Форум » Тема телесных наказаний в литературе. » Геннадий Дергачев. "Три прута против рапиры". » Ответить
Геннадий Дергачев. "Три прута против рапиры".
Вико: Геннадий Дергачев Три прута против рапиры "Если колют шпагой, болит в одной точке. Ужасная боль! А после ударов сабли горит вся спина. Это более приятная боль, что ли. По крайней мере, привычная. Вот я всегда удивлялся: как же шпажисты терпят такую боль? А они не понимают, как можно приспособиться к нашим ощущениям". (Алексей Якименко, восьмикратный чемпион мира) Каждый раз, когда доводится видеть, как спортсмены получают травмы, и они стараются стойко переносить сильнейшую боль, пока к ним не подоспеют медики, чтобы сделать первичную анестезию, нет-нет да вспоминается одна простая житейская история, совсем почти не оригинальная, хотя бы тем, что таких, похожих во множестве, хоть сейчас можно разузнать, если задаться такой целью. Но все же она не забылась, потому что в ней немало той самой психологии, без которой жизнь человеческая была бы совсем не та, какой мы привыкли ее наблюдать. Память возвращает меня в Москву конца 70-х годов прошлого столетия. Уже вовсю ощущалось дыхание... нет, не весны, а XXII летних Олимпийских игр 1980 года. До Олимпиады нужно было ждать еще не один год, но о ней уже много говорилось по радио, по телевизору, о ее подготовке можно было найти материалы в газетах и журналах. Неудивительно, что мальчишки и девчонки Союза Советских Социалистических Республик в эти годы особенно сильно заразились именно олимпийскими видами спорта: они просто рвались записаться в спортивные секции и обещали родителям, что это плохо не отразится на их успеваемости в школе. Большинство мам и пап были не против. Атмосфера ожидания чего-то праздничного и интересного этому способствовала, а новая песенка "Гиподинамия, что это такое?" заставляла даже уже престарелых бабушек и дедушек притоптывать в такт исполнителей, хотя бы кончиками тапочек. Одна из наших сотрудниц отдала свою дочку лет одиннадцати-двенадцати "на рапиру", как она выразилась, имея в виду фехтование. Прошел, наверное, год, за который все уже успели позабыть, чем и где занимается ее уже не совсем маленький ребенок, как и не помнили особо об увлечениях детей других коллег по работе. Конечно, время от времени сынки и дочки сослуживцев служили темой для разговоров, особенно, когда матери или отцы обретали с ними такую проблему, что требовалось отпроситься с работы или брать больничный по уходу за ребенком. Все более незначительные случаи как-то не особенно интересовали коллег, за исключением, когда кто-то уж очень хотел поделиться ими с окружающими. Вот так и получилось, когда в какой-то обыкновенный день мама юной фехтовальщицы пришла на работу несколько взволнованной. - Ты чего какая-то вроде озабоченная? - спросила ее одна напарница. - Ой, вы знаете, - ответила Катерина (имя изменено), прямо обращаясь ко всем присутствующим, - моя дочь вчера такое отчудила, что и не знаю, как быть?! - Что именно? - заинтересовались некоторые сослуживцы. - Я вчера вечером прихожу с работы домой, заглянула в комнатенку дочки, смотрю, вроде бы уроки сидит, делает, а на спинке ее стула ремень висит. Думаю, что за ремень и откуда? Пригляделась и поняла, что это муженек мой, когда после развода уходил, в каком-то шкафу его забыл, или оставил за ненадобностью. Зачем Аня (имя изменено) его откуда-то вытащила - непонятно? Спрашиваю ее, а она отвечает вопросом на вопрос... - Это как в анекдоте, что ли... - хотел было перебить ее один наш балагур, но ему не дали продолжить, возмущенно на него зашикав. Получив внимательную к своей проблеме аудиторию, рассказчица, помогая себе выражением лица и руками, постаралась передать этот поставивший ее в тупик диалог: - Мама, ты меня любишь? - она меня спрашивает. - Конечно, люблю дочка! А в чем дело? - А ты хочешь, чтобы я побеждала на турнирах? - А почему я должна не хотеть? Старайся и у тебя получится! - я тут даже успела улыбнуться. - Не получится! - насупилась дочка. - Почему? Что случилось? - У меня спортивной злости нет, чтобы побеждать, так тренер сказал, а еще... - дочка замялась, словно не