… Раньше такого не случалось. Бывали шлепки, но чтобы вот так… Ну и ладно! Когда-нибудь такое случается с каждым. Это Виталя однажды объяснил ребятам. Они в дворницкой обсуждали печальный случай с братьями Лампионовыми. Их папа, проректор Торгового института, застал Игоря и Витю за компьютером, когда те на специальном сайте разглядывали весьма раздетых красавиц. — Я ему о правах человека, а он… — угрюмо пожаловался Игорь. Без стеснения. Люди все были свои. — Ко всему надо подходить философски, — сказал Виталя. Игорь, видимо, знал, что такое «философски», а Витя, трогая поясницу, спросил: — Это как? — С пониманием законов природы и общества. По этим законам почти каждый хомо сапиенс в детстве хотя бы раз получает крепкую трепку, без того не проживешь. Иначе жизненный опыт останется неполным… Тенькин жизненный опыт ожидала полнота. — Я жду, — ровным голосом напомнила мама. И сложила ремешок вдвое. Ну, что же. Все-таки это не самое страшное: ни слез, ни ювеналки… Тенька шевельнул плечами. Лямки упали с плеч, похожие на мешок штаны съехали до пола. Тенька переступил через них. Одернул майку, взялся за резинку плавок, глянул исподлобья: — Их, что ли, тоже? — А как же, — сухо сказала мама. Ладно, пусть… Сильно лупить все равно не станет. И большого смущения не было. Подумаешь, не видала его, что ли, мама без штанов! Тенька кивнул на дверь комнатки, в которой стояла раскладушка: — Пойдем туда… — Это зачем? — Тут все видно в окошко со двора… — И пусть видят! — Да? А если кто-нибудь наябедничает ювенальщицам? Те скажут, что ты издеваешься над ребенком. И вот тогда уж меня точно в приют… *** Теньке мама заявила категорически: — Не вздумай соваться на Косу! С тебя только вчера бинт сняли. Тенька сказал: — Все равно пойду. Можешь выдрать как сидорову козу… — Заранее? Или потом? — Лучше потом… — Хорошо… К ужину чтобы был дома! — Мам, я тебя люблю! — Убирайся… *** — Прогони из себя… всякую кислость. Пора подыматься. — Я теперь… да… А то Эсфирь Львовна пообещала: «Если не вылезешь из унылости, сорву за окном крапиву и выдеру. Старательно и по-матерински». — Не бойся, — утешил Тенька. — Если по-матерински, это терпимо. Даже полезно.
SS: Спасибо, Лина! LinaV пишет: почти каждый хомо сапиенс в детстве хотя бы раз получает крепкую трепкуЧто то Крапивин не в теме, особенно если учитывать год выхода книги (2011). Хотя, если включать в понятие трепки избиение другими детьми, это больлше похоже на правду.
SS: Немного посмотрел текст вокруг этого фрагмента. Оказывается, Тенька - образец благородства! Социальные работники назвали его маму нехорошим словом, оттого у него и возник с ними конфликт, за который его хотят наказать. Если он скажет об истинной причине конфликта матери, это избавит его от порки, но он решает пожертвовать собой и не говорит, потому что не хочет чтобы она расстроилась и плакала!
LaNa: Крапивин "Струна и люстра". Это повесть о крапивинском отряде "Каравелла" Никто в походе или на водной станции не пойдет купаться без разрешения. Был только один случай, еще в семидесятых годах, когда недавно принятый в отряд мальчишка во время плавания на дальнее озеро улизнул в сторонку и побултыхался у берега. Его не ругали, не прорабатывали. Только спросили: – Ты же знал, что нельзя ? – А чё… Я маленько… Там же неглубоко… К нему приставили на всякий случай дежурного, а вернувшись из похода, отвели к родителям: – Извините, но отряд не может отвечать за человека, которому не доверяет. И который не доверяет нам… Мама и папа заохали. Папа предложил самый простой вариант: – Давайте я его выпорю, и он все поймет, а вы возьмете его обратно. А если он что-то опять, я его снова… Ну, как объяснить такому папе, что на угрозе быть выпоротым доверие не рождается? – Не трогайте его, пожалуйста. Пусть пока поживет без нас, подумает. И, если что-то поймет, пусть приходит осенью. Осенью мальчик не пришел. Боюсь, что папаша все же не внял нашему совету и применил к сыну «испытанный способ». А это, как правило, никогда не приводило к добру. Ребята, которых дома регулярно воспитывали ремнем, не часто удерживались в «Каравелле». Это и понятно. Они ведь приходили в отряд с опытом своей жизни в семье, а опыт, основанный на постоянном страхе унижения и боли, отнюдь не помогает вписаться в нормальный коллектив. Впрочем, бывали исключения. Однако они тоже не приносили полного благополучия. Знаю, как один мальчишка замахнулся стулом на «поддатого» отца: «Не смей больше трогать ни брата, ни меня!» Папочка сник. Но о победе говорить не решаюсь: вскоре отец ушел из семьи. Братья вздохнули с облегчением, а мать, говорят, страдала… А вот еще один давний пример – из истории вполне «благополучного» семейства. Один третьеклассник (назову его Стасиком), казался самым аккуратным, дисциплинированным, старательным среди новичков. Записался он в сентябре. А в октябре стали происходить странные события: начали исчезать в отряде вещи. Карманная кинокамера, фотоаппарат «Зенит», всякие мелочи и наконец пневматическое ружье из запертого и неумело вскрытого шкафа. Когда дело коснулось оружия, пришлось заявить в милицию. Мы были уверены, что все это – результат «войны», которую постоянно вели с отрядом компании окрестной шпаны. Так оно в общем-то и было, но «непосредственным исполнителем» оказался Стасик. Шпана умело и незаметно прибрала его к рукам, выведала, что излишне доверчивые «отрядники» не очень следят за имуществом, и проинструктировала, как этим имуществом овладеть. Для опытного участкового не составило труда разобраться «кто, что и где», когда стало известно про аппарат, который «маленький мальчик принес большим мальчишкам»… Для меня это было большим (хотя, увы, не первым) потрясением. Не мог поверить, что такое вот симпатичное существо в белых гольфиках и с новеньким красным галстуком (только что приняли в пионеры) могло обворовывать тех, с кем рядом играл, учился фехтовальному бою, отдавал салют отрядному знамени! Мелькнуло даже в голове беспощадное слово: «Вероломство!» Ну, молодой еще был, идеалист во многом, хотя, казалось бы пора поднабраться горького опыта. Думал, что, если ты к кому-то с доверием, то и они к тебе тоже – все и всегда. Особенно такие вот доверчивые и бесхитростные на первый взгляд детки. А они – вот… Стасик при объяснении с нами даже не особенно смущался, тут же понятливо снял пионерский галстук, сказал, что «большие парни меня заставили, пугали» и убедительным шепотом попросил: – Папе не говорите… А чего там «не говорите», если отца вызвали в милицию… – Ох и врежет ему опять папа… – горько вздохнула Стаськина сестра-пятиклассница, когда мальчишку отпустили со сбора. – Как врежет? Почему опять? – сразу напряглись старшие ребята, капитаны. – Да он его всегда так… Если что не так…. – Ты вот что, пригласи-ка папу в отряд. От разговора все равно не уйти, – сказал я сестре Стасика. Папа откликнулся на приглашение через три дня. Этакий ладный (только малость кругловатый) майор артиллерии в тугих сапожках и ловко подогнанной форме, преподаватель военного училища, что располагалось неподалеку от «Каравеллы», на краю Уктусского леса. Держался вежливо и с пониманием ситуации. Принес извинения за сына. Признался, что опасается неприятностей, если «инцидент» станет известен командованию, но… – Что заслужил, то заслужил, деваться некуда. Остается одно: усилить воспитательные меры. Раньше я этого голубчика тоже учил крепко, потому что и прежде замечал за ним всякие склонности . Но от случая к случаю. А теперь начал регулярно и ежедневно. И этот гладковыбритый папа в погонах начал подробно, с деталями излагать, какие теперь применяет меры. Как сын, запертый в комнате, сперва обмирает в ожидании «процедуры», как потом эта «процедура» готовится и как протекает. По правде говоря, я холодел. И думал: «Сволочь, это же твой сын ». И сдерживал вполне отчетливое желание вляпать по округлой блестящей щеке. Потом остановил разговорившегося папашу, который возбужденно облизывал розовые губки. – А вы не пробовали хоть раз поговорить со Стасиком по-доброму? – А как «по-доброму»? Он сжимается, будто мышонок и талдычит: «Больше не буду»… Вот и приходится добираться до ума через другое место… – Вот что, майор… – (так и сказал, без «товарищ»). – Сына вы успели поломать изрядно. – Вряд ли сейчас его можно вернуть в отряд, не приживется после всего, что было. Но одно для него я все же сделать могу. Если я узнаю, что вы еще раз ударили мальчика, я гарантирую вам свидание с военным прокурором. Я, помимо всего, корреспондент центральной прессы и обладаю определенными полномочиями. Розовость несколько спала с майорских щек. Он не возмутился, не заспорил. Пообещал, что примет во внимание мои слова, и распрощался. Сестра говорила, что больше он Стасика не трогал. Впрочем, скоро она ушла из отряда. Боюсь, что из-за брата: трудно было вспоминать случившееся. А про Стасика его одноклассники рассказывали, что с ним «вроде все нормально». Учится не хуже других, ни в чем плохом не замечен. Вскоре опять стал ходить в пионерском галстуке… Мне, однако, от такой «нормальности» было не легче. Я понимал, что во многом виноват отряд и прежде всего я сам. Надо же, придумал тогда: «Вероломство!» Никакого вероломства не было, был страх задерганного, не наученного доверию к людям мальчонки, зажатого ужасом между собственным папашей и живущими по соседству хулиганами. Ему бы рассказать в отряде, как грозит ему шпана, однако доверия к себе отряд воспитать у мальчишки не успел , соседские хулиганы и жулики были ближе, грозили реальной опасностью, страх (который и дома, и на улице) заслонил все на свете… И второй отрывок. В.Крапивин "Белые башни родины" Когда готовишь предисловие к автобиографическим вещам – это еще и возможность по-новому взглянуть на свою работу. Обобщенно, с определенным анализом и оценкой. Вот и пытаюсь. И вспоминаю… Четверть века назад, в одном из номеров «Огонька» за 1991 год, я прочитал суждения критика Б.Минаева о детских книгах. Там есть в частности такие слова: «Герои советской детской литературы – от Гайдара до Крапивина – это, как правило, дети глубоко страдающие. Переживающие глубокие потрясения. Попадающие в дико сложные ситуации. И если пытаться выразить эту проблему одним словом, то можно сказать так – это литература СИРОТСКАЯ». Сперва я очень разозлился. Хотел даже позвонить Борису Минаеву в Москву и высказать все, что думаю о его литературных воззрениях. С одной стороны приятно, конечно, что тебя объявляют одним из пограничных столбов советской детской литературы, но с другой за нее, за литературу эту, обидно. Неужели мало в ней смеха, радостей и веселых приключений? Вспомним героев Н.Носова, Ю.Сотника, А.Некрасова, В.Медведева, Б.Заходера, Г.Остера, В.Драгунского… да разве всех перечтешь? Да и за своих досадно стало: кто поверит, что мои Джонни Воробьев из «Мушкетера и феи» или Олег и Виталька из «Ковра-самолета», или, скажем, семилетний оруженосец Кашка такие уж страдающие и сиротские? Но… если глянуть пошире, Б.Минаев, пожалуй, был прав. Эта правота никуда не делась и теперь. Бед и несчастий в нашей детской литературе описано достаточно… Только разве дети виноваты? И разве виноваты писатели? Если хочешь правдиво показать жизнь наших ребят, от горьких тем не уйти. Как уйдешь, например, от того, что детей бросают матери и отцы? От того, что их бьют? В наш «просвещенный» век, когда «все лучшее детям», бьют постоянно: дома, в интернатах и детдомах, а то и в школах, на улице… Сколько такого я узнал за тридцать с лишним лет работы с ребятами! И если вы прочитаете, как в «Журавленке и молнии» Юрик Журавин платит непримиримым молчанием излупившему его отцу, как в «Островах и капитанах» Гошка Петров встает с отточенной стамеской против изувера-отчима, как в «Синем городе на Садовой» Федя Кроев орет яростные слова полному неправедной силы и власти милицейскому лейтенанту, не спешите клеймить этих мальчишек привычными житейскими штампами. Потому что в основе такого ребячьего гнева не пресловутая «немотивированная агрессивность подростков», а тоска. Тоска по нормальной детской жизни, в которой у ребенка должен быть добрый дом, материнская и отцовская ласка, понимание заботливых и любящих свое дитя людей и уверенность, что никто у него это не отнимет. Такой гнев и такая тоска предпочтительнее тупой покорности. Мне кажется, они рождают спасительную надежду. Надежду, что из нынешних ребят – тех, кто не потерял ощущения правды и добра, – вырастут люди, которые сделают нашу жизнь лучше. И сами будут лучше, чем мы».
LinaV: В.П. Крапивин "Бронзовый мальчик" Маленький, аккуратно причесанный, в своем канареечном костюмчике и белых гольфах, он переступил на ковре новыми лаковыми башмачками и сообщил со вздохом: – По-моему, вы не правы. По-моему, вы сами дебилка. Ну и пошел мальчик Даня из школы-гимназии. Вернее, вприпрыжку двинулся за отцом, который молча и размашисто шагал к дому, ухватив сына за кисть руки. У себя в комнате отец достал из ящика стола длинную блестящую линейку и подбородком указал на диван: – Ну-ка, укладывайся... Кинтель посопел, почесал о плечо щеку. Снял и аккуратно поставил рядышком лаковые башмачки. Ладонью смел с диванного пледа крошки и деловито улегся на живот, стараясь не помять парадную одежду. По опыту он знал, что спорить с жизненными обстоятельствами, когда они явно сильнее, не имеет смысла. А пускать слезы и просить прощения он считал унизительным. К тому же, спеша по тротуару за отцом, он успел поразмыслить и пришел к выводу, что назвал розовую тетю дебилкой зря, это был явный промах. А за промахи приходится расплачиваться. Улегшись, Кинтель сбоку поглядывал на отца и старался угадать: как тот поступит? Станет хлопать линейкой по штанишкам или по голым ногам? В последнем случае боль будет липкая и горячая, придется мычать и дергаться, чтобы не зареветь во весь голос. Эльза Аркадьевна в детском саду тоже воспитывала провинившихся линейкой, такой же, и всегда старалась впечатать по голому. Правда, Кинтелю при его спокойном характере доставалось не так уж часто, а вот приятель Рафик то и дело зарабатывал "блинчики"... Отец подышал на линейку, потер ее рукавом рубашки, и Кинтель зажмурился, приготовившись к худшему.