зная, как продолжить. - И что же еще? - Ты меня не порешь совсем! А Вику дома порют за все подряд, она боли почти не боится, привыкла, и ее хоть не ремнем, а рапирой бей - она все равно не отступит, не то что я! - тут уже слезы полились, а я остолбенела. - Так ты для порки, что ли, ремень этот достала? - сообразила я. - Это же папин ремень, правда?! Вот он бы меня хоть за двойки иногда стегал! Ты не хочешь... Я совсем никому не нужна! - слезы уже лились в два ручья. - Что за глупости ты говоришь?! Это тренер тебе такое внушил? - я начала даже злиться и на тренера, и на ушедшего мужа, и даже на Аню, а точнее на ее слова, об отце. Как будто она его помнит! Маленькая ведь совсем была! - И ты из-за этого разговора паришься? - не выдержал наш балагур. - Всыпала бы ей этим папашиным ремнем без лишних разговоров, раз она сама попросила. А то вот вы обе с ней сопли развели, а всего и надо было просто ремня дать, и узнала бы она, хотя бы приблизительно, что за удовольствие от отца порку получить! Ведь уверен, что не всыпала! Так? В знак поддержки его слов многие закивали головами. В то время такой метод воспитания не особенно афишировался, но и особо скрывать его причин не было - способ был популярный и казался многим эффективным. - Я, может, когда и всыпала бы, думаете, поводов никогда не было для того, чтобы ее так наказать?! Было дело, да только я ее и просто шлепнуть всегда боюсь, - голос Аниной матери дрогнул. - Почему боитесь? - осторожно спросила одна сотрудница. - Она, когда ей еще трех лет не было, большой собаки на детской площадке испугалась, та рычала на нее так, что Анечка заикаться сильно начала. Никакие логопеды не помогли. - Так она заика у вас? - округлила глаза девушка из новеньких. - Нет, мне ее вылечили, только не врачи. - А кто же? - с еще большим удивлением спросила девушка. - Ой, расскажите, пожалуйста! Кто вылечил? - посыпались вопросы от других присутствующих. Катерине пришлось рассказать, как почти три года водила дочку по специалистам и все без толку. Но вот как-то одна случайная знакомая порекомендовала ей свозить дочку в одну деревеньку и дала адрес. От Москвы пришлось ехать далековато: долгий путь на электричке, потом от платформы на автобусе, потом искать дом целителей, старичка и старушки, которые, как оказалось, жили не в самой деревне, а на отшибе, близко к речке. Встретили дедушка с бабушкой неожиданных гостей радушно и несуетливо, выслушали внимательно, задали несколько вопросов, переглянулись между собой и пообещали все исправить так, словно бы ничего и не было. Два условия только и поставили: денег за поправку ребенка им не предлагать, хотя немного продуктов в знак благодарности принять могут. А еще нужно оставить девочку на недельку у них, а маме ехать к себе домой и вернуться к следующим выходным. Последнее условие сначала показалось Катерине невыполнимым. Как так оставить шестилетнего ребенка у людей, совсем ей незнакомых, хотя в деревне и успела услышать о них только хорошее? Но все же решилась, почувствовав, что если не преодолеет свои опасения и страхи за дочку, то так и будет Аня заикаться всю жизнь, а ее уже и в школу записывать скоро. Оставила и не пожалела об этом! Приехав с гостинцами через шесть дней, она нашла девочку довольной, улыбающейся, а самое главное - в ее радостном щебетаньи по случаю возвращения матери никакого заикания не слышалось. - Это как? Они гипнозом, что ли, ее лечили? - перебили вопросом этот рассказ. - Не знаю, - ответила Катерина, - я и их спрашивала, но они только оба улыбались и говорили, что секретом таким владеют еще от родителей, но действует он только на детей не очень больших, а потому у подростков и у взрослых речь исправлять не берутся - всему свой предел. - А дочка что-то рассказывала? - поинтересовались сотрудники. - Ничего она такого особенного не помнит, говорила только, что дедушка с бабушкой очень добрые, постоянно с ней разговаривали и не оставляли никогда одну. Говорила, что ходила с бабушкой на полянки разные и помогала ей цветочки срывать, те, на которые бабушка указывала. Она ведь еще и травницей, как говорили, была! - пояснила Катерина и продолжила, - вот только дочка собак не любит и до сих пор их опасается, а у меня свой страх остался: боюсь, что она чего-то испугается и опять заикаться начнет! Теперь вам понятно, почему я ее даже слегка шлепнуть боялась, не то чтобы ремнем грозить? - Да, интересная какая история, такую даже в журнале "Наука и жизнь" не прочитаешь! - сделали заключение товарищи по работе и занялись каждый своим делом. За пару недель до начала Нового 1980-го года, кто-то из сотрудников, пользуясь временем, оставшимся от обеденного перерыва, стал писать поздравления друзьям и родственникам, потом вкладывать эти открытки в конверты, надписывать на них адреса и наклеивать на них новые четырехкопеечные почтовые марки с изображением симпатичного олимпийского мишки. Эти марки стали причиной опять вспомнить о будущей Олимпиаде в частности и спорте, как таковом, вообще. - А как твоя Аня, все фехтует? - спросил я Катерину, которая, играя спицами, вязала то ли шапочку, то ли шарфик такой веселой расцветки, что сразу подумалось, что он предназначался не ей самой, а ее дочке. - Фехтует, - отвечала Катерина, - ей нравится. - А мы помним, как ты рассказывала об ее отсутствие спортивной злости, - засмеялся кто-то из сослуживцев, - и как она тебя просила ее ремнем отстегать! Или, может, ты ее все-таки отстегала потом, а? Катерина немного с грустинкой улыбнулась в ответ и загадочна произнесла: - Не совсем, но почти. - А это как? Опять какая-то загадка из разряда "Очевидное - невероятное". Нет, ты уж расскажи нам, интересно же! - пристали сослуживцы. - Уж и не знаю, могу ли рассказывать, ведь это не мой секрет, а дочкин, - заколебалась мама фехтовальщицы. - Вы же знаете, Катерина, мы чужим секретам - могила! - нашелся, что сказать неизменный сослуживец-балагур, и рассказ продолжился почти с того же самого места, с которого прервался почти полтора года тому назад. Чуть повторив уже ставшую старой историю с ремнем, извлеченным из залежей давно ненужных вещей, Катерина рассказала, как на следующий день тренировки подошла и поговорила с тренером по фехтованию, упомянув в общих чертах про проблему боязни боли и спортивной злости, стараясь понять, есть ли в словах дочери хоть какая-то правда про позицию тренера или это ее надуманная фантазия. Тренер из не очень связной речи Катерины довольно скоро выхватил главный вопрос родительницы, который она никак не могла задать прямо и решительно. - Вы же у нее синяки видите нередко, не так ли? - взял он быка за рога. - Ну, если только случайно, она ведь у меня не жалуется, - осторожно ответила мать. - Что не жалуется, уже хорошо, но я честно скажу: она у вас слишком нежная для нашего вида спорта. Она, я вижу, старается технику оттачивать, но атакует так, словно ждет, как у стоматолога, что ей сейчас зуб начнут вырывать и это будет ужасно больно. Нога еще толком вперед не ушла, а ее уже назад тянет. Ну, я понимаю, вы ведь дочку одна воспитываете и без особой строгости. Скажем так, знаете, за битого двух небитых дают?! - Мне кажется, вы сейчас Вику, ее подругу, имели в виду, нет? - опять осторожно, словно идя по льду, ответила Катерина. - А, ну, так вы в курсе, тогда скажу в открытую. Действительно, у нас спорт больный, так сказать, и те дети, которые битые и родителями поротые, к боли более привычные: у них и болевой порог повыше, и есть готовность терпеть. В обычной жизни это, может, и нехорошо - вот такое настроение обреченности, как у гладиаторов. Помните: "Идущие на смерть приветствуют тебя!"? Но в поединках это часто необходимо - себя не жалеть и соперника. Тем более что умирать никому из них от этого не требуется. - Она недавно ремень приготовила и попросила меня ее пороть хоть за что-нибудь. - Вы же должны понимать, что я таких рекомендаций не даю, а исхожу из того, что уже есть в жизни моих подопечных. Я даже не уверен, что такой способ, ну, воспитания что ли, ей поможет. Поэтому вы с ней как-то сами решайте, стоит ли ей заниматься фехтованием, может, лучше танцами какими... Физическая подготовка у нее есть, она не слабенькая, высокая, руки достаточно длинные - все при ней, но характер такой... не совсем подходящий для рапиристки. - И что же