SS: LaNa пишет: Папа откликнулся на приглашение через три дня. Этакий ладный (только малость кругловатый) майор артиллерии в тугих сапожках и ловко подогнанной форме, преподаватель военного училища, что располагалось неподалеку от «Каравеллы», на краю Уктусского леса. Держался вежливо и с пониманием ситуации. Принес извинения за сына. Признался, что опасается неприятностей, если «инцидент» станет известен командованию, но… – Что заслужил, то заслужил, деваться некуда. Остается одно: усилить воспитательные меры. Раньше я этого голубчика тоже учил крепко, потому что и прежде замечал за ним всякие склонности . Но от случая к случаю. А теперь начал регулярно и ежедневно. И этот гладковыбритый папа в погонах начал подробно, с деталями излагать, какие теперь применяет меры. Как сын, запертый в комнате, сперва обмирает в ожидании «процедуры», как потом эта «процедура» готовится и как протекает. По правде говоря, я холодел. И думал: «Сволочь, это же твой сын ». И сдерживал вполне отчетливое желание вляпать по округлой блестящей щеке. Потом остановил разговорившегося папашу, который возбужденно облизывал розовые губки. – А вы не пробовали хоть раз поговорить со Стасиком по-доброму? – А как «по-доброму»? Он сжимается, будто мышонок и талдычит: «Больше не буду»… Вот и приходится добираться до ума через другое место… – Вот что, майор… – (так и сказал, без «товарищ»). – Сына вы успели поломать изрядно. – Вряд ли сейчас его можно вернуть в отряд, не приживется после всего, что было. Но одно для него я все же сделать могу. Если я узнаю, что вы еще раз ударили мальчика, я гарантирую вам свидание с военным прокурором. Я, помимо всего, корреспондент центральной прессы и обладаю определенными полномочиями. Розовость несколько спала с майорских щек. Он не возмутился, не заспорил. Пообещал, что примет во внимание мои слова, и распрощался. Никита, напиши, пожалуйста, что ты думаешь про этого майора и про Крапивина. Я подозреваю, что Крапивин так же осудил бы его, если бы он порол только за дело. а не ежедневно. Мне очень интересно твое мнение, а так же мнение Алекса, Светки и остальных главных участников.
Nikita-80: То, что майор скорее бравировал своими выдуманными действиями, это очевидно.Не может такого быть, чтобы отец бил ребенка каждый день и при том не за что.Скорее всего он рассчитывал на некоторое одобрение своих воспитательных мер. Возможно, каждый день проходили неприятные беседы с предупреждениями.В любом случае, конечно, он во всем не прав.Затравил мальчика, а элементарных вещей объяснить не смог. Что до Крапивина-тут не могу сказать точно.Но думаю, что если б отец стал оправдывать сына, обвиняя в его проступке попустительство руководства лагеря, сам Автор посоветовал бы ему принять жесткие меры по воспитанию.Это распространенное явление. То есть-жалеют тех, кто пострадал, и подстрекают наказывать тех, кого всеми силами родители выгораживают.
SS: LaNa пишет: – А как «по-доброму»? Он сжимается, будто мышонок и талдычит: «Больше не буду»…Nikita-80 пишет: Затравил мальчика, а элементарных вещей объяснить не смог. Получается, что все таки пытался объяснить. Может объяснил, а тот все равно не мог удержаться.
LinaV: Когда родители гордятся тем, что наказывают своего ребенка, когда выпячивают это и рассказывают в подробностях, смакуя их, это вызывает протест, отвращение, ощущение какой-то "грязи" что ли.. Очень неприятно. И ни один нормальный человек не поддержит такого родителя. Крапивин не исключение. Не думаю, что он был ярым противником телесных наказаний в семьях.. но во всем должна быть мера. Он много писал о том, как нельзя и как допустимо.. Кроме того, сам Крапивин понял, что это папа сломал мальчишку.. что вот такой поступок - это результат "воспитательных" воздействий майора. Он боится, легко подчиняется силе, не может обратиться к отцу или другому взрослому за помощью.. Это мое мнение..
LinaV: В.П. Крапивин "Бронзовый мальчик" О порке за курение: *** – Это весной было. Дед унюхал и говорил: "Выдеру по всем правилам". А я говорю: "Это не выход. Давай лучше вместе бросим – ты и я. Ты давно собирался..." Он подумал и говорит: "Видать, судьба. Давай. Все равно когда-то надо..." – Я тоже один раз попробовал. Тоже прошлой весной, с ребятами за гаражом. Конечно, про это узнали, и папа не только пообещал, а по правде взялся за ремень. Единственный раз в жизни. Было совсем не больно, но ужасно в моральном отношении... Кинтель вспомнил Диану с ее рассказами о казачьих обычаях. И сказал искренне: – Свинство такое, нас готовы лупить все, кому не лень. *** Тетя Варя сказала почти всерьез: – Еще раз такое дело, и сниму я с тебя штаны. Такую "компанию" пропишу... У меня медицинский жгут есть, первое средство от любви к никотину.
LinaV: В.П. Крапивин "Бронзовый мальчик" – Ой, только не надо, не надо о политике! Теперь каждый готов речи говорить, лишь бы делом не заниматься. А между прочим, старые методы кое-где возвращаются. И приносят весьма ощутимые плоды. Как, например, в Ставропольском крае... – А что в Ставропольскм крае? – слегка кокетливо спросила Алка Баранова. И стрельнула в Кинтеля глазами. – Не читали в газетах? Жаль. Там казачий круг постановил воспитывать разболтанных подростков дедовским способом. Приводят в исполком и в присутствии родителей и комиссии по делам несовершеннолетних велят снять штаны. И нагайкой... Говорят, в окрестных школах очень укрепилась дисциплина. – Тут ведь навык нужен, – заявил Артем. – У них, у казаков-то, традиции, а у нас в школе кто пороть будет? Лично вы? – Тебя, Решетило, с а-агромнейшим удовольствием... Чтоб закрутить режима гайки, Лишат тебя штанов, Артем, И всыплют двадцать две нагайки Демократическим путем! - стремительно сочинил Глеб Ярцев.
SS: LinaV пишет: Кроме того, сам Крапивин понял, что это папа сломал мальчишку.. что вот такой поступок - это результат "воспитательных" воздействий майора. Он боится, легко подчиняется силе, не может обратиться к отцу или другому взрослому за помощью.. А что, если реже наказывать - не будет бояться? Я действительно хочу разобраться.
LinaV: Мой сын говорит, что не боится меня, но ремень не любит, его пожалуй побаивается. Устами "младенца", как говорится.. А вообще, со всеми печалями и страхами идет к нам теперь.. с мужем.
SS: LinaV пишет: А вообще, со всеми печалями и страхами идет к нам теперь.. с мужем.Еще раз поздравляю!
Nikita-80: SS пишет: Получается, что все таки пытался объяснить. Может объяснил, а тот все равно не мог удержаться. Может и пытался.Только вот что и как? Объяснял, возможно, только запугиванием .На что мальчик тупо и далдычил "Больше нет буду".Это основные слова запуганных детей, которые плохо понимают, о чем вообще речь и что именно "не надо делать".
LinaV: Вообще нет определенных рецептов для всех родителей со всеми детьми.. тут нужен индивидуальный подход, но при этом помните: — Ко всему надо подходить философски. С пониманием законов природы и общества. По этим законам почти каждый хомо сапиенс в детстве хотя бы раз получает крепкую трепку, без того не проживешь. Иначе жизненный опыт останется неполным…жизненный опыт у каждого ребенка должен быть полным .
SS: LinaV пишет: цитата: — Ко всему надо подходить философски. С пониманием законов природы и общества. По этим законам почти каждый хомо сапиенс в детстве хотя бы раз получает крепкую трепку, без того не проживешь. Иначе жизненный опыт останется неполным… жизненный опыт у каждого ребенка должен быть полным . Оказывается, это все таки было мнение не самого Крапивина, а только его героя. Как можно понять их последних цитат, большинство детей из его отряда не наказывали.
einars: LinaV пишет: В.П. Крапивин "Бронзовый мальчик" О порке за курение: *** – Это весной было. Дед унюхал и говорил: "Выдеру по всем правилам". А я говорю: "Это не выход. Давай лучше вместе бросим – ты и я. Ты давно собирался..." Он подумал и говорит: "Видать, судьба. Давай. Все равно когда-то надо..." У меня с жены сыном так было. Я никогда перед тем серёзно не пробовал бросать. Когда знаешь что не имеешь права подвести, это совсемь другой стимул. А он хочет доказать что способен равнятса с тобой. По сей день он не курит, а уж свойх детей воспытивает.
LinaV: SS пишет: Оказывается, это все таки было мнение не самого Крапивина, а только его героя. Как можно понять их последних цитат, большинство детей из его отряда не наказывали. Мне кажется, СС, всё же наказывали, но к счастью, не ломали.. Сломать ребенка легко, потом не восстановишь только...
LaNa: Деиствительно, сломать ребенка легко. Хотя... Разные бывают дети. А теперь, если разрешите, снова Крапивин, и снова "Бронзовый мальчик", другие 2 отрывка. Первый: Пришла пора возвращаться, и я понял, что главная трудность впереди. До той минуты я был почему-то уверен, что ветер ближе к полудню сменится на обратный. Но тот и не думал меняться. Мало того, держась прежнего направления, он сделался сильнее, пошли волны с гребешками. Под моим самодельным парусом, в лодке без киля и думать было нечего идти навстречу ветру зигзагами, в лавировку. Да я и не умел тогда… Я отважно начал грести к дому, но скоро понял, что путь этот мне совершенно не под силу. Двенадцать верст против волны и ветра! Страх меня охватил тогда нешуточный. Но возвращаться на Шаман я не мыслил: это означало бы нарушение обета и могло накликать на тебя несчастье. Сквозь охватившую меня боязнь пришло все-таки здравое решение. Спасение было одно: идти к ближнему берегу, до которого около версты. И я погреб. Этот путь тоже дался мне с трудом, стоил сорванной кожи на ладонях. Лодку сносило, сильно качала боковая волна, плескала через борт, могла и перевернуть. И все же я выгреб. Спрятал лодку в кустах, заранее зная, что придется признаваться, чтобы вернуть ее хозяину. Быть лодочным вором я не мог и помыслить, это же не подстаканник стащить из собственной кладовки. А дальше начался пеший путь вокруг озера. Я представлял его с трудом и только понимал, что это не меньше пятнадцати верст. Чтобы не сбиться с пути, шел берегом, через лес, всякие буераки, болотистые ложбины и каменные горки. К счастью, на полпути, где к озеру подходила проселочная дорога, увидел меня знакомый садовник с соседней дачи. Может быть, помнишь, горбатый дядька Филипп. Он ехал из деревни Павлово. Окликнул, поохал, усадил на телегу и доставил докторского сына прямо к даче. Встрепанного, чумазого, в перепачканной матроске, изодранных чулках и с оторванной подошвой сандалии. А дома была уже, конечно, паника. Папа и наша кухарка Федосья метались по всей округе в поисках. Тревожились и соседи. Как же: исчез еще до завтрака, не появился к обеду. Я, успевши уже отдохнуть в телеге, встретил расспросы и гневные упреки с мужской сдержанностью и суровой покорностью судьбе. Не стал принижать свой подвиг ложью и признался про все: про лодку, про унесенную ветром простыню и про дальнее плавание. Только о Бронзовом мальчике ничего не сказал, объяснив свою экспедицию жаждой приключений. Папа, убедившись, что я невредим, перешел от испуга и радости к исполнению необходимого родительского долга. Пересиливши природную доброту, он объявил, что на сей раз мне следует отправиться в сад и самому срезать подходящий к случаю прут. Я обмер, но сжал зубы и пошел. И добросовестно выбрал двухаршинную хворостину, поклявшись себе, что не пикну во время отцовской кары. Так же, как молчал Том Сойер, когда принял на себя наказание, предназначенное Бекки. Это была еще одна моя жертва. Перед лицом судьбы, которая распределяет в мире добро и зло, я своими страданиями надеялся убавить твои, как бы перекладывая их долю из одной чашки весов в другую. И загадал опять: ежели свое первое в жизни знакомство с розгою снесу без стона и слез, это будет залогом того, что тогда уж ты выздоровеешь непременно. Судьба, однако, на сей раз милостиво освободила меня от нового испытания, прислав спасение в лице твоей мамы. Текла Войцеховна приехала из города с сообщением, что тебе гораздо лучше. Узнавши о приключении и увидевши зловещее орудие возмездия, она решительно взяла меня под защиту, к удовольствию папы, который уже, несомненно, сам искал повода для амнистии. И второй: Даниил Корнеевич потер щеки с чуть заметной медной щетинкой. — Однако ты, наверно, и раньше читал героические книжки… — Разумеется. Но раньше я не ощущал такой взаимосвязи. — М-да… А теперь, значит, осознал. И сразу неприятности. Слушай, но это же несправедливо! Ты защищал свое достоинство, и тебя же сделали виноватым! А с уроков выгонять вообще запрещено. Саня шевельнул плечами: такова, мол, наша действительность. — Знаешь что? Морской антиквариат подождет. Давай-ка поедем в твою школу и расставим нужные акценты. У меня есть полномочия… — Не стоит! Папа сходит и сам… расставит. — Не боишься папы? — Ни в малейшей мере, — сказал Саня слегка надменно. — Папа всегда вникает в суть дела. Папа вникал. И если даже Саня оказывался виноват, дело кончалось беседой, не более. Лишь единственный раз в жизни, когда Саня решил, что курево укрепляет мужской характер, и попался на первой попытке, папа позабыл о современной педагогике, стал сдергивать с себя чахлый клеенчатый поясок. Саня перепугался тогда не столько за себя, сколько за отца: до какого же состояния он, Санька, довел кошмарным поступком папу, если тот пошел на т а к о е д е л о! И во время суетливой и неумелой воспитательной процедуры он жалобно просил: «Папочка, ты только, пожалуйста, не волнуйся…» Короче говоря, случай был совершенно нехарактерный для семейства Денисовых. Кстати, Крапивину 14 октября исполнилось 75 лет. И он продолжает писать. И еще: "Бронзовый мальчик" -для тех, кто не знает - это своеобразное продолжение "Мальчика со шпагой". Главные герои, конечно, другие, но прослеживается дальнейшая судьба Сережи Каховского и Данилы Вострецова.
Nikita-80: Спасибо, Лана.Да, бедные наши папочки.Что им только приходится выносить, воспитывая нас. Ладно, если хоть дети это понимают и ценят, а то ведь большинство...такие неблагодарные.
Шура: LaNa пишет: Саня перепугался тогда не столько за себя, сколько за отца: до какого же состояния он, Санька, довел кошмарным поступком папу, если тот пошел на т а к о е д е л о! Вот то почему-то очень понятно мне. Что если меня собрались пороть - то как же это я плохо поступаю, раз опустился уважаемый мной человек до такого...
Svetka-Bekky: SS пишет: LinaV пишет: цитата: Кроме того, сам Крапивин понял, что это папа сломал мальчишку.. что вот такой поступок - это результат "воспитательных" воздействий майора. Он боится, легко подчиняется силе, не может обратиться к отцу или другому взрослому за помощью.. А что, если реже наказывать - не будет бояться? Я действительно хочу разобраться. Да бросьте вы всё это. Сломать можно разными способами, совсем необязательно поркой. Только не надо ломать. Надо наказывать за проступки.
LaNa: И снова Крапивин. "Колыбельная для брата" Первый год жизнь в доме протекала безоблачно для всех, в том числе и для Митьки. Он лазил на захламленный чердак (днем, конечно), зимой строил во дворе крепости, летом играл с приятелями в прятки – было где. И не подозревал, какие тучи собираются над его курчавой головой. А Митькины папа и мама тем временем закончили геологический факультет и в сентябре должны были отправиться в экспедицию. Родители Надежды и Виктора жили далеко, мама Геннадия часто болела и возиться с двоюродным правнуком не могла. Обалдевшего от неожиданной беды Митьку устроили в интернат. Митька прожил в интернате четыре дня и все это время безутешно горевал о доме. На пятый день он сбежал. Отец, мать и примчавшаяся следом воспитательница три часа уговаривали Митьку покориться судьбе. Митька сперва говорил "не…". Потом просто молчал, мертво вцепившись в рычаг на чугунной дверце у печки-голландки. Тащить Митьку в интернат вместе с печкой воспитательница отказалась и ушла, грохнув дверью. Митькина мама затравленно вздрогнула и убежала следом. Доведенный до полного отчаяния отец отстегнул от походного планшета ремешок и сложил вдвое. – Ну и пусть, – шепотом сказал Митька. – Все равно не поеду. Он не вырывался и не пытался защититься, но от крика удержаться не смог. Крик услышал со двора Геннадий. Он ворвался в комнату, взял в охапку папашу-геолога и швырнул в угол на стул. Затем сказал, что если еще раз узнает про такое дело, то заставит бездарного родителя сожрать этот ремешок вместе с защелками и кольцами. Митькин отец посмотрел на Геннадия, на зареванного, встрепанного Митьку и едва не заревел сам. Он сообщил, что готов съесть дюжину ремней, и не таких, а флотских, вместе с пряжками, если ему скажут, что теперь делать. Менять профессию? Вернуть в институт дипломы? Повеситься? Сорвать экспедицию? Посадить Митьку в рюкзак и взять с собой? Или, может быть, благородный заступник сам готов полтора месяца нянчиться с ненаглядным двоюродным внуком? Геннадий вышел из себя и сказал, что, черт с ними, готов. Потому что от таких родителей Митьке проку, что от вороны пенья.