вы с дочкой решили тогда? - послышался вопрос. - А я ничего решать не стала, сказала только ей, что ремнем ее пороть не буду, к тому же, действительно, синяков ей и без того хватает, только что-то они ей не помогают преодолевать свою боязнь. Она несколько дней была такой задумчивой, что я думала: решается бросить свою рапиру, да и пусть! Но она опять учудила. Прихожу я как-то с работы, а у нее в комнате на полу несколько длинных и прямых прутьев лежат. - Ну, что на этот раз выдумала? Попу тебе ими прикажешь полосовать или спину? - Мам, ты послушай, а потом можешь насмехаться, если захочешь. Посмотри и скажи: они похожи на рапиры или шпаги? Ведь да? Почти такой же длины и прямые! Они у стволов росли, от корней, как побеги. - И что же? - Я, когда по аллеи проходила, их увидела и вспомнила, как мы в пионерском лагере в одну игру играли, знаешь такую - "мушкетеры" называется? - Припоминаю. Это когда два круга чертят, границы обозначают, а в центры кругов спичечные коробки кладут и их надо прутьями-шпагами за границы круга стараться у противника выбить, так? - Да. А ты тоже играла в нее? - Доводилось немножко, - улыбнулась Катерина. - И на договор тоже играла? - заинтересовалась дочка. - Какой договор? - не поняла мать. - Ну, как какой? Вот в дурака на щелбаны играют, а в "мушкетерах" проигравших по ногам прутом хлестали. Разве у вас не так было? - чуть удивилась Аня. - А, ты про это? Да, так бывало иногда. Но мне не нравились такие условия, пару раз меня, помню, огрели по щиколотке, больно было ужасно, потом уже больше на такое не соглашалась. - Ага, и мне больно было, меня, как стеганули, так я на одной ноге аж запрыгала и так взвизгнула, что вожатый подбежал. Но мы, конечно, ему сказали, что это случайно прутом задели во время игры, а не после нее. - Аня, но я все-таки сейчас не понимаю, зачем ты так много этих прутьев нарезала, чуть ли не охапку?! В самом деле играть собралась? И с кем это, интересно знать? Не со мной же?! - А вот как раз с тобой! - дочка чуть лукаво посмотрела на мать и пояснила: - Только мы правила изменим, ладно?! Представь себя, что ты мой противник, в руке у тебя рапира - вот этот прут. Я хочу нанести тебе укол, а ты хлещешь прутом, то есть рапирой, как бы отбиваясь, то по руке, то по бедру, например. Я терплю и не убираю ни ногу, ни руку, мне больно, но я терплю, ну, не знаю сколько, допустим хотя бы до трех-четырех ударов. Катерина оторопела. - Даже не знаю... опять ты меня хочешь заставить тебя бить?.. - Да не бить, а отражать мой укол, ну, мам! Ты права была: ремнем - это как-то не по-спортивному, а так настоящая тренировка на выносливость получится. - Что мне оставалась делать? Разве устоишь против такого вопроса от дочери: "Мама, ты меня любишь?" - вздохнула Катерина, - пришлось начать эти странные тренировки. Опираясь в ее рассказе на некоторые подробности и детали, которые она вспоминала и описывала несколько хаотично, что нарушало последовательность в происходящих сценах, и добавив факты, о которых она вспомнила позднее, но упустила вначале, я постарался привести ее рассказ в более литературную форму. И не отвлекаться на реплики и комментарии, которые слышались от других участников разговора. - Давай, как в вальсе: на счет "раз-два-три", пауза, счет "раз-два-три, атака. Хорошо? - предложила дочка, когда они выбрали на следующий день время для занятия. - Это как? - не совсем поняла мать. - Это значит: я в свободной стойке, после команды "Атака!" я делаю шаг вперед с выпадом руки с рапирой, а ты в это время под счет хлещешь своей рапирой, то есть прутом, ну, по колену и выше, по лопаткам... Понятно? Ах, да, укол иногда в корпус делай, хорошо?! - Зачем тебе это и именно так? - хотела ясно понять Катерина. - Ну, пойми, я боли боюсь и от этого торможу немного. Вот делаю выпад, например, и прямо-таки жду, что по мне чужой клинок попадет или я укол пропущу. Мне надо научиться нормально боль переносить, а главное, не отвлекаться на мысли о ней. Поэтому стегай и коли как можно сильнее, а я должна быстро выдвигаться и застыть под ударами. Я замирать буду, потому что я с тобой не приемы разучивать должна, а не дать