LaNa: И второй отрывок из Крапивина. Долго сомневалась, надо ли его здесь выкладывать. Не совсем по теме, но... судите сами. "Семь фунтов брамсельного ветра" Илья был тогда еще школьник, в одиннадцатом классе. Шел он с уроков и, как назло, один, без приятелей. На углу Октябрьской и Паровозной остановили его двое в сизом камуфляже и с автоматами. — Тормози, школяр. Документы… У Ильи какие документы, из школы идет парнишка. Он так и сказал. — Паспорт надо всегда иметь при себе. Не слыхал? Илья сказал, что не слыхал. Да еще дернуло его за язык: — На кавказца я вроде не похож… Они посмотрели на него, друг на друга. — Это мы выясним, на кого ты похож… Куда идешь? — В книжный магазин. — Читатель, что ли? — хмыкнул старший сержант с белесыми глазами и подбородком шире лба (о нем еще будет речь, а пока пусть называется Мордастым). — Читатель, — согласился Илья. — Разве нельзя? — Ты повозникай! Сейчас скушаешь очки и будешь не читатель, а разъе…ль. — Вы какое имеете право так… — начал Илья (потом сам признавал, что была это великая глупость; с ними — о правах!). — Интеллигент, — гоготнул Мордастый. — Небось декларацию прав знаешь. Идем… — Куда? — Для выяснения… — Никуда я не пойду! — Это была, конечно, вторая глупость. Они заломили ему локти и легко, будто сноп соломы, поволокли в отделение. Приговаривая при этом о сопротивлении сотрудникам правопорядка, которые при исполнении… Отделение было почти рядом. Илью впихнули за решетку (ну, прямо как в кино, говорил он потом), но скоро привели в какой-то кабинет. Там кроме Мордастого и его напарника (худого и белобрысого) были пожилой морщинистый старшина и молодой офицер (кажется, младший лейтенант). Но они почти сразу ушли, офицер при этом сказал Мордастому: — Ты, Панкратьев, это… по обстоятельствам. Мордастый Панкратьев слегка поржал. Белобрысый сел за стол, придвинул бланк. — Фамилия, имя-отчество, год рождения. Илья сказал. — Не кособочься, прямо стой, когда отвечаешь, птенчик… Адрес! Илья сказал адрес. — А чем докажешь? — спросил Мордастый, зевнул и потянулся. — Давайте, я маме позвоню… — Позвонишь потом в морг. Чтобы забрали отсюда. А пока не хрюкай. — Но задержанный имеет права позвонить! — Может, тебе еще адвоката? — опять зевнул старший сержант Панкратьев. — Раздевайся… — З-зачем? — Для досмотра! Шмотки на стул и руки по швам! Они и правда заставили его раздеться. Не знаю уж, до пояса, до трусов или совсем… (Я многого не знаю точно, мне ведь это известно даже не со слов Ильи, а со слов мамы: он рассказывал ей, а она потом уж мне и, наверно, не все…). — А это что! — злорадно завопил Панкратьев. — Давно кололся последний раз, козёл?! У Ильи на вене был след от иглы, он только накануне сдавал кровь из вены, для анализов, которые требовали в военкомате. — Это же в поликлинике! — В …, а не в поликлинике! У кого отовариваешься, гнида?! — Неправда! Я докажу! — Докажи, докажи… Гашкин, погляди у него в карманах, нет ли пакетика с дурью? Наверняка есть… Белобрысый Гашкин охотно оставил протокол и покопался в Илюхиной одежде. И, конечно, отыскал белый крохотный пакетик с порошком… — Ну и все, — с удовольствием сообщил Панкратьев. — Остальное, как говорится, дело следствия. Лет на пять окажется мальчик без мамы, пора привыкать… Илья говорил потом (опять же маме), что после этого он почувствовал себя как в полусне. Или даже в бреду. Будто все это не с ним, а какое-то дикое кино… Панкратьев вдруг поскреб мясистый подбородок. — Хотя можно и так… Гашкин, есть у нас какой-нибудь недавний «висячок»? — Разве что киоск на Фрунзенской?.. — Вот и в жилу!.. Ну-ка руки по швам я сказал! Где был позавчера в двадцать один ноль-ноль! — Дома был… — Про то, что дома, это мамочке расскажешь. А здесь — то, что было по правде! С кем ломали киоск на углу Фрунзенской и Блюхера?.. Да быстро, с-сука!!! — вдруг заорал он. — А то оторву … и сожрать заставлю. Собственным поносом умоешься, читатель долбаный! Неизвестно, правда ли они хотели приклеить Илье какое-то дело с киоском или с «дурью». Может, просто решили поразвлекаться с беззащитным очкастым «ботаником». Илья тем более этого не знал. А Панкратьев опять шепнул что-то Гашкину и с хохотком, спокойно спросил Илью: — Видишь в углу вон тот предмет? В углу стояла хоккейная клюшка. — Эту штуку, — сказал оскалясь Панкратьев, — засовывают неразговорчивым пацанам в то самое отверстие. Рукояткой вперед. И по-во-рачивают. И мальчики становятся разговорчивыми… — Он шагнул в угол, хотел, было, взять клюшку, но вдруг словно передумал, ушел за дверь и поманил оттуда Гашкина. Тот сказал Илье «стоять» и тоже вышел. Дверь они прикрыли. Илья говорил потом, что он в тот миг очнулся. Секунду стоял неподвижно, потом схватил стул и засунул его ножку в ручку двери. И кинулся к телефону. К счастью, телефон был с прямым выходом в город. — Это база? Валентину Ивановну Мезенцеву, пожалуйста!. Это сын звонит, срочно!.. Мама, меня забрали в милицию, ни за что! Просто так, на улице, в седьмое отделение, на Октябрьской! Издеваются! Позвони кому-нибудь! Их начальству, что ли! Или дяде Косте! Скорее!.. Дверь дергали и били. Орали. Илья бросил трубку, подождал, когда на несколько секунд перестали ломиться, выдернул стул, сел на него. Они ворвались, сразу сбили Илью на пол, ударили ногами, потом подняли, ударили снова, в поясницу. Но он уже не боялся. Он даже не понимал, что они ему кричат, брызгая слюнями в лицо. Он ждал… и дождался. Удивительно громко затрезвонил аппарат. Гашкин взял трубку. Мигнул. Протянул трубку Панкратьеву. У того слегка похудела мордастая рожа. — Да… так точно… У нас… Так точно, товарищ п’полковник… Это же в целях профилактики, по указу… Но ведь откуда же мы… Есть, товарищ п’полковник… — Он обернулся к Илье. — Сразу не мог сказать, что ли? — Что сказать?! — Чей ты есть сын… Одевайся. Гашкин, помоги парнишке… Щас отвезем домой. — Обойдусь, — сказал Илья. Потом он признался маме, что испугался: увезут куда-нибудь и головой в прорубь. Чтобы концы в воду. Недаром ведь был недавно очерк про ментов-отморозков которые сперва избили полковника ФСБ (не знали, кто он), а потом нашли у него в кармане документы и пристрелили в лесочке, чтобы не отвечать… — Да ты чё, Илья, — уже по-приятельски заприхахатывал Панкратьев. — Ты обиду не держи, это служба наша. Отвезем, как велено, это подполковник Будимов приказал, из областного… Услышав про Будимова, Илья слегка успокоился.
Svetka-Bekky: LaNa пишет: Сразу не мог сказать, что ли? — Что сказать?! — Чей ты есть сын LaNa пишет: Ты обиду не держи, это служба наша. Отвезем, как велено, это подполковник Будимов приказал, из областного… Услышав про Будимова, Илья слегка успокоился. Вот такие вещи больше всего меня бесили и бесят в Советско-Российской действительности. "Чей ты сын". То есть одному всё можно и ему ничего не будет, а другого можно ни за что... Эх, напишу, как нибудь в подробностях, как в 86-м, я кличку "Ракша" заработала - мента покусала, заступаясь за друга Для тех, кто забыл, кто такая Ракша - мать-волчица из "Книги джунглей" Киплинга. Помните: "Пусть это будет мой последний бой, но я не отдам тебе человеческого детёныша, Шер-Хан!"
SS: LaNa пишет: Отец, мать и примчавшаяся следом воспитательница три часа уговаривали Митьку покориться судьбе. Митька сперва говорил "не…". Потом просто молчал, мертво вцепившись в рычаг на чугунной дверце у печки-голландки. Тащить Митьку в интернат вместе с печкой воспитательница отказалась и ушла, грохнув дверью. Митькина мама затравленно вздрогнула и убежала следом. Доведенный до полного отчаяния отец отстегнул от походного планшета ремешок и сложил вдвое. – Ну и пусть, – шепотом сказал Митька. – Все равно не поеду. Он не вырывался и не пытался защититься, но от крика удержаться не смог. Крик услышал со двора Геннадий. Он ворвался в комнату, взял в охапку папашу-геолога и швырнул в угол на стул. Затем сказал, что если еще раз узнает про такое дело, то заставит бездарного родителя сожрать этот ремешок вместе с защелками и кольцами. Спасибо за интересные отрывки, Лана. Ну и как, форумчане, кто по вашему тут прав?
LinaV: SS пишет: Ну и как, форумчане, кто по вашему тут прав? Оба по-своему правы. Написано же - доведенный до отчаяния. Готов был даже на эмоциональный разрыв с сыном. А это все же серьезное испытание, отцу не доставляет удовольствия порка, а в данном случае не порка, а избиение, собственного ребенка. Митькин отец посмотрел на Геннадия, на зареванного, встрепанного Митьку и едва не заревел сам. Он сообщил, что готов съесть дюжину ремней, и не таких, а флотских, вместе с пряжками, если ему скажут, что теперь делать.Вот и ответ. Только посочувствовать этому человеку. И итог. Сын не взят, потому что нельзя реально. Вот если бы он взял сына, тогда я сказала бы, что взрослый не прав был..
SS: LinaV пишет: Готов был даже на эмоциональный разрыв с сыном. LinaV пишет: в данном случае не порка, а избиение, собственного ребенка. А при "нормальной" порке нет эмоционального разрыва? В чем тут разница? Мог ли отец в данном случае применить "нормальную" порку?
Svetka-Bekky: SS пишет: Ну и как, форумчане, кто по вашему тут прав? SS пишет: А при "нормальной" порке нет эмоционального разрыва? В чем тут разница? Мог ли отец в данном случае применить "нормальную" порку? А какая тут может быть "нормальная"? "Нормальная" может быть только заслуженной. В чём сын виноват то? В том, что в интернат не хочет? Спасибо, этот Геннадий выручил, а то и вправду - непонятно, что делать. Хоть ремень жуй. Выбор тоже ужасный : или с профессией (наверняка любимой) распрощаться, людей подвести (экспедицию сорвать) или с сыном на разрыв пойти. Не дай Бог такого выбора никому.
SS: Svetka-Bekky пишет: В чём сын виноват то?В непослушании.
Шура: SS, ты правильно говоришь...Вот мне очень не хотелось расставаться с близкими, в частности, с мамой. Но все моё детство состояло из разлук. Вначале в ясли в 10 месяцев. Потом постоянно в детсаду, летом на даче с детсадом. И я прекрасно представляю себе, что если бы моим родителям надо было бы "из-за работы" отдать меня в интернат, я бы в возрасте Митьки даже и не посмела бы возражать. Я росла с мыслью: работа моих родителей, в частности мамы - это самое главное! И уж никак не я! Это даже смешно и стыдно наивно полагать, что мои "мелкие, детские, глупые" интересы и мое нежелание разлучаться с мамой может иметь какое-нибудь значение в маминых поступках и действиях...А то, что я все время скучаю и чувствую себя одиноко в разлуке с мамой - так это потому, что я "странная, не такая как все, вот другие дети любят и детсады и лагеря и т.д., ибо Великая Родина и Родная Партия нам обеспечивает счастливое детство!!!! А я, такая нехорошая, это вот не ценю." дальше у меня начиналась рефлексия типа: вот родилась бы я мальчиком - все было бы намного проще, я бы так часто не плакала, не скучала и не огорчалась бы по пустякам, как сейчас. У меня всегда было бы хорошее и ровное настроение..."
Svetka-Bekky: SS пишет: В непослушании. Непослушание непослушанию рознь. А, если, например папа-алкоголик приказывает сыну идти воровать, чтобы ему на выпивку было? Тоже, скажешь, наказание справедливое? Тут, конечно, вариант с Геннадием подвернулся хороший. Если бы его не было, я не знаю, чтобы делала на месте родителей Митьки. Шура пишет: то, что я все время скучаю и чувствую себя одиноко в разлуке с мамой - так это потому, что я "странная, не такая как все, вот другие дети любят и детсады и лагеря и т.д., ибо Великая Родина и Родная Партия нам обеспечивает счастливое детство!!!! А я без всякой "Великой Родины и Родной Партии" любила и детсад и пионерлагеря и выезды на соревнования. Наверное, потому что по натуре очень активная и деятельная была. Но интернат? Хотя, всего полтора месяца ( я срок как-то пропустила), наверное. можно было выдержать. Я сначала подумала, что это на год-другой.
Svetka-Bekky: Шура пишет: вот родилась бы я мальчиком - все было бы намного проще, я бы так часто не плакала, не скучала и не огорчалась бы по пустякам, как сейчас. У меня всегда было бы хорошее и ровное настроение..." Да не зависит это от пола. И потом, что я девочка с ровным настроением была, что ли? С хорошим - да, почти всегда, но, вот насчёт ровного (ещё, скажите, стабильного) , это вряд ли.
SS: Да, Шура, у тебя, оказывается, тоже было нелегкое детство! Я был не таким сознательным как ты, а скорее эгоистом как тот ребенок. И, конечно, не считаю. что его нужно было бить, просто пытался оценить ситуацию с точки зрения строгих родителей.
Шура: Svetka-Bekky пишет: А я без всякой "Великой Родины и Родной Партии" любила и детсад и пионерлагеря и выезды на соревнования. Наверное, потому что по натуре очень активная и деятельная была. Света, выезды я тоже любила и пионерлагеря, в общем-то. Это уже подростковый возраст. А там я, если ты заметила, говорю о дошкольном возрасте. Вот ты так и не ответила, кто сидел с тобой до 2х лет, перед яслями. А я слишком рано была вынуждена "понимать", что не имею право на роскошь находиться дома. Должна быть обязательно в "казенном доме".... Я помню, как лет в 12 в поездке с классом вдруг с чувством "глубокого удовлетворения" отметила про себя, что у меня, ну совершенно нет тоски по дому!!! А в дошкольном возрасте я занималась внутренним самобичеванием, считая, что я неполноценная, потому что так часто на даче с детсадом хочу домой и сильно скучаю. Более того, у меня стало закрепляться в голове, что "скучать нехорошо" Потому что меня ругали за это. И однажды родственница, придя в гости меня спросила: ты соскучилась обо мне? А я так гордо заявила: "нет! совсем нет!" - та обиделась, а моя мама стала ей объяснять... Svetka-Bekky пишет: Да не зависит это от пола. И потом, что я девочка с ровным настроением была, что ли? С хорошим - да, почти всегда, но, вот насчёт ровного (ещё, скажите, стабильного) , это вряд ли. Света, конечно ничего не зависит от пола! Я просто вспоминаю свои переживания и попытки в возрасте лет 5-7 разобраться со своим состоянием.
Svetka-Bekky: Шура пишет: Вот ты так и не ответила, кто сидел с тобой до 2х лет, перед яслями. Мама сидела, ей декрет давали до двух лет. Особое положение - оборонка. Да и отец ещё жив был. Правда, я этого не помню, конечно.Шура пишет: А я слишком рано была вынуждена "понимать", что не имею право на роскошь находиться дома. Должна быть обязательно в "казенном доме".... Ну, ты же всё равно не могла этого помнить. Человек себя помнит лет с двух, хотя бы даже отрывочно., не раньше.
Шура: Svetka-Bekky пишет: Мама сидела, ей декрет давали до двух лет. Особое положение - оборонка. Да и отец ещё жив был. Света, в то время не давали декретов до двух лет! Скорее всего, твоя мама уволилась с работы... Работающие женщины имели только послеродовой отпуск, то есть 56 дней после родов. Еще они могли присоединить к нему очередной отпуск. А дальше надо было выходить на работу. И в ясли детей принимали с двух месяцев. Стали давать отпуск без содержания до исполнению ребенку года только в 69-70 гг. Я это знаю, потому что мы обсуждали с моей подругой - у неё сестренка как раз с 69 года. Многие люди нанимали тогда нянек. И с ужасом рассказывали, какие это были ненадежные няньки. Мои родители нянчили меня по очереди до моих 10 месяцев. Они работали в разные смены. Так делали тоже многие молодые семьи, чтобы ребенка не оставлять одного. И в 10 месяцев отдали меня в ясли. В 3 года я перешла в детсад. В яслях я себя очень хорошо помню. Помню состояние тоски. Помню, как нам мерили температуру в холле, как я мечтала, чтобы у меня она была высокой, чтобы мама забрала бы меня домой и не оставила в яслях. Пару раз так было - это было великое счастье! Только мама "почему-то" нервничала. А я радовалась!!!! Также помню мое счастье, как мама с утра обнаружила на мне сыпь - это оказалась скарлатина, и я не ходила в садик!!!!
LaNa: Шура, меня тоже с полугода отдали в ясли, потому что родители работали. Но ясли я мало помню. А вот садик помню хорошо, даже помню, как звали воспитательниц (хотя прошло больше 40 лет). Я тоже не очень любила садик, и если мама была выходная (она работала посменно в больнице), просила её по дороге: "Скажи воспитательнице, что у меня живот болит". Иногда это "прокатывало", мама шла на сознательный обман Зато мы вместе возвращались домой, и я была счастлива!
Svetka-Bekky: Шура пишет: Света, в то время не давали декретов до двух лет! Скорее всего, твоя мама уволилась с работы... Шура, не знаю, если честно. Может, и уволилась, а потом восстановилась. Она хорошим специалистом была. Я даже отца не помню, вообще, а он умер, когда мне трёх не было. Шура пишет: И в 10 месяцев отдали меня в ясли. Неужели, ты это помнишь? Я вот лет с трёх уже помню себя довольно основательно, а до этого - только какие-то крошечные эпизодики.
Svetka-Bekky: LaNa пишет: Я тоже не очень любила садик, А я любила компанию. Есть с кем поиграть, поболтать, а иногда и, сами понимаете, подраться
Nikita-80: А я вот тоже всегда любил и садик, и лагеря, и санатории, и больницы.Вообщем, все казенные учреждения. Конечно, там весело, сразу новые друзья появляются, можно что-то замутить.Разные мероприятия устроить. А потом только там меня худо-бедно могли приучить к самообслуживанию. И если б надо было пожить полтора-два месяца в интернате-почему бы и нет.
Шура: Svetka-Bekky пишет: Неужели, ты это помнишь? Я вот лет с трёх уже помню себя довольно основательно, а до этого - только какие-то крошечные эпизодики. Нет, как меня отдали в ясли в 10 месяцев, этого я не помню, конечно. Просто мама мне говорила потом. Я еще не ходила. Мы там ползали еще...LaNa пишет: Но ясли я мало помню. А вот садик помню хорошо, даже помню, как звали воспитательниц (хотя прошло больше 40 лет). А я помню воспитательницу в яслях - её звали тетя Маша. И еще помню что был в яслях мальчик Олег Попов. И воспитатели называли его "артист и клоун." Я об этом рассказывала дома, и мне сказали, что бывают у людей одинаковые имена и фамилии. Это было точно в яслях, потому что в садике моем работала моя мама. И еще я помню, как мне исполнилось три года, это тоже было в садике уже.
Mily: Шура пишет: Вот мне очень не хотелось расставаться с близкими, в частности, с мамой. Но все моё детство состояло из разлук. Вначале в ясли в 10 месяцев. Потом постоянно в детсаду, летом на даче с детсадом. И я прекрасно представляю себе, что если бы моим родителям надо было бы "из-за работы" отдать меня в интернат, я бы в возрасте Митьки даже и не посмела бы возражать. Я росла с мыслью: работа моих родителей, в частности мамы - это самое главное! И уж никак не я! Это даже смешно и стыдно наивно полагать, что мои "мелкие, детские, глупые" интересы и мое нежелание разлучаться с мамой может иметь какое-нибудь значение в маминых поступках и действиях...А то, что я все время скучаю и чувствую себя одиноко в разлуке с мамой - так это потому, что я "странная, не такая как все, вот другие дети любят и детсады и лагеря и т.д., ибо Великая Родина и Родная Партия нам обеспечивает счастливое детство!!!! А я, такая нехорошая, это вот не ценю." дальше у меня начиналась рефлексия типа: вот родилась бы я мальчиком - все было бы намного проще, я бы так часто не плакала, не скучала и не огорчалась бы по пустякам, как сейчас. У меня всегда было бы хорошее и ровное настроение..." Шура, прочитала и сижу со слезами на глазах. Правда. Так это все... Вспомнила, как сама скучала по маме, как вещи ее нюхала, в шкафу сидела часами среди ее платьев, конфеты ей откладывала, которые мне бабушка выдавала по 1-2, а я не ела и потом маме в сумку или в карман засовывала, но у меня другие чувства остались: светлые, вкусные и наполненные большим ощущением любви, несмотря на то, что вся моя жизнь - это одна большая разлука с мамой, с братом.
LaNa: Вспомнила о Крапивине, прочитав сообщение Mily в другой ветке о том, как сын прокатился в трубе (если я правильно выразилась) Наверное, всем мальчишкам свойственно это стремление к риску (а заодно и пощекотать нервы родителям). Быстро порылась и нашла этот отрывок из документальной повести Крапивина "Однажды играли..." Свою огнестрельную систему Витя Ножкин (опять же по словам брата) собирал и отлаживал неторопливо и со знанием дела. Затем наступило время испытаний. Витя решил, что здесь нужны не спички, а серьезный заряд, и стянул у отца некоторую дозу черного охотничьего пороха. Испытывали вдвоем с Сергеем, в просторном сарае, который служил дровяником и кладовкой. Нервничали, конечно, ибо первая проба оружия всегда связана с риском. Мало того, атмосфера была даже слегка зловещая. Благодаря одному необычному обстоятельству. В полуподвальной каморке Витиного дома обитала древняя старушка, которая, предусмотрительно готовясь к кончине, заказала себе гроб и хранила его в сарае. Это некрашеное крепкое сооружение стояло у дальней стены вертикально, в открытом виде. Крышка – отдельно. Крышка прислонялась не к стене, а к торчащей из стены балке – верхним краем. Оструганное дерево светилось в полумраке неуютно, “напоминающе”. И жизнелюбивый Витя испытал прилив раздражения. – Устроила тут похоронную контору! Всё помирать собирается, а еще нас переживет… – И вместо того, чтобы целиться в поставленную на чурбак жестянку, вдруг навел оружие на крышку гроба. – Обалдел? – перепугался Сергей. – А чего! Давай посмотрим, пробьет ли доску! – Тебе отец… башку пробьет! Или другое место… Но Витя уже чиркнул коробком о спичечную головку запала. Выстрел оглушил испытателей и вызвал панику среди гулявших на дворе кур. К счастью, в доме никого не было, кроме упомянутой выше старушки, которая страдала глухотой. Когда рассеялся дым, Витя и Сережа кинулись смотреть: есть ли в доске сквозная дыра? Дыры не было. Потому что н е б ы л о д о с к и. Пуля не пробила крышку гроба, но могучим ударом вышибла из нее доску целиком… – Елки-палки… – озадаченно произнес Витя. – Ох и влетит нам, – сумрачно предрек недалекое будущее Сергей. – А ни фига, – отозвался Витя. – Ну-ка, берись… Доску приколотили на место. При этом Витя ворчал, что никогда не мечтал быть гробовых дел мастером. Потом крышку поставили пострадавшей стороной к стене, рассудив, что едва ли кто-то станет разглядывать ее изнутри. Разве сама старушка, когда ее положат и накроют. Но, во-первых, т а м все равно темно, а во-вторых, бабушке будет уже безразлично. Оба стрелка испытывали прилив бодрости, словно совершили жизнеутверждающий подвиг, нанеся урон похоронному атрибуту. – Однако хорошо, что не насквозь, – заметил Сергей. – Чего хорошего, – огорчился его друг. – Значит, система слабая. Или заряд маленький. Надо попробовать еще. Но продолжить испытание в тот день не удалось, домой вернулся кто-то из взрослых. Нетерпение, однако, грызло Витю Ножкина, и, едва дождавшись следующего утра, он решил возобновить испытания – как только последний взрослый житель дома отправится на работу. На сей раз Витя выбрал для испытания прочную дверь уборной, стоящей в глубине двора. Жахнул усиленным зарядом. И прямо с огневой позиции увидел, что пробоина – сквозная. Черная аккуратная дырка в верхней части доски. Но любовался результатом огнестрельной мощи Витя всего пару секунд. Дверь медленно отворилась, и на дощатый тротуарчик головой вперед вывалился пожилой Витин папа. В совершенно недостойном отца семейства виде. Впоследствии оказалось, что перед уходом в свою контору, Витин папа решил провести несколько минут в уединении и покое. А когда услышал грохот, напряженные нервы его (а тогда они у всех были напряжены) не выдержали. И Ножкин-старший вывалился наружу, тяжестью тела сорвав на двери жиденький крючок. Как ни перепуган был испытатель оружия, он все же сообразил, что пуля прошла слишком высоко и не могла зацепить присевшего там папу. Витя принес из дождевой бочки в пригоршне воду и вылил папе на затылок. Отец не был склонен к долгим нервным расстройствам. Через минуту он, поддерживая брюки, гнался за любимым наследником по улице Герцена и кричал ему в спину слова, которые заставляли Витю на бегу болезненно шевелить лопатками… Впрочем, Сергей говорил, что это лишь одна версия событий и он не отвечает за ее достоверность. По другой версии Витин папа не впадал в бессознательное состояние, а сразу после выстрела яростно вылетел из будочки и погнался за непутевым сыном. При этом успел огреть его выхваченным из брючных петель ремнем. Вторая версия кажется мне менее живописной, но более реалистичной. Однако, как летописец, я считаю долгом изложить оба варианта того давнего события. В тот день Витя не ходил домой и ночевал у Сергея. А через сутки его отец успокоился и, будучи человеком с юмором, уже похохатывал, вспоминая “покушение”. А что касается результата выстрела, то он оказался даже эффектнее, чем Витя ожидал. Пуля пробила не только дверь, но и заднюю стенку (она была из фанеры). Всех желающих Витя водил к сортиру, чтобы доказать мощь своего оружия. Доказать его новыми выстрелами он, к сожалению, не мог, так как пистолет у него отец конфисковал. На всякий случай… Старушка, обитавшая в нижнем этаже, говорят, пережила войну. И в суровые военные годы, когда не хватало дров, она пустила сухую домовину на топливо. Таким образом, в этой истории восторжествовало жизнеутверждающее начало. За полную достоверность данного факта я опять же не ручаюсь, но хочется верить, что все было именно так…
Svetka-Bekky: LaNa пишет: Наверное, всем мальчишкам свойственно это стремление к риску (а заодно и пощекотать нервы родителям). Не только мальчишкам LaNa пишет: Свою огнестрельную систему Витя Ножкин (опять же по словам брата) собирал и отлаживал неторопливо и со знанием дела. Затем наступило время испытаний. Витя решил, что здесь нужны не спички, а серьезный заряд, и стянул у отца некоторую дозу черного охотничьего пороха. LaNa пишет: Но Витя уже чиркнул коробком о спичечную головку запала. "Поджиг" - это называется. Не буду здесь рассказывать, как он делается, а то в терроризме обвинят.
LaNa: А вот нашла еще один отрывок (ну и Крапивин - просто бездонный кладезь какой-то!). Опять "Семь фунтов брамсельного ветра": Чаще всего ребята хотели послушать «Гнев отца». Рассказ — мой любимый, вот и получался он лучше других. Я увлекалась и даже говорила разными голосами — за Тома Беринга, за его вредную тетушку, за дядю Мунка, за отца… Ребятам нравилось. Мы с ними так вжились в рассказ, что в конце концов начали играть «в Тома Беринга». Томом сделался Стасик Галушкин — все признали, что у него это лучше всех получается, — а другие роли распределялись каждый день по-разному, как договоримся. В рассказе не много действующих лиц, а желающих делалось все больше, поэтому приходилось выкручиваться. Я придумывала приятелей Тома, с которыми он играет в пиратов (а тетушка подкрадывается и орет: «Марш домой, скверный ребенок!»), и матросов на корабле, когда капитан Беринг (не тот знаменитый командор, а его однофамилец) возвращается в родной порт… И надо сказать, здорово получалось, в конце концов прямо спектакль начал складываться. А оборвалось все гадким образом, из-за Гертруды. Я видел, что младшие не любят ее и боятся, но разве могла подумать, какая она гадина… Гертруда сумела внушить малышам, что она самая всемогущая их начальница и, если захочет, может им изломать будущую жизнь. «Вы знаете, что здесь на каждого заводится личное дело? Потом оно идет в школу и на работу родителям. Кто будет нарушать дисциплину, в школе тому не поздоровится, родителям тоже — могут и с должности полететь. А самых злостных нарушителей — в спецколонию для младшего возраста. Сейчас усиление борьбы с преступностью, в колонию разрешается с семи лет… Не хотите? Ладно, выбирайте: пишу докладную или разбираемся сами…» Она завела «педагогическое самообслуживание». Делалось это так. Приводила провинившихся в пустую кладовку попарно, приказывала спустить трусики и давала каждому крапивный стебель. «Сначала ты ему пять горячих, потом он тебе… Как это не хочешь? А колония? Может, пойдем к директору?» Никто не хотел ни в колонию, ни к директору… Сама она их не стегала, разве что в редких случаях. И надеялась, что всегда сумеет отпереться: «Я ведь никого не трогала, они сами, это было как игра…» (так потом и говорила). Я сперва не могла понять: почему то один то другой, пыхтит, ежится, почесывается. Спрашивала, но они шмыгали и отводили глаза. Однако в конце концов Стасик (не самый смелый, но самый доверчивый и преданный) признался мне один на один. Даже привел в пустую умывалку и, сопя и краснея, показал ожог с белыми пузырьками — Это она сама… потому что я Шурика не стал и он меня не стал… У меня вмиг полетели тормоза. Дело было в тихий час, я ворвалась в «вожатскую кают-компанию», где весь славный педагогический коллектив распивал чаи. И заорала… Я в некоторых случаях умею так орать, что стекла выгибаются наружу. Конечно, меня бросились утешать. Конечно, Гертруда завопила, что я вру. Принялись было успокаивать и ее, и меня. Я поняла, что ничего тут не добьюсь. Ничегошеньки…
Alex710: LaNa пишет: Я видел, что младшие не любят ее и боятся, но разве могла подумать, какая она гадина… Что самое интересное - дети очень редко ошибаются в оценке человека. Потому что чувствуют его, а не ищут причины, по которым любят или не любят.LaNa пишет: «Вы знаете, что здесь на каждого заводится личное дело? Потом оно идет в школу и на работу родителям. Кто будет нарушать дисциплину, в школе тому не поздоровится, родителям тоже — могут и с должности полететь. А самых злостных нарушителей — в спецколонию для младшего возраста. Сейчас усиление борьбы с преступностью, в колонию разрешается с семи лет… Не хотите? Ладно, выбирайте: пишу докладную или разбираемся сами…» Ну и сволочь - воспользовалась доверчивостью и запугала. Рабов её захотелось иметь. LaNa пишет: — Это она сама… потому что я Шурика не стал и он меня не стал… Молодцы ребята - хватило смелости. Правильно - пусть сама.
Nikita-80: LaNa пишет: Конечно, Гертруда завопила, что я вру. Принялись было успокаивать и ее, и меня. Я поняла, что ничего тут не добьюсь. Ничегошеньки… Ну вообще-то это повод для серьезного разбирательства.Все дети должны были подтвердить этот гнусный факт принуждения и запугиваний.
Svetka-Bekky: Nikita-80 пишет: Ну вообще-то это повод для серьезного разбирательства.Все дети должны были подтвердить этот гнусный факт принуждения и запугиваний. Никита, ты не юрист случайно? Должны? Да, ничего они не должны. Может, ещё о наказании за дачу ложных показаний предупредишь или поклясться на Библии заставишь?
LaNa: Народ! Во-первых, это все-таки художественное произведение, не принимайте так близко к сердцу. А во-вторых, если интересно, могу дать продолжение Крапивина: До станции было двадцать минут бега, если напрямую, через лес. Электрички ходили часто. Через час я уже оказалась в городе. И все еще булькая, как невыключенный чайник, с вокзала рванула в редакцию, где когда-то служил корреспондентом папа. Сейчас там никто из его знакомых уже не работал, но меня встретили так, будто знали раньше. Без длинных расспросов. Сразу пустили к редактору (то ли к главному, то ли к его заму). Это оказался молодой длинный дядька с густыми усами. Немногословный. Выслушал, ни разу не перебив, только включил на столе крохотный диктофон («Не возражаешь?» — Я не возражала). У окна молча покачивался в плетеном кресле еще один журналист — тоже худой, но без усов и рыжий. Когда я выговорилась и выкипела, редактор сказал: — Боря, ты свяжись-ка с каналом «Горизонт», это для них… — Угу… — согласился рыжий Боря. — Хотя зачем? У нас же есть камера, цифровая. С ее кассеты можно сразу в эфир. Да и нам статья не помешает. А то охамели господа воспитатели… — Тогда что? Поедешь сам? — Угу… Еще Галину возьму на всякий случай. — Ну, ни пуха… Кстати, завезите домой… Евгению Сергеевну Мезенцеву. Ей наверно, возвращаться в «Отраду» сейчас не резон. У меня не было ключей от дома, я попросила отвезти меня к маме на работу. Боря и Галина (симпатичная, только слишком пахнущая помадой) охотно отвезли. По дороге порасспрашивали «о деталях». С мамой, конечно, было объяснение. Сперва: «Как ты могла?! Что ты такое выдумала?! Ты меня доведешь до кардиологии!» Потом, разумеется, уже по-иному: «Ну да… ну, по сути ты права. Только вот по форме… Всегда порешь горячку, вся в отца…» А папа, кстати, никогда не порол горячку, он был спокойный. Другое дело, что не терпел подонков… В лагерь я не вернулась. Весь следующий день проревела, потому что жаль было ребят. Но я понимала: если вернусь, хорошо, как прежде, уже не будет. Да и какой смысл? До конца смены оставалась неделя, все равно скоро пришлось бы прощаться. Пусть уж запомнят меня такой вот… («справедливой и гневной, как валькирия, пронесшаяся по небосклону», — подсказал Илья, когда я изложила ему всю историю). Как с этим делом разбирались журналисты, я не знаю. Говорят, был какой-то репортаж пол телеканалу «Горизонт», но ни я и ни никто из домашних и знакомых его не видел, только бестолково пересказывали с чужих слов. Была и статья в газете «Городские голоса», но про нее я услышала с большим опозданием, от Люки. «Евгения, у тебя есть газета, в которой напечатано про твой скандал в лагере? Мне сказала Яна Юхина из нашего дома, она читала на той неделе…» Я сказала, что слыхом не слыхивала про «напечатанный скандал». И «больно мне надо…» Но потом разобрало любопытство. Я стала читать. Было почему-то неловко и тревожно… Впрочем, обо мне там оказалась лишь одна фраза: «Первой подняла шум Женя Мезенцева из второго отряда, с которой дружили и которой доверяли малыши…» Я вспомнила Стасика, Андрюшку, Анютку, Юрика и дальше читала уже сырыми глазами. Не столько злилась на гадючную Гертруду, сколько горевала о пацанятах… А Гертруде досталось в газете здорово! И «отрадному» начальству тоже. Но чем для них все это кончится, из статьи было не понять. Уже потом, где-то через месяц, я услыхала, что Гертруду поперли из лагеря и работать вожатой в то лето нигде больше не разрешили. Зато осенью она сделалась каким-то чином в «Городской комиссии по делам детей и молодежи». Вот так-то… Но это я, конечно, узнала уже совсем в другое время. 3
Svetka-Bekky: LaNa пишет: Во-первых, это все-таки художественное произведение, не принимайте так близко к сердцу. А что, в реале таких вожатых, думаете, не бывало?
Svetka-Bekky: LaNa пишет: Гертруду поперли из лагеря и работать вожатой в то лето нигде больше не разрешили. Зато осенью она сделалась каким-то чином в «Городской комиссии по делам детей и молодежи». Блестящее решение. Как раз такие там и нужны. Которые заставляют себе подчиняться шантажом. "Вот, не донесёшь на друга - тебя выгонят из пионеров, не примут в комсомол, не поступишь в институт, не устроишься на хорошую работу - будешь дворником." Так подлецы подлецов и выращивают - размножаются почкованием.
Nikita-80: Svetka-Bekky пишет: Должны? Да, ничего они не должны. Может, ещё о наказании за дачу ложных показаний предупредишь или поклясться на Библии заставишь? Нет, такие вещи не должны оставаться безнаказанными.Нужно было допросить детей.Ведь факт ее действий был выявлен.Детям-то оправдываться не в чем.А рассказать-они рассказали бы.
Svetka-Bekky: Nikita-80 пишет: Нужно было допросить детей Они что арестованные что ли? Или военнопленные? Может ещё пытки применить? Nikita-80 пишет: Детям-то оправдываться не в чем.А рассказать-они рассказали бы. Скажу тебе честно, что большинство вряд ли. Те, которые не приучены ябедничать.
Nikita-80: Svetka-Bekky пишет: Скажу тебе честно, что большинство вряд ли. Те, которые не приучены ябедничать. Не то говоришь, Света.Ябедничество-это друг на друга.Здесь имело место психологическое насилие над детьми. И принуждение доставлять боль друг другу. Это не то, что сама воспиталка стеганула за что-то, как нас в лагере тренер. Здесь более чем серьезный повод для разбирательства.
Svetka-Bekky: Nikita-80 пишет: Ябедничество-это друг на друга. А на вожатую, учителя, родителя, более старшего или более младшего ребёнка не ябедничество? И в чём отличие тогда? В возрасте объекта ябедничества? Nikita-80 пишет: Здесь имело место психологическое насилие над детьми. И принуждение доставлять боль друг другу. Это не то, что сама воспиталка стеганула за что-то, как нас в лагере тренер. Здесь более чем серьезный повод для разбирательства. Да я ж не говорю, что эта Гертруда идеал вожатого . Гнать её в шею надо подальше от детей. Но "допрашивать" детей и выуживать из них информацию о ней? Под угрозой неприятностей, что ли? А чем тогда такой "дознаватель" лучше Гертруды?
Nikita-80: По твоим рассуждениям, Света, получается, что ребенок не должен ничего говорить , чтобы какой взрослый с ним не сделал.Сегодня промолчали, а завтра что она придумает? А если будет факт сексуального насилия-тоже "не ябедничать" из каких-то там геройских побуждений? Вообще-то сейчас родители часто немалые деньги платят за лагеря, и рассчитывают, что их дети там будут отдыхать в полном комфорте и безопасности. А допросить детей-это нормально Они не должны бояться говорить правду про то, что с ними произошло, отстаивать свои права.Особенно, когда им что-то сильно не нравится. Угроза тут неактуальна.Тут нужно доверие к какому-нибудь другому взрослому.А то у них сложится впечатление, что никому ничего нельзя говорить.И в серьезной ситуации они просто промолчат.
Svetka-Bekky: Nikita-80 пишет: А допросить детей-это нормально Они не должны бояться говорить правду про то, что с ними произошло, отстаивать свои права.Особенно, когда им что-то сильно не нравится. Угроза тут неактуальна.Тут нужно доверие к какому-нибудь другому взрослому. Ты сам подумай, что говоришь. Допросить. И доверие. Как может быть доверие к тому, кто допрашивает? Вот этой девушке-вожатой, от которой идёт повествование, мальчик рассказал, потому что у него к ней было доверие. А почему оно было? Именно потому, что она его не допрашивала, а всегда была для него хорошей. А ты хочешь вызвать по одному к директору лагеря, посадить "дознавателя" и в официальной обстановке (может быть ещё под роспись?), чтобы тебе что-то рассказали? Ты совсем не знаешь психологию ребёнка в частности и человека вообще.
Nikita-80: Света, в психологии и в отношениях с детьми я знаю и понимаю гораздо больше тебя, уж поверь мне. И в психологии отношений с людьми вообще. Слово "допросить" используется между взрослыми, как и многие слова, не предназначенные для детских ушей. Разумеется с ребенком, а лучше сразу с группой детей поговорить по душам, причем не конкретно "в лоб" , а как бы издалека.Составить разговор так, что они сами все расскажут. А тебе с такой резкостью и прямолинейностью они вряд ли бы открылись.Побоялись бы твоей категоричности и твоих же обвинений в неком ябеднечестве.
Svetka-Bekky: Nikita-80 пишет: Разумеется с ребенком, а лучше сразу с группой детей поговорить по душам, причем не конкретно "в лоб" , а как бы издалека.Составить разговор так, что они сами все расскажут Тебе точно не расскажут. Они обман чувствуют, что ты "по душам" прикидываешься, ловушки ставишь. А мне уже такие вещи рассказывают мои ученики, что родителям точно не расскажут. Потому, что я не прикидываюсь, а дети очень чувствительны ко лжи. И не "допрашиваю", мне сами рассказывают, без моего желания даже. Мне это не надо, а они рассказывают, потому что доверяют и не видят лжи во мне.
Nikita-80: Мне мои дети рассказывают все.И потом-это надо тем, пострадавшим детям.А администрации скандал раздувать не надо, так что , как правило, подобные вещи стараются замять. И зачем им "ловушки", когда они будут только рады помощи и защите? Ведь не их же в чем-то обвиняют! И , извини, не очень понял, где у тебя ученики? Ты разве сейчас преподаешь?
Nikita-80: Svetka-Bekky пишет: Мне это не надо, а они рассказывают, потому что доверяют и не видят лжи во мне. Вот именно-тебе этого не надо.А в данной ситуации это надо выяснить. Чтобы защитить их от произвола, неужели тебе этого не понять? Потом есть специальные психологи, которые опрашивают детей, пострадавших от взрослых (но тут более серьезные ситуации, конечно).И часто ребенок и рад бы все рассказать, но не знает, как и с чего начать.Вот тут и надо ему помочь и главное убедить его, что сам он ни в чем не виноват и что его никто ни в чем не упрекнет.
Svetka-Bekky: Nikita-80 пишет: Мне мои дети рассказывают все Это ты так думаешь . Наши родители тоже думали, что всё о нас знают. Nikita-80 пишет: И зачем им "ловушки", когда они будут только рады помощи и защиты? Ведь не их же в чем-то обвиняют! А разговор "не в лоб", но с желанием, что-то вызнать - это и есть ловушка. И почему ты думааешь, что они нуждаются в такой защите со стороны людей, которым они не верят. А доверие за полчаса не заслужишь. Вот той вожатой доверились. Мне тоже доверяют. Я знаю, что 12-летний йосик влюблён в Лейлу, а та не очень обращает на него внимание. Думаешь, родителям такие вещи докладывают? Да, я уже три месяца веду занятия в шахматном клубе Тель-Авива с подающими надежды детьми. Группа спортивного совершенствования. Неофициально и бесплатно. В свободное от работы время. Набираюсь опыта тренерской работы.
Svetka-Bekky: Nikita-80 пишет: И часто ребенок и рад бы все рассказать, но не знает, как и с чего начать. Он знает с чего начать, но сделает это только с человеком, которому доверяет. А доверять тому, кто с милой улыбкой поговорив о том-сём начинает задавать вопросы с подвохами, вряд ли сможет. Может случайно проболтаться. Но потом от этого откажется. Nikita-80 пишет: Потом есть специальные психологи, которые опрашивают детей, пострадавших от взрослых (но тут более серьезные ситуации, конечно Да-да. "Ваше самое раннее воспоминание"
Nikita-80: Да здесь не надо большого доверия.Здесь нужно убедить ребенка, что он имеет право на защиту.Это разговор о произволе педагога , а не о чем-то очень интимном.Просто спросить-было такое или нет.Можно и в присутствии родителей. А кто в кого влюблен-это и я знаю.И мой папа знал, с кем у меня роман.Кого я люблю, а с кем просто встречаюсь.Что здесь такого?. И как это Йосик в Лейлу влюблен? Он-еврей, как я понимаю, а она, скорее, мусульманка.
Svetka-Bekky: Nikita-80 пишет: Здесь нужно убедить ребенка Nikita-80 пишет: Вот чем больше будешь убеждать, тем больше стена будет между вами. Nikita-80 пишет: Можно и в присутствии родителей. А вот хуже этого ничего не придумаешь. Любой замкнётся и будет всё отрицать. Nikita-80 пишет: А кто в кого влюблен-это и я знаю.И мой папа знал, с кем у меня роман.Кого я люблю, а с кем просто встречаюсь.Что здесь такого?. Ну и болтун же ты. Да ещё одну любишь, а с другой просто встречаешься. Одновременно что ли? И в каком возрасте? Nikita-80 пишет: И как это Йосик в Лейлу влюблен? Од-еврей, как я понимаю, а она, скорее, мусульманка. Ну и что из этого? Ты не смог бы влюбиться в мусульманку или еврейку? Или буддистку-кришнаитку какую?
Nikita-80: Svetka-Bekky пишет: Вот чем больше будешь убеждать, тем больше стена будет между вами. Это ерунда.Человека вообще убедить в чем либо достаточно легко, а уж ребенка тем более.Надо знать подход. Svetka-Bekky пишет: А вот хуже этого ничего не придумаешь. Любой замкнётся и будет всё отрицать. А что ему отрицать-то? Он ни в чем не виноват.И при нормальных отношениях дети не постесняются родителей. Svetka-Bekky пишет: Ну и болтун же ты. Да ещё одну любишь, а с другой просто встречаешься. Одновременно что ли? И в каком возрасте? Это просто особые отношения между близкими людьми, но тебе этого не понять, так что и не вникай. Было по-разному-и так и этак.В возрасте, разумеется юном, с 14 до брака. Svetka-Bekky пишет: Ну и что из этого? Ты не смог бы влюбиться в мусульманку или еврейку? Или буддистку-кришнаитку какую? Влюбиться бы-вряд ли...Хотя возможно.Но отношения строить не стал бы. И речь-то не обо мне, а о том, что надо защищать детей от произвола воспитателей.Вот и все.
Svetka-Bekky: Nikita-80 пишет: Это ерунда.Человека вообще убедить в чем либо достаточно легко, а уж ребенка тем более.Надо знать подход. Да, ты похоже считаешь себя великим психологом Nikita-80 пишет: Влюбиться бы-вряд ли...Хотя возможно.Но отношения строить не стал бы. А если любишь? Неужели для тебя важны национальность или вероисповедание? Nikita-80 пишет: И речь-то не обо мне, а о том, что надо защищать детей от произвола воспитателей.Вот и все. Вот для этого и нужны не "дознаватели" с подходами и убеждениями, а люди, которым дети могли бы доверять и без всяких "допросов" сами рассказали бы. Как та вожатая, от которой идёт повествование.
Nikita-80: Svetka-Bekky пишет: Да, ты похоже считаешь себя великим психологом Да, я вообще грешу высоким мнением о себе. Svetka-Bekky пишет: А если любишь? Неужели для тебя важны национальность или вероисповедание? А где я ее могу полюбить? И потом, в целом важно.Это разный менталитет, разные культуры.И вероисповедание важно. Svetka-Bekky пишет: Вот для этого и нужны не "дознаватели" с подходами и убеждениями, а люди, которым дети могли бы доверять и без всяких "допросов" сами рассказали бы. Как та вожатая, от которой идёт повествование. Но она ничего не добилась толком.
Svetka-Bekky: Nikita-80 пишет: Это просто особые отношения между близкими людьми, но тебе этого не понять, так что и не вникай. А я не пойму, как, например, в 10 лет я прибегаю к маме и сообщаю: "мы сегодня на Бугор ездили, ППШ нашли". И как бы я потом ребятам в глаза смотрела? Или в 15: "Мама, я сегодня с Лёнькой по-французски целовалась" Nikita-80 пишет: А где я ее могу полюбить? И потом, в целом важно.Это разный менталитет, разные культуры.И вероисповедание важно. Хочешь сказать, что в Питере не евреек, мусульманок или буддисток? И, неужели, когда любишь, о менталитете думаешь? И какое значение имеет вероисповедание? Неужели и об этом думаешь? Тогда, значит, не любишь. Nikita-80 пишет: Но она ничего не добилась толком. А почему? Потому, что не хотели, чтобы она чего-то добилась. Также и "дознаватель" правдами-неправдами вытянувший что-то из детей, в данном случае ничего не добился бы. Если он, конечно, не прокурор.
Nikita-80: Svetka-Bekky пишет: А я не пойму, как, например, в 10 лет я прибегаю к маме и сообщаю: "мы сегодня на Бугор ездили, ППШ нашли". И как бы я потом ребятам в глаза смотрела? Или в 15: "Мама, я сегодня с Лёнькой по-французски целовалась" Передергиваешь, Света. Если что-то хочешь скрыть, куда ездили и что нашли-этого не расскажешь.Я рассказывал далеко не все, если не считал это нужным. А про личную жизнь, так родитель и не спросит-как это было, куда, где и сколько. Имеется ввиду, что может знать просто о твоих связях и чувствах.Если я звоню и говорю, что у ...ночую, то ему понятно, что не просто потому , что домой лень ехать,И может спросить, какие у меня с ней отношения.Но это дома, конечно. Svetka-Bekky пишет: Хочешщь сказать, что в Питере не евреек, мусульманок или буддисток? И, неужели, когда любишь, о менталитете думаешь? И какое значение имеет вероисповедание? Неужели и об этом думаешь? Тогда, значит, не любишь. Питер-многонациональный город.Только где я могу встретить буддистку и с какой целью? Евреи-это отдельный разговор.Они имели "советский "менталитет , и их родным языком был русский. А мусульмане и женятся на своих, и это правильно. Потом-где и как я могу полюбить девушку одной из этих религий? Что нас объединит? И зачем? Я и сам четырех кровей и мне этого добра достаточно.Наслушался в детстве и от папы, и от бабушки, и от тех бабушки и дедушки.Со своим человеком легче найти общий язык.Потом, как мы венчаться будем? И зачем мне чужие обычаи? Потом-внешность.У меня определенный вкус.Под него не подойдут эти девушки. Svetka-Bekky пишет: А почему? Потому, что не хотели, чтобы она чего-то добилась Конечно, не хотели.Только начальство не хотело.Кому нужен такой скандал? Мы похоже, опять зафлудили ветку.Уж и нац.вопрос затронули.
Svetka-Bekky: Nikita-80 пишет: Со своим человеком легче найти общий язык.Потом, как мы венчаться будем? И зачем мне чужие обычаи? Потом-внешность.У меня определенный вкус.Под него не подойдут эти девушки. И об этом тоже будешь думать, когда полюбишь? Значит это не любовь.
Nikita-80: Svetka-Bekky пишет: И об этом тоже будешь думать, когда полюбишь? Значит это не любовь. Да не смогу я такую полюбить, Света.Но не мое это.Не в моем вкусе, так скажем.
Svetka-Bekky: Nikita-80 пишет: Если я звоню и говорю, что у ...ночую, то ему понятно, что не просто потому , что домой лень ехать, Я в 14 лет дома ночевала, даже, если в час ночи приходила. Первый раз не заночевала на той самой "днюхе" в 15. И никакого сэкса там не было. Nikita-80 пишет: Что нас объединит? И зачем? Любовь вас объединит. Nikita-80 пишет: А мусульмане и женятся на своих, и это правильно. Друг моего детства - татарин, мусульманин женат на еврейке и даже жил в Израиле некоторое время. Сейчас они вернулись в Царицын, куда, надеюсь, в феврале 15-го и я вернусь Nikita-80 пишет: Конечно, не хотели.Только начальство не хотело.Кому нужен такой скандал? А о чём тогда мы спорим? И твой "дознаватель", даже, если бы "дознался" ничего не сделал бы. Nikita-80 пишет: Мы похоже, опять зафлудили ветку Это точно. Давай заканчивать, а то опять на меня обижаться начнёшь
Nikita-80: Svetka-Bekky пишет: Любовь вас объединит. А меня любовь и объединила с моей женой. Да, спокойной ночи, Света.Надеюсь, мы не поссорились.
LaNa: Нашла еще отрывок у Крапивина. Есть у него повесть "Мушкетер и фея". Читается легко, много юмора. И вот отрывок из этой повести: Домик бабки Наташи был очень стар и кособок, а забор – высок, хотя и непрочен. Юрик увидел, как Шпуня и Рудька несколько раз прошлись вдоль этого забора и остановились в наиболее удобном месте. Лезть в чужой огород среди ясного дня – дело отчаянное. Но если время не терпит, приходится идти на риск. Шпуня кряхтя подсадил Рудольфа, а тот, оказавшись на заборе, легко вздернул за собой Шпуню. И оба скрылись. Юрик не стал карабкаться за ними. Он знал, где есть узкая, но вполне подходящая для него лазейка. Этот ход прокопал себе бабкин лопоухий пес Родька – шалопай и приятель всех окрестных мальчишек. Ребята про лазейку знали, а бабка нет. Родька ей не признавался, мальчишки – тем более. Раздвинув лопухи, Юрик скользнул в тесный лаз, прокрался вдоль забора и притаился в кустах смородины. Тут же подскочил Родька, узнал своего, лизнул Юрика в нос и побежал по делам – гонять от миски с кашей нахального петуха Маргарина. Юрик взглядом индейского разведчика окинул территорию. Двухметровое пугало в остроконечном шлеме косо торчало над грядами. Недалеко от пугала качалась помидорная зелень. Там, видимо, пробирались по-пластунски Шпуня и Рудька. Юрик решил, что выждет момент и поднимет шум, а сам ускользнет. Бабка выскочит и заметит похитителей. Тогда им будет не до шлема. Но бабка Наташа появилась на крыльце без всякого зова. Раньше срока. Повертела головой и стала искать что-то в карманах передника. Юрик понял, что шуметь сейчас опасно: Шпуня с Рудькой притихнут, а бабка кинется ловить его, Юрика. Могла и поймать. Она была подвижная и крепкая старуха, сама вела свое хозяйство и никогда ничем не болела. Только глаза ее стали в последнее время слабеть. Бабка обзавелась двумя парами очков: одни для ближнего расстояния, другие для дали. Эти очки бабка носила в многочисленных карманах цветастого передника и часто теряла их и путала. Шпуня и Рудольф не видели бабку. Они видели теперь только свою цель – старинный шишкастый шлем витязя. Достигнув подножия пугала, похитители вскочили. Тощий и легкий Шпуня запрыгал, пытаясь дотянуться до шлема. Но тот висел слишком высоко. Тогда Рудька ухватил пугало за дерюгу, и оно со скрипом легло на гряды. – Эй! Что ли, есть там кто? – раздался громкий и ясный бабкин голос. Шпуня с Рудькой подскочили, оглянулись и только сейчас заметили опасность. Рудька стремительно упал между грядами и заполнил своим грузным телом всю межу. Шпуне падать стало некуда. Он поджал ногу и раскинул руки, стараясь доказать, что пугало – вот оно, никуда не делось. Пока бабка Наташа была без нужных очков, такая замена могла сойти. Шпуня стоял не дыша, хотя у него сразу зачесался нос, а старые трикотажные штаны стали сползать, потому что резинка была слабая. Шпуня с завистью думал о толстом Рудькином животе, но сделать вдох боялся. На бабкином носу появились блестящие окуляры. Шпуня замер и услышал, как звенит кругом мирная летняя тишина. В этой тишине бабка сказала: – Тьфу, будьте вы неладны… – Значит, стекла оказались не те. Но бабка энергично продолжила поиски и почти сразу вынула другие очки. Все мальчишки знали, что в своих дальномерах она четко видит до самого горизонта. Бабка водрузила очки на нос, и Шпунины нервы не выдержали. Он ринулся в бега. Рудольф бросился за Шпуней, и они в один миг достигли забора – как раз там, где была тайная лазейка. Шпуня рассчитал, что с размаха проскочит узкую дыру. И проскочил бы. Но толстый Капустин надеяться на это не мог и решил рывком преодолеть забор. Когда Шпуня стремительно ввинтился в лаз, Рудька вскочил на нижнюю перекладину. Она крякнула, опустилась и припечатала Шпунину поясницу. Рудька упал с забора на улицу, вскочил и помчался с быстротой, удивительной для столь упитанного школьника. Напрасно Шпуня сдавленно вопил ему вслед, умоляя о помощи. Капустин скрылся. Проклиная предательство, Шпуня задергался в ловушке. Но осевшая балка будто крепкой ладонью прижимала к земле похитителя исторических ценностей. Юрик видел из укрытия, как дрыгаются и скребут но траве Шпунины ноги в выгоревших трикотажных штанинах. Увидел это и пес Родька. Подскочил и весело загавкал. Он, конечно, не хотел Шпуне вреда, а просто решил, что это игра, и радовался от души. На шум подошла бабка Наташа. Она сменила дальномеры на очки ближнего прицела и некоторое время наблюдала за суетливым дерганьем ног. Потом через калитку вышла на улицу. Шпуня безнадежно затих. Бабка с любопытством осмотрела его "с фасада". Они встретились глазами и ничего не сказали друг другу. Бабка задубелой ладонью бесстрашно ухватила и выдернула у забора крапивный стебель. Помахала им и пошла к калитке. Шпуня проводил ее тоскливым взглядом. Потом слабо дернулся еще раз и стал ждать неизбежного. Ждать пришлось долго. Бабка не спешила. Юрик видел из кустов, как она пошла в сарайчик и вынесла оттуда скамеечку, на которую обычно садилась, чтобы подоить козу Липу. Она протерла сиденье передником, принесла скамеечку к Шпуниным ногам, удобно села, положила на колени крапиву и аккуратно поддернула пышные рукава кофты. Юрик, замерев, как лягушонок вблизи от цапли, и не мигая, смотрел на зловещие бабкины приготовления… А Шпуня ничего этого не видел и не чуял. Ему казалось, что времени прошло очень много. Он даже стал глупо надеяться, что бабка по старости лет про него забыла, крапиву отдала на обед Липе, а сама занялась хозяйственными делами. И может быть, сейчас на улице появится кто-нибудь из приятелей, освободит Шпуню, и они пойдут искать подлого и вероломного Рудольфа Капустина… В конце улицы показался мальчишка-велосипедист. Шпуня задрожал от радостного нетерпения. Но тут же опечалился. Это был не союзник и вообще не мальчишка, а Катька Зарецкая в шортах и майке. Шпуня схватил валявшуюся рядом суковатую палку и взял ее на изготовку, как автомат. Катя подъехала и очень удивилась: – Шпуня! Ты что здесь делаешь? Именно в этот горький миг Шпуня ощутил, как заскорузлые бабкины пальцы взялись за резинку его штанов. – Ды-ды-ды… – сказал он, делая вид, что ведет огонь короткими очередями. – Ды-ды-ды-ды… Ды-дых… Катькины ресницы распахнулись от изумления. – Уходи, – быстро сказал ей Шпуня. – Мы в войну играем, не мешай. – С кем ты играешь? – опять удивилась Катька. Вместо ответа Шпуня вдруг выкатил глаза и часто задышал. – Шпуня, что с тобой? – Ранили, – плаксиво сказал Шпуня. – Из огнемета… Да уходи ты! – Кто тебя ранил? Никого не видно. Шпуня опять задышал, будто глотнул горячей липкой каши, и со стоном объяснил: – По тылам бьет зараза, из укрытия… Ой, ой, ой… Ну, уходи же скорее, ты меня демаскируешь! Человек в засаде, а она… Катя пожала плечами и уехала, не оглянувшись на ненормального Шпанькова, который, видимо, совсем поглупел за каникулы… Бабка тем временем отбросила измочаленный крапивный стебель, встала, ухватила крепкими руками перекладину и, кряхтя, приподняла ее. Шпуня вылетел из лазейки, как… Можно сказать, как стрела, как пробка из бутылки, как ракета, как пуля. Но, пожалуй, он вылетел, как все это вместе взятое. И понесся, натягивая штаны почти до подмышек. Бабка Наташа погрозила Родьке и понесла в сарай скамеечку. Юрик тихо подождал, когда она скроется. Потом проверил перекладину: не осядет ли опять? – и скользнул на улицу. Там он увидел Катю, которая возвращалась на велосипеде из магазина. Юрик остановил ее и про все рассказал.
LaNa: Не хочется открывать новую тему из-за маленького отрывка, поэтому напишу прямо в этой ветке (если надо -пусть модераторы перенесут её в новую ветку). Тут где-то промелькнуло упоминание о книге Б. Ельцина. Есть у нас такая; правда, я её так и не осилила. Вот, нашла в интернете - Борис Ельцин "Исповедь на заданную тему" Мать, которая с детства научилась шить, работала швеей, а отец рабочим на стройке. У мамы мягкий, добрый характер, она всем помогала, обшивала всех - кому надо юбку, кому платье, то родным, то соседям. Ночью сядет и шьет. Денег за работу не брала. Просто если кто полбулочки хлеба или еще что-нибудь из еды принесет - на том и спасибо. А у отца характер был крутой, как у деда. Наверное, передалось это и мне. Постоянно из-за меня у них с мамой случались споры. У отца главным средством воспитания был ремень, и за провинности он меня здорово наказывал. Если что-то где случалось - или у соседа яблоню испортили, или в школе учительнице немецкого языка насолили, или еще что-нибудь - ни слова не говоря, он брался за ремень. Всегда происходило это молча, только мама плакала, рвалась: не тронь! - а он двери закроет, приказывает: ложись. Лежу, рубаха вверх, штаны вниз, надо сказать, основательно он прикладывался... Я, конечно, зубы сожму, ни звука, это его злило, но все-таки мама врывалась, отнимала у него ремень, отталкивала, вставала между нами. В общем, она была вечной защитницей моей.
Мирина: Немного непонятно, он что во всем происходящее вокруг считал виновным своего сына?!
Alex710: Лана, большое спасибо за отрывки. По "Мушкетёру и Фее": забавный эпизод, конечно - застрял, как Винни-Пух. Очень удобно для порки. И как перед девочкой харахорился. Я тоже пытался так, когда со Светкой вместе пороли. Но долго не выдержал. По "Исповеди": Мирина пишет: Немного непонятно, он что во всем происходящее вокруг считал виновным своего сына?! Ну, во-первых времена очень тяжёлые были - военные (Б.Н. 1931 г.р.), неудивительно, что отец злой постоянно был. Во-вторых, Б.Н. - тоже не подарочек был в детстве, конечно. И драки были. И два пальца на руке потерял от взрыва гранаты. Что, в принципе, могло и у нас случиться. То ли нам повезло, то ли лучше с оружием были знакомы (как не странно звучит, но мы то до прямого контакта по книгам изучали устройство). Он там много пишет о себе. Человек с характером. LaNa пишет: Есть у нас такая; правда, я её так и не осилила. Зря. Я её ещё в конце 80-х прочитал, сразу после выхода.. Если отбросить некоторые политические - нудноватые вещи (а куда от них деться политику?), то книга написана очень живо. И про детство и про юность и про начало рабочего пути.
Svetka-Bekky: Alex710 пишет: застрял, как Винни-Пух. Очень удобно для порки. Да уж. Идеально. И держать не надо и попа свободна к доступу. Alex710 пишет: Я тоже пытался так, когда со Светкой вместе пороли. Но долго не выдержал. Тоже мне нашёл перед кем харахориться. Сама не лучше тебя была. Alex710 пишет: И два пальца на руке потерял от взрыва гранаты. Что, в принципе, могло и у нас случиться. То ли нам повезло, то ли лучше с оружием были знакомы (как не странно звучит, но мы то до прямого контакта по книгам изучали устройство). Это точно. Знали, что граната пролежавшая в земле 30 лет может сработать от прикосновения. Договор был, что в случае гранаты, снаряда, бомбы сразу сворачиваемся и с автомата вызываем ментов, чтобы прислали сапёров. Инкогнито, конечно... Alex710 пишет: Он там много пишет о себе. Человек с характером. Б.Н., при всех его недостатках, был человек из народа. Настоящий мужик. Но и недостатки были, конечно, чисто народные.
Шура: А отец у Б.Н. еще и сидел! причем, где-то в 33-34 гг. Это ж было в Казани. Он работал на заводе и группа рабочих написали письмо с просьбой улучшить условия труда, что ли. И их посадили. Мать в то время жила на квартире, не работала, вилимо шила только. Родился второй мальчик там. И дочка хозяйки была крестной братишки. Пото, когда Б.Н.Ельцин приехал в Казань, эта женщина - та девочка-подросток попросила его помочь с жильем ей. Мол, мы вашу семью пригрели в трудное время. Помог. Это я пишу по памяти из местной прессы 90-х годов. Может, где-то есть поточнее. Сейчас ничего не смотрела.
Svetka-Bekky: Шура пишет: А отец у Б.Н. еще и сидел! причем, где-то в 33-34 гг. Это ж было в Казани. Он работал на заводе и группа рабочих написали письмо с просьбой улучшить условия труда, что ли. И их посадили. В те времена многие сидели. И большинство ни за что. Фраза, слышанная от одного такого человека в детстве. Не для моих ушей, конечно, она была, но я слышала: "При Сталине вся страна была автобусом - половина сидит, остальные - трясутся".
Alex710: В. Крапивин, "Самолёт по имени Серёжа": "У мамы глаза из серых сделались желтыми. И круглыми... Я очень люблю маму, но когда у нее делаются такие глаза, у меня внутри будто закипает. И у мамы, наверно, такое же чувство. - Так бы и огрела тебя чем-нибудь! - Ну и давай!.. Ноги у меня ничего не чувствуют, а место, откуда они торчат, вполне... осязательное. Бери ремень"
Alex710: Мирина пишет: Ну и как выпорола? У него ноги парализованы? Так в повести франгуляры такого мальчика пороли.(кстати там большой негатив к больным и генетически " плохим" людям- если я правильно поняла модель современной спарты. Нет, не выпорола. Обозвала циником.
Мирина: А как ты считаешь стоило?
Alex710: Мирина пишет: А как ты считаешь стоило? Конкретно его? И конкретно в данном случае? Думаю, что нет. Это рассказ о сильном мальчике, у которого в результате травмы отнялись ноги, но он смог победить свою слабость. Если честно, то я это давно читал, подробностей уже не помню.
LaNa: Ну вот, навели вы меня на мысль еще об одном мальчике-инвалиде из повести Крапивина "Та сторона, где ветер". Его и инвалидом назвать язык не поворачивается. Такие люди как Яшка и его отец просто не могут не вызвать уважения и восхищения. Вот отрывки из этой повести: "Затея с катапультой теперь казалась Генке совершенно глупой. Вроде дошкольничьей игры в лошадки. Даже стыдно было. И вообще все теперь казалось мелким и незначительным по сравнению с бедой мальчишки, которого он только что встретил. Генка уперся пятками в водосточный желоб и лег на спину. Теплое от солнца железо грело сквозь рубашку. Лучи покалывали краешек глаза, но Генка, не моргая, смотрел вверх. Там, в зените, стояла бесконечно голубая густая синева. И двигались облака. Они бежали все так же неторопливо, но что-то случилось с ними: облака уже не походили на круглый дым от корабельных пушек. Они были лохматые и раздерганные на клочья. Такими же медленными и раздерганными были Генкины мысли. «У Владьки отец, – думал он, – инженер… И у меня… инженер. Интересно, какой отец у Владьки?.. Наверху сильный ветер: вон как растрепало облака. Медленно идут… Облака всегда идут медленно. Это только с земли кажется, что медленно, а на самом деле… И время тоже. Дни… Кажется, что дни еле ползут, а оглянешься – целый месяц прошел… Скорей бы он проходил, этот месяц! Пройдет, и все кончится, не надо будет думать об английском. Только жалко, что кончатся и ветры, и лето… У меня отец тоже инженер. Как у Владика. А Владьку отец хоть раз ударил? Ну нет, это… это же такое было бы свинство! Да и за что? Владька же, наверно, не оставался на осень по английскому… И опять этот английский! Ну здесь-то он при чем?» Это было просто смешно. Смешно думать о какой-то двойке по английскому языку, когда рядом, на улице Чехова, живет мальчишка, не видящий неба, облаков, солнца. И вообще ничего. Ни-че-го. Ни малейшего проблеска света. – Ничего… – сказал Генка и вдруг понял полную безнадежность этого пустого черного слова. Не было в этом слове даже самой крошечной, самой слабой искорки. Только непроницаемая тьма. Ничего и никогда… Но как это можно?! Так не бывает! Он попытался представить себя слепым. Он закрыл глаза. Но солнце просвечивало сквозь веки, и в глазах плавал яркий оранжевый туман. Тогда Генка прижал к ним ладони. Однако и сейчас в фиолетовой темноте плавали хороводы пестрых пятен. Генка ждал. Медленно, нехотя одно за другим пятна стали угасать. Их было еще много, но они потускнели, растворились в сумраке. А фиолетовая тьма сгущалась и сгущалась. И вдруг, поглотив последние следы света, навалилась на Генку плотная и тяжелая чернота! Мгновенный страх резанул его: а если это совсем?! Генка раскинул руки с такой силой, что ссадил о железо костяшки пальцев. И солнце ударило по глазам жгучими и веселыми лучами. – Ты что? – испугался Яшка. – Ничего, – хмуро сказал Генка и стал слизывать с костяшек алые капельки крови. Он успокоился. Он совершенно успокоился. Очень маленькими были его несчастья по сравнению с Владькиным горем. Стоило ли о них вспоминать? И Генка подумал, что сегодня же он с легким сердцем закинет учебник английского языка за поленницу." "Генка больше не спрашивал. Владик сидел, устало сгорбившись, будто проскакал на своем «коне» много трудных километров. Потом он легко спрыгнул с балки и как ни в чем не бывало предложил: – Пойдем, у меня там компас. Тоже сам сделал. Он потащил Генку в дальний угол чердака. Там в пластмассовом бачке для проявления фотопленок плавала на пробковом кружке длинная сапожная игла. – Я ее намагнитил, – объяснил Владик. – Такой компас очень точным считается. Только надо держать подальше от железа. Я не знал сначала и поставил возле флюгера. А потом догадался, что врать будет. Помнишь, в» Пятнадцатилетнем капитане» Негоро железо под компас сунул? Я, когда прочитал, догадался. – Прочи… – начал Генка и осекся: опять Владик обидится. Владик не то с усмешкой, не то со вздохом сказал: – Не я, конечно, читал, а папа. Сам я редко читаю. «Читает все-таки, – подумал Генка. – Кажется, бывают такие книги с выпуклыми буквами». Он набрался смелости и спросил: – Есть такие книги, да? Специальные? – Он не решился сказать «для слепых». – Есть, – недовольно ответил Владик. – Мало только. Там буквы проколами делаются. Я их не люблю, я обыкновенные буквы люблю. Они сидели в дальнем темном углу, у компаса, на каких-то чурбаках, и Владик сказал: – Знаешь, как я учился читать? Еще до школы. По спичкам. Папа на работу уходил, а я целый день один дома. Знаешь, как скучно!.. Маленький еще был. Тогда папа меня и начал учить, из спичек складывал. Сначала буквы, потом слова. Потом начал сказки сочинять. Я ночью сплю, а он сидит, сочиняет, а потом спички на кусочки ломает, слова складывает. Сначала еще ничего, я плохо читал, сказки коротенькие были. А когда научился, знаешь как ему доставалось… Он иногда до утра сидел. А я же глупый был, мне лишь бы сказка получше да подлиннее. Утром он уйдет на работу, я встану – и скорее к столу. Там уж газета, а на газете буквы. Если сказка длинная, мне на полдня хватало. Ползаю, разбирая… Надо ведь осторожно, чтобы спички не сдвинуть. Потом уж их папа приклеивать стал, потому что один раз окно было открыто, и ветер газету сдул… Уж я ревел! Бегал по комнате, кулаками махал, хотел ветер наколотить… Смешно, верно? Было ничуть не смешно. Наоборот. Захотелось Генке сказать Владику какие-то хорошие слова. Про него самого и про его отца. Но таких слов Генка говорить не умел. И он лишь спросил небрежно: – А в школе ты тоже в Воронеже учился? – В Воронеже… И в Омске. В разных… – В специальных? Владик покачал головой. – Нет. Не хочу я… В специальные интернаты… Там все время жить надо. А мы с папой… понимаешь, вместе все время. – Понимаю, – шепотом сказал Генка. – Я и в такой школе могу. Думаешь, не могу? У меня память хорошая, я все на уроках запоминаю. Писать в тетрадях только трудно. Ну, меня от чистописания все равно освобождали. И от рисования освобождали." "Владик прислушался. – Папа идет, – сказал он. – Где? – Ну, я не знаю. Далеко еще. Генка зажмурился и напряг слух. Ему тоже захотелось услышать шаги Владькиного отца. Но он слышал только незаметный шум дня: шорох ветра, далекий гул машин, голоса прохожих, басовитые гудки буксиров, музыку репродуктора… А потом звякнула калитка, и Владик весело крикнул: – Ага, пришел! – Это прозвучало, как «ага, попался!». – А говорил, что до вечера… От калитки шел высокий человек в сапогах, серой кепке и мешковатом темном костюме. Доски прогибались под сапогами. Лицом он показался Генке похожим на испанца: прямой нос, узкий подбородок, волосы на висках подстрижены низко, как у тореадора, которого Генка на прошлой неделе видел в киножурнале. Но губы были широкие и мягкие, а волосы светлые. Все это Генка разглядел, когда Владькин отец остановился и поднял голову. Он улыбнулся Генке глазами, а Владику ответил: – Не получилось до вечера. Прогнали. Владик испуганно качнулся вперед. – Кто? – Начальство, – засмеялся отец. – Ты не свались… До послезавтра приказано на работу не являться. Говорят, без меня теперь управятся. Вот как… – Ура! – тихо, но энергично сказал Владик. – Это они правильно. – Что же делать, будем загорать. – Папа… – сказал Владик. – Ну? – Ты готов? – Давай. – Держи! Владик стремительно согнулся и прыгнул вперед, с крыши. У Генки внутри что-то оборвалось. Он чуть не крикнул. Но руки отца подхватили Владика у самой земли и удержали на весу. – Приземлились, – сказал Владик и важно покачал головой. Генка вспомнил своего отца. Как он уехал. Какая-то смесь обиды и зависти качнула его вперед, как волна. Не думая, Генка шагнул к самому краю крыши и тоже прыгнул. Он прыгнул не глядя. Ноги скользнули по мокрым доскам. Он упал на бок и ударился локтем. Так, что искры и слезы из глаз. Стараясь не морщиться, Генка сел и увидел над собой Владькиного отца. – Жив? – Жив, – сказал Генка и попытался улыбнуться. – Ну надо же догадаться! Кости целы? Вставай тогда. – Он приподнял Генку за плечи. – Тут ведь дело не простое. У нас с Владиком все рассчитано, а ты сразу – бултых! – Ничего, – сказал Генка, пряча влажные глаза. И добавил уже совсем глупо, сам не зная зачем: – А вы и не похожи вовсе на инженера. Я думал, вы не такой. – Какой есть, – улыбнулся Владькин отец. И, кажется, не удивился. А Генка чувствовал, что несет чепуху, которая показалась бы смешной даже малышу Ильке. И все-таки нес: – У меня отец тоже инженер. Тоже не похож. Наверно, все настоящие инженеры не похожи на инженеров. – А это мысль, – сказал настоящий инженер. Владик тронул Генку за рукав. – Ну я и перепугался, – признался он. – Пустяки, – ответил Генка. – Я пойду. Надо мне домой. – А то оставайся, – предложил отец Владика. – Сейчас полную сковородку картошки соорудим. – Он обернулся к Владику: – Ты начистил? Владик вздохнул и зацарапал ботинком по крыльцу. – Ну, я так и знал, – печально сказал отец. – Конечно, забыл? – Сейчас начищу, – заговорил Владик. – Долго, что ли… – «Долго, что ли»!.. Горе ты мое! Про крышу небось не забыл, – усмехнулся отец. И обратился к Генке: – Слазить на крышу он никогда не забудет. Вот уродился чертеняка! Что с ним делать, не знаю. Лупить, что ли? – Лупи! – весело сказал Владик. – Неудобно как-то. Большой уже. – Раньше надо было, – охотно согласился Владик. – Вот сломаешь шею… – Я?! Генка молча слушал их, и ему не хотелось уходить."
LaNa: LaNa пишет: Такие люди как Яшка и его отец Неправильно написала, не Яшка, а Владик, конечно...Сейчас перечитала немного эту повесть. Сильно написано, и мальчишка очень сильный. И в конце повести, после операции, он стал все-таки немного видеть. И почему нынешние дети так мало читают Крапивина? Провести, что ли опрос среди своих учеников: кто знает такого писателя и читал его...
Alex710: LaNa пишет: И почему нынешние дети так мало читают Крапивина? Провести, что ли опрос среди своих учеников: кто знает такого писателя и читал его... Интересный вопрос. Или Кира Булычёва, например? Или Марка Твена в конце концов?! Я тоже попробую.
Alex710: LaNa пишет: Наверно, все настоящие инженеры не похожи на инженеров. – А это мысль, – сказал настоящий инженер. Светка! Что скажешь?
Миррка: Alex710 пишет: LaNa пишет: цитата: И почему нынешние дети так мало читают Крапивина? Провести, что ли опрос среди своих учеников: кто знает такого писателя и читал его... Интересный вопрос. Или Кира Булычёва, например? Или Марка Твена в конце концов?! Я тоже попробую. ну кто ж на ночь про книги говорит....эх опять спать не буду пойду засяду на всю ночь с книгой, компенсировать гигантский пробел в образовании а то позор мне позор ничего из этого не читала хотя нет, Крапивина теперь уже хоть что то читала...всю прошлую ночь
Mily: Alex710 пишет: LaNa пишет: цитата: И почему нынешние дети так мало читают Крапивина? Провести, что ли опрос среди своих учеников: кто знает такого писателя и читал его... Интересный вопрос. Или Кира Булычёва, например? Или Марка Твена в конце концов?! Мои все читают, дети, племяшки, друзья их, потому что я книжный маньяк. У меня все мои книжки детские до единой сохранены и я трясусь над ними как кащей над златом. Даже целехоньки такие бумажные совсем, пожелтевшие, подклеенные, но живы.
Alex710: Миррка пишет: пойду засяду на всю ночь с книгой, компенсировать гигантский пробел в образовании а то позор мне позор ничего из этого не читала хотя нет, Крапивина теперь уже хоть что то читала...всю прошлую ночь Позор, Миррка, это когда не хочешь читать, а не когда не успела прочитать.
LaNa: Эти отрывки я вспомнила, наткнувшись на тему "Смягчение последствий порки". Только тут быстрее "смягчение действия порки". Как человек из "параллельного мира" никак прокомментировать не могу, просто стало любопытно. Итак, отрывки из повести "Журавленок и молнии", которая стала началом этой ветки. "Горька знал, что "папа займется"… Страх у Горьки сначала поубавился, когда он оказался на улице. Все-таки кругом был простор и была свобода. Но Горька понимал, что свобода эта обманчивая. Куда он денется? Бежать? Все равно сыщут, доставят обратно через детприемник. Еще хуже будет. От досады и отчаяния Горька закинул в траву сумку Капрала. Он знал, что на этот раз отец не будет горячиться: тут не двойка в дневнике и не ведро с мусором, которое Горька забыл вынести… Станет тихо-тихо, мама уйдет на кухню, прижав к лицу руки, и в этой тишине отец спокойно скажет: "Ну-ка иди сюда… Значит, воровать начал? Хочешь, чтобы отца прогнали с работы? Не выйдет, лучше я тебя сам…" Потом начнут слабо звякать колечки портупеи… Горька тихо заплакал на ходу и так, с опущенной головой, наткнулся на Егора Гладкова. – Ты чего? – спросил Егор с усмешкой, но и с тревогой. Егор, конечно, не был другом. Он относился к Горьке "не очень". Кажется, даже слегка презирал. Но он был справедливый. И он был все-таки свой. Горька, ничего не скрывая, рассказал свою печальную историю... – Анальгину купи в аптеке, – вдруг посоветовал Митька Бурин. То ли шутя, то ли по правде. – Таблетку слопаешь, боль задерживает. У меня когда сломанная нога болела, я так спасался. Горька поднял глаза. – Правда? Митька пожал плечами: не хочешь – не верь. А Горька опять столкнулся взглядом с Журкой, и тот опять быстро опустил глаза." И второй отрывок - из разговора Журки с мамой после той -жестокой и несправедливой- порки: "Мама долго молчала. Журка, чтобы спрятать заблестевшие глаза, стал натягивать через голову рубашку. Из-под рубашки проговорил: – Я знаю, что сперва был виноват… Потому что так сказал… Но он на меня, как будто я самый страшный враг… – Он горячий… И он же не думал, что это так закончится! Ему в детстве сколько раз попадало от родителей, и он никуда не бегал. Вот и сейчас не понял: что тут страшного?.. – "Страшного"… – усмехнулся Журка. – Он решил, что я его испугался, да? Я не поэтому ушел. – Я ему объяснила… Но не у всех ведь так, Журка. Вот Горьку отец взгреет, а назавтра они вместе на рыбалку едут. А разве Горька хуже тебя? Или у него меньше гордости? Журка подумал и пожал плечами. – Разве я думаю, что он хуже? Просто… он такой, а я такой. – Какой же? – осторожно спросила мама. – Я? – Да нет, Горька. – Мама чуть улыбнулась. – Тебя-то я знаю. – А он… Ты говоришь, с отцом на рыбалку. Ну и что? А как двойку получит, заранее анальгин глотает, чтобы дома не так больно было… Ему главное, чтоб не очень больно, а кто лупит – ему все равно. Хоть отец, хоть враги… – Ну какие у вас с Горькой враги? – Мало ли какие… Меня летом одна компания в плен поймала, хотели отлупить. Ну, это понятно было бы. Хоть плохо, но не обидно… А тут все наоборот: отец… вон как меня, а Капрал… это их атаман… он меня на улице встретил и куртку свою дал. Даже домой к себе звал… – И все на свете перепуталось. Да? – сказала мама. – Ну, что же… А знаешь, милый, во всей этой истории есть какая-то польза. – Да?! – вскинулся Журка. И вдруг вспомнил, как плевал на дверь красной слюной. И отодвинулся от мамы. – Да, – вздохнула мама. – По крайней мере ты знаешь теперь, какая бывает боль. Журка вздрогнул, но сказал пренебрежительно: – Да что боль… Губу закусил, вот и все. – Я не про такую боль. Я про то, как плохо, если родной человек обижает, а враг жалеет. Когда сердце болит… Такое тоже случается в жизни, это надо знать. А ты до сих пор жил, как счастливый принц."
ЛиСиЦа: LaNa пишет: – Я не про такую боль. Я про то, как плохо, если родной человек обижает, а враг жалеет. Когда сердце болит… Такое тоже случается в жизни, это надо знать. А ты до сих пор жил, как счастливый принц." Я, наверное, всю жизнь прожила, как "счастливый принц"... Так и не смогла вспомнить, чтобы меня всерьёз обижали родные или друзья... Разочаровывали?.. Случалось... Но они всё равно оставались родными и друзьями... Предавали?.. Было.. Они переставали быть друзьями...
Шура: Прочитала две новые книги Крапивина. Для меня новые, может, кто-то и читал уже. называются так: "Cемь фунтов брамсельного ветра" и "Прыгалка". Книги похожи на все крапивинские книги, дети именно такие, как у него - парусники любят, книги читают, в вечной дружбе клянутся, талисманами обмениваются. И упоминается ТН. Причем как-то...с умилением и ностальгией, что ли! Например, книга "Прыгалка" описывает местность типа Крыма, и там якобы растет растение "тараскины слезки", специальное для порки. И мол до революции всех пороли этим, а потом запретили. А сейчас - за уши бабка дерет, старшая сестра шлепает рукояткой рисового веника, а если кто-то попадется в чужом саду за кражей, то должен САМ сорвать крапиву и подать хозяину, и тот постегает нарушителя по голым ногам. А кто так не сделает - того будут дразнить "хихилой" свои же приятели. Любимый директор школы иногда грозит выпороть "тараскиными слезками", и ученики сразу же подчиняются его требованиям. Вот такая сентиментальная тема))) Обе книги есть в сети, можете почитать.
Nikita-80: Спасибо, Шура! Опять что-то новенькое поведала. Интересно, что за " тараскины слезки"? Надо найти, как они выглядят . А еще бы лучше- какие после них следы остаются. Вот , фрагмент из книги нашел: Высокая, как бурьян, пыльно-серая, с шипами на тонких листьях трава «тараскины слёзы» известна в здешних местах каждому. Она злее обычной крапивы в тыщу раз: как черные осы по сравненью с комарами. Грозить ею, конечно, можно, однако в ход пускать не смеет никто — ни зловредные взрослые, ни самые коварные мальчишки и девчонки… В давние-давние времена бытовал в здешних краях обычай учить малолетних «тарасок» с помощью этой травы уму разуму и послушанию. Натерпелись бедняги. После такой науки целую неделю ни на лодочной банке грести невозможно, ни на школьной лавке слушать учителя, ни дома на табурет борщ хлебать
Мирина: Очень интересно и познавательно! Бедные дети, что напороты такой суровой травой! А я вчера как раз видела крапиву, пожалуй первый раз в Израиле; её специально высаживают вместе со многими другими растениями для комфорта перелетных птиц в том числе редких и исчезающих в долине Хула, где у них привал между севером и Африкой 2 раза в год. Трогать не решилась, a гид сказал что довольно чувствительная и поэтому высажена так, чтоб человек даже случайно не смог обжечься об неё - для того чтоб приблизиться к ней вплотную надо пройти довольно большой участок других трав.
Serge de K: Мирина пишет: А я вчера как раз видела крапиву, пожалуй первый раз в Израиле; её специально высаживают вместе со многими другими растениями для комфорта перелетных птиц в том числе редких и исчезающих в долине Хула, где у них привал между севером и Африкой 2 раза в год. Да, при климате Израиля крапива енто ,действительно, "экзотическое растение"...Честно признаюсь, в долине Хула не был...Был по соседству с этой долиной...И вообще, я думаю если бы я захотел бы вывезти на память пару стебельков израильской крапивы в Россию, то израильская СБ мне ,просто, не позволила бы это сделать
Митрил: Нда судя по количеству порок в книгах Крапивин был тем ещё тематиком.
Sakh: Почему тематиком? Просто автор писал для детей и о детях, а уж опыт общения с ребятишками у него был огромный, причем окраины Свердловска в 60-80-х годах явно не были заселены одними интеллигентами с аристократическими замашками ... И кому в детстве не прилетал родительский шлепок по мягкому месту за то, что делать НЕЛЬЗЯ, либо реже за то что не сделал, что необходимо ... Важнее другое, как иллюстрация фрагмент из "Тополята". – Мальчик, подожди… Мы говорим не о политике, а о воспитании в семье и школе. О том, что сейчас принимаются законы, по которым никто не имеет права унижать вас, ограничивать ненужными запретами, лишать компьютера, ставить в угол, бить вас… – А если не ремнем, а просто рукой по шее, это можно? – спросил с задней парты круглый и неторопливый Костик Лопухин. – Ни в коем случае! Вы должны в таком случае немедленно сообщать в органы опеки, учителям или в милицию… то есть в полицию. – И что потом? – спросил обстоятельный Лопухин. Маргарита четко разъяснила: – Родителей, которые применяют недозволенные приемы воспитания, могут лишить родительских прав, а детей направить в специальную патронажную семью или в детский дом… – В-вот радость-то… – сказала сосед Лопухина Стасик Важейко. – В детских домах Империи создаются все условия для счастливой жизни и учебы, – сообщила, не вставая, Елена Евгеньевна. И деревянными пальцами потрогала на шее косыночку. Стасик Важейко – худой и лохматый – встал. Он слегка заикался и тем не менее любил выступать. – Вчера б-была п-передача. Про большую с-семью. У них пятерых ребятишек забрали в детдом. Но не потому, что их били, а потому, что нечем было платить за квартиру… – Важейко, сядь! – велела завуч Яна Константиновна. – П-почему «сядь»? Я не все сказал… Старшие мальчик и д-девочка через три дня сбежали из детдома и рассказали, что мальчика воспитательница излупила веником в туалете, а д-девочку… б-большие мальчишки затащили под одеяло и… – Важейко, сядь! – Яна Константиновна, вы ограничиваете право школьника на свободу высказываний, – невинным голосом заметила Зинаида Ивановна. Ей полагалось бы бояться завуча, но она не боялась, потому что все равно собралась увольняться. Маргарита Геннадьевна покивала, чуть не уронив очки: – Бывают ошибочные передачи. Телевидение – источник ложных слухов. Детям вообще не следует смотреть его. – А как же права? – спросил Витя Лампионов. – Вот о правах мы и говорим. О том, что никто не может обижать детей, заставлять жить в бедности, принуждать к работе, подымать на них руку… Чтобы бороться с этим, создаются во всем мире специальные суды, которые подчиняются только Организации Объединенных Наций. Больше никому – ни президентам, ни регентам, ни правительствам. И называются они «Ювенальная юстиция». «Ювенальная» – значит «детская», а «юстиция» – это «судопроизводство». Суды на защите нового поколения. Именно они стоят на страже прав детей… – А если дети не хотят? – осторожно спросила Танюшка Юкова и быстро глянула на Теньку. Она, видимо, кое-что слышала про его семейные дела. – Судьи лучше знают, что нужно детям, – разъяснила Маргарита и вдруг улыбнулась. Словно в древесном стволе появилась поперечная щель. – Ювенальная юстиция помогла уже тысячам и тысячам ребят и родителей во всем мире. Эти люди благодарны ей и называют ее по-родственному – «Ювеналка». Или сокращенно – ЮЮ… Теньке помолчать бы, съежиться посильнее и не обращать на себя внимания. Мало ли что… Но он не имел права предать кошку, которая, может быть, бродит где-то и ждет встречи с ним, с Тенькой… Он звонко сказал, не вставая: – Ю-ю – это кошка. – Что? – Маргарита наконец уронила очки. И подхватила их на лету. – Это кошка, – отчетливо повторил Тенька и встал. И засвистело в ушах, как тогда, на перилах балкона. И опять отлетела боязнь. Потому что, если появляется перед тобой такое вот гадство, нету сил молчать. – Это кошка из рассказа писателя Куприна. По имени Ю-ю. Такое хорошее имя… А ваша Ювеналка – она наоборот. Она… фашистская. Потому что отбирает ребят у матерей… Автор не бог и не идеал, да его критиковали за "однобокость" произведений, да это одна из форм "сиротской" литературы, т к почти у всех главных героев не полные семьи, чаще нет отцов, реже матерей, кто-то полный сирота, что в обычных, что в фантастических его произведениях норма. Во время командорства в "Каравелле" некоторые родители обвиняли его, что отряд ставит себя выше семьи ребенка. Думается, что это были как раз родители из благополучных семей, у них и так все нормально, они самодостаточные ячейки общества ... Тогда как детям с дефицитом внимания со стороны родителей, взрослых участие в жизни отряда на определенном отрезке жизненного пути наверное было просто необходимо. От себя отмечу, что почти все произведения Крапивина полезны не столько для детей, сколько для их родителей или людей их замещающих, учителей, воспитателей ... Чтобы как можно меньше у нас было "ненужных" и "потерянных" детей ...
Sakh: Фантастическая сказка "Мальчик девочку искал", вроде бы вообще мало общего с действительностью, а по факту описано много чего тематического ... Во первых тыгвогонские порядки - власти запретили наказывать детей (ну вот такая прогрессивная имперская власть :) ), так в итоге родители подняли бучу, чтобы им разрешили наказывать отпрысков (не находите параллелей с принятием закона против домашнего насилия и послаблений в деле декреминализации побоев, а писатель это предвидел за 6-7 лет до событий), ну и направление провинившихся мальчишек к Тётушке (баронессе ...), да 99.999% всех к ней направленных отделались страхом и возможно стыдом (перед входом к ней нужно было быть уже с растегнутыми штанишками), с прослушиванием записанных воплей наказываемых детей с похожими голосами, но это светило педагогики в КРАЙНИХ случаях применяло реальные наказания (откуда бы у нее были записи да ещё на разные голоса), полное ощущение, что писатель с возрастом стал поддерживать ранее не однократно обсуждаемый им же самим вид внушения подрастающего поколения (или понял, что не со всеми детьми можно по доброму, словами и т.п.) ...
полная версия страницы