себя запугать. Ведь если привыкну, я всех порву, я способная, но трусиха пока, - скорчила рожицу дочка. - Не знаю, Аня, - с нерешительностью в голосе ответила мать, - как-то это, - она запнулась на секунду, подбирая слово, - "истязательно" получится. - Мама, ты должна мне помочь, я тебя прошу! - Может, ты Вику попросишь с тобой этим заняться? - смалодушничала Катерина. - Я бы попросила, но Вика тоже бывает моим противником, и тогда для нее это не будет неожиданностью. Когда никто не будет знать, что я сделала свой характер, я тогда смогу войти в число призеров на соревнованиях, а не сидеть постоянно на скамейке запасных. Ты меня любишь? - Только маску надень, Аня, пожалуйста, я ведь и по лицу могу случайно задеть! - предусмотрительно велела мать. Начальную часть первой такой тренировки Аня провела одетая в тонкое трико с длинными рукавами. Она сама произнесла команду "атака", быстро переступила обозначенную мелом черту-границу и, присев на неполный шпагат, с согнутым в другой ноге коленом, выбросила перед собой рапиру, ожидая удара "противника". Противник, в лице родной матери, встав несколько сбоку и немного в отдалении от вытянутой в струну руки дочери, хлестнул атакующую, как договорились, в темпе вальса: и раз - по руке, и два - по спине, и три - туше - кончик прута ткнулся в Анин бок. - Больно? - спрашивала Катерина. - Как-то не очень, - отвечала дочка, - рапирой получать даже скользящий удар куда больнее! Погоди-ка! - чуть подумав, сказала фехтовальщица и, отложив рапиру и сняв маску с головы, стала стягивать с себя черный тренировочный костюм. Следом за ним на стул отправила еще и топик. - Ты чего это разоблачаешься? - засмеялась мать, - может, еще и трусы теперь снимешь? - А могу и трусы!.. - дочка с демонстративным вызовом, может быть от некоторого смущения, дернула руками вниз, снимая трусики. - Вот теперь я совсем беззащитная; будет больнее и боязней! - озвучила она вслух свои мысли, беря в руки маску и рапиру. - Начали, мам! Атака!.. Легко было сказать "сохранять позицию", когда прут, особенно его кончик, жалит, как рассерженная оса. Обходиться без восклицаний "ой-ю-ей! и непроизвольных трений различных мест "приземлений" хлестких прутьев пока не получалось. Улыбка Катерины, возникшая при виде голой долговязой фигурки дочки, как говорится, "без порток, но в шляпе" совсем скоро полностью пропала, когда она увидела, как прут оставляет постепенно багровеющие следы на загорелой после летних каникул коже дочери. Да и не так-то легко было приноровиться стегать по определенным дочкой местам. Самая доступная цель - вытянутая рука, но ударять нужно только кончиком прута, чтобы он жалил и не ломался от излишнего изгибания. К тому же на тонкой руке очень быстро не оставалось, как говорится, живого места, что сдерживало Катерину стегать по ней еще и еще раз. Спина - место для удара болезненное, но нижняя половина спины была прикрыта тыльной стороной левой руки дочери (стандартная позиция фехтовальщиков); полоснула Катерина, хоть и вполсилы, в очередной раз по этой, несколько наклоненной, спине своим оружием, а конец его поразил пальцы, сжатые в кулачок. - Уй! - не смолчала Аня и затрясла кистью. По пальцам попадать совсем не дело, поэтому пришлось ограничиваться территорией выпирающихся лопаток. Территория небольшая и, получается, не очень удобная для неприцельного удара. Передняя часть выставленного вперед бедра сверху была защищена рукой с рапирой - поперек ляжки навесом вниз не хлестнуть, приходилось отрабатывать взмах боковой; от такого оставались следы длинные, хотя, наверняка, достаточно болезненные, так как они припухали и начинали наливаться цветом переспелой малины. Эти узоры заставили Катерину поморщиться. Заметив сквозь сетку маски выражение лица матери, Аня, боясь, что та не согласится больше продолжать эти занятия по воспитанию силы воли, быстро затараторила: - Вот это уже лучше, чуть-чуть побольнее уже, а то почти ничего не чувствовала. Мама продолжай! Теперь ты тормозишь, по-моему! Катерина хмыкнула, еще раз критически посмотрела на результаты своей работы совсем женским взглядом и спросила дочь с некоторой издевкой: - А в школу в длинной юбке завтра пойдешь? - в этой фразе она сделала акцент на определении. Надо сказать, что мода мини юбок в пограничье тех десятилетий была в самом разгаре. Даже пенсионерки не прикрывали подолом платья ноги, хотя бы сантиметров пятнадцать выше колена, что уж говорить о школьницах, для которых появиться в классе в "бабушкиной", как они называли, форме было стыдно неимоверно. И хотя времена пионерских галстуков и комсомольских значков не прошли, то школьная форма, особенно старшеклассниц, в каком-то быстром рывке стала отвечать требованиям максимального мини. - А почему? - не поняла причины материнского сарказма юная фехтовальщица. - А ты думаешь, что через капрон полос на твоих ляжках не будет видно? Или они полностью сойдут завтра? - парировала дочкин вопрос своим вопросом Катерина. - Вообще-то должны пройти, на мне даже царапины быстро заживают, - неуверенно ответила дочь, потерев ногу над самым коленом, и, чуть подумав, приняла новое решение, - тогда не стегай по ногам так низко, а, давай, больше по спине и рукам, они будут все равно рукавами прикрыты. А еще, если хочешь, я побуду иногда левшой, мне же не фехтовать, а сторона тела в позиции уже будет другая?! Она переложила рапиру из правой руки в левую, и, действительно, этим обновила места приложения деревянного "клинка". "Рукава рукавами, - подумала Катерина, - а руки тоже жалко!" И определила для себя более удобную основную цель. Раз - укол, два - по лопаточкам, три - пониже спины... - Мама, вообще-то это у нас считается не самым уязвимым местом, - сделала замечание дочка. - У вас там не самое уязвимое, а для меня здесь самое удобное! - отмела все возражения мать и, как договаривались, смешала порядок мест поражений: раз - чуть пониже не самого уязвимого места, два - по не самому уязвимому, три - щекочущее туше. Примерно так прошла неделя с тремя домашними тренировками. Рассасываться-то следы от прутьев рассасывались, и мазь от синяков помогала в этом, но не полностью и не так быстро, как хотелось матери и дочери - это была первая причина недовольства Катерины; второй причиной было то, что дочь все-таки "тормозила". Мать уже научилась определять время в тех самых долях секунды, которые оказывают решающее значение для фехтовальщиков. Она поняла проблему Ани, когда видела, что после трех секунд так называемого "отдыха", который фактически состоял из вдоха-выдоха и снова глубокого вдоха, дочь с незначительным, но все-таки опозданием подставлялась под трехкратно жалящий гибкий и длинный прут. Тело дочери инстинктивно сопротивлялось, и шаг вперед запаздывал. "Так стоила ли овчинка выделки?" - думала Катерина и уже откровенно "халтурила", как называла дочка эти слабосильные постегивания и укольчики в область невидимого жилета. Почувствовать все на своей шкуре - это выражение как никакое другое подошло для Ани. Все перепады в настроении матери отмечались ею четко и верно. Наконец, в какой-то день она не выдержала и решила как-то задеть мать, потому что, когда что-то не получается, то хочется найти помеху и причину своей неудачи в чужих ошибках и промахах. - Мама, так не пойдет, похоже, что ты не хочешь, чтобы я преодолела свои боязни, тебе до меня и моей проблемы, я вижу, совсем дела нет, да?! - повысила голос Аня. - Ты машешь, как будто я муха, а ты от меня отмахиваешься, разве нет?! Ее слова действительно задели мать и обидели. "Может это и к лучшему, что она сама на разговор напросилась, надо заканчивать эти дикие тренировки! - подумала Катерина, - и решила: сейчас сама поймешь, что вся эта твоя придумка бесполезна, потому что "рожденный ползать - летать не может!" - мелькнула у нее в голове крылатая фраза. - Ах, мне дела нет, по-твоему? Ладно! Становись в стойку! Выпад! И раз!.. и два!.. и три!... Ты выпрямляться начала раньше времени! Возвращайся в стойку! Катерина неожиданно для себя обрела и начала наращивать ту самую спортивную злость, которой, по словам тренера, не хватало Ане: она отсчитывала взмахи, секунды дочкиного перерыва, и не могла замечать на лице дочери, из-за надетой сетчатой маски, как та округляет глаза: и от трудно выносимой боли, и еще от удивления, что мать непривычно немилосердно тычет концом прута и сечет так, что приходилось закусывать от боли нижнюю губу и изо всех сил стискивать зубы, а дышала она уже так, будто бежит кросс с преодолением неимоверно трудных препятствий. Катерина не могла не знать, так как сама говорила еще ранее, что до десяти лет росла в деревне, где нравы были простые, и со "вкусом" вицы (так она называла прут) была хорошо знакома: боль-то, когда секут, не сразу проявляется, а только секунды через две-три рождается, а пика достигает еще через следующие секунды две-три. Не знать не могла, но забыть об этом уже могла - сколько лет-то прошло, ей ведь уже под сорок! Поэтому дочка, получив пару хлестких ударов и выпрямившись при паузе, вынуждена была выходить под новые "раз-два-три" в самый пик мучительного жжения в местах свежих образовавшихся полос. Катерина потом говорила, что не было у нее никакой злости, а только раздражение от слов дочки и наличия правильного, как ей тогда казалось, расчета. "Ничего, - думала она тогда, - немного переборщу, но переломлю ее упрямство. А когда она от боли заревет в три ручья, а не заплакать и взрослая бы не смогла от такого хлестанья по голому телу, то сразу же потом и утешу, и внушу, что надо закончить с этим фехтованием, а уж тем более с этими "тренировками". Пусть лучше сегодня получит много, зато не надо будет уже ее мучить совсем! - так она думала и уже совершенно не сдерживала свою руку. Но ко все большому удивлению Катерины, Аня не останавливалась, а наоборот, плотно вошла в этот темп, задаваемый счетом и посвистыванием прута. Она, правда, сама, без предупреждения, изображала то левшу, а то правшу. Все-таки сил подставлять одни и те же сильно нахлестанные места у нее не хватало, но общая боль от этих смен рук и ног не становилась слабее. Катерина тоже меняла позицию, становясь то слева, то справа, чтобы было удобно хлестать правой рукой, и так они обе словно танцевали: одна в неполную присядку наступала, а другая, словно тореадор перед быком, делала то шаг влево, то два вправо, словно собиралась нанести своей шпагой окончательный уже смертельный удар: "Коса нашла на камень", и упрямство матери ничего не могло сделать с упрямством дочери. "Да должна же ты поддаться!" - мелькала мысль в голове матери. "Не отступлю!" - превозмогая боль, твердила про себя дочь. Почти уже не контролируя свои силы, мать не слабо кольнула дочь под нижнее ребро под счет "два". Но прут хрупнул, кончик его надломился, а края облома процарапали кожу до крови. Это и остановило экзекуцию, потому что другого слова уже тут было не подобрать. Мать опомнилась, тяжелое дыхание дочери отдалось в ее ушах, потерявшая чувство меры и времени, она сразу не смогла определить, сколько минут уже она стегает и стегает по влажному от пота телу дочери, которая не ойкала даже тогда, когда прут, режущей болью и почти мгновенно чернеющей полосой от забитой под кожей кровью, обозначал сильный "захлест" на особо нежных местах. - Ой, Аня, прости меня, я дурная, что наделала! Я сейчас йод принесу, погоди! Катерина помчалась в ванную комнату, схватила пластмассовый ящичек со всякими пузырьками, тюбиками и ватой, а когда через полминуты вернулась, увидела, что дочка стоит уже без маски, а по ее подбородку стекает струйкой кровь из прикушенной губы. Катерина, причитая и прося прощение, обрабатывала ей ранки, а дочка ничего пока не могла сказать и стояла без единой слезинки и совсем без сил. Это еще больше испугало Катерину. "Почему она молчит? А вдруг опять что с речью у нее?! Я сумасшедшая, я себе никогда не прощу! - мысли суматошно мелькали, перескакивая с одной детали на другую. - Тебе очень плохо, доченька? - со слезами на глазах вопрошала мать дочку. - Ну, почему ты сама не остановилась и все переступала эту свою границу? - Да все нормально, мам! - вдруг неожиданно для Катерины прозвучал дочкин ответ. - Говорить только из-за губы больно, слышишь, как я "быбыкаю"? - Анечка, дочка, прости, солнышко! Ну его - это фехтование, стоит ли из-за него себя калечить... - Мама, я же говорю, что все нормально (у Ани получалось произнести "говою" и "номально") - это было как надо, спасибо! Я так довольна, что сама не остановилась, когда ты кричала: "Выпад! Выпад!" Послезавтра тренировка, я попробую на ней себя... - Попробуешь ты! - уже чуть успокоившись и даже сделав слабую попытку улыбнуться, перебила ее Катерина, - ты бы в зеркало на себя посмотрела! Вылитая зебра! С тобой теперь месяца два в бане не попаришься, показаться нельзя: кто увидит, скажет, что я тебя истязаю, и скажет правильно! - Мазью намажешь - все пройдет (получилось: "мазю наажешь - все поудет) - опять боясь натянуть кожу на губе, "пробыбыкала" дочка. - Ну-ка повернись к свету спиной! - велела мать и, поглядев на полосатые лопатки, на сине-багровые припухшие рубцы на попе и пониже ее, опять ощутила тяжесть своей вины перед дочкой, и чуть не плача принялась легчайшими движениями подрагивающих пальцев мазать ментоловой мазью пораженные прутьями участки тела.
Ответов - 1
Вико: Прошел день, потом - другой, и настал вечер, который показался для обеих одним из самых счастливых. - У меня получилось, мамочка! - едва переступив порог, Аня, обняла мать. - Я забыла! - Что ты, Анечка, забыла? - в недоумении переспросила Катерина. - Я про боязнь свою забыла! Совсем! - ты представляешь!? Я на дорожку вышла - на меня атака, я ее отбиваю, атакую; передо мной клинок, а мне пофиг, - я атакую! Правда два туше прямых пропустила, но это пофиг, немного техники не хватило, но я доработаю. - Аня, как же я рада за тебя! Только можно обойтись без этих "пофигов", а? - Да, мамочка, конечно, я хотела сказать не пофиг, а "все равно", - дочка продолжала счастливо улыбаться, глядя в материнские глаза. В день генеральной уборки, проходя мимо длинного целлофанового пакета, в котором еще оставались лежать смоченные для сохранения гибкости красноватые прутья, Катерина спросила дочку: - Я думаю, их можно отнести на помойку? - Конечно, ведь они мне больше не нужны! - с гордостью в голосе ответила Аня. - Точно? - улыбнулась мать. - А может, после двойки какой пригодятся? - А я их ведь не боюсь, разве ты не поняла?! - Да уж поняла! - засмеялась мать. - Это я пошутила просто. - Хотя, погоди, - Аня взяла пакет, выбрала из него тройку самых длинных и, по ее мнению, красивых прутьев, подошла к напольной глиняной вазе с узким горлышком, в котором прозябал какой-то выгоревший от времени искусственный цветок; вынула его, отбросив к оставшимся в пакете прутьям, и опустила этот "букет" в нутро вазы, - на память оставлю, они мне будут напоминать, как я сумела сделать себе спортивный характер. Можно было бы и поставить точку в этом небольшом рассказе, взятом из жизни советской поры. Но тогда совсем ничего не будет сказано об Олимпиаде-80, открытие которой состоялось через полгода после того, как прозвучал рассказ Катерины. Она ведь тоже следила за соревнованиями, и не одна, а вместе с дочкой. Понятно, что билетов достать было трудно, и это удавалось не всем. Вот и приходилось наблюдать за играми по телевизору. Ну и, конечно, фехтование из всех видов спорта вызывало у Ани и у ее мамы особый интерес. Поэтому они не пропустили одно печальное событие: На Московской олимпиаде в схватке сборной СССР и Польши, при атаке Адама Робака советским рапиристом Владимиром Лапицким, у поляка сломалась рапира, он по инерции нанес укол, который пришелся в спину, развернувшемуся сопернику. Клинок без набалдашника пронзил туловище так, что вышел из груди, пройдя в трех миллиметрах от сердца. Спортсмен выжил каким-то чудом. Получил, кроме завоеванного в командном зачете серебра, еще и золотую медаль Олимпийских игр (на память), от победивших тогда итальянцев, которые приехали к нему в больницу. Наверное Катерина уже тогда вспомнила про царапину, которую оставил на боку Ани злополучный прут с обломившемся концом. Наверное тогда Катерине опять захотелось, чтобы Аня бросила заниматься фехтованием, ради которого, дочь столько претерпела. "Но это же редчайший и единичный случай, мама!" - наверное так могла парировать аргументы матери дочка. Так получилось, что эта семья выпала из поля моего зрения. Много позже я случайно повстречался с Аней, проходя по какой-то аллее. Молодая женщина гуляла с маленькой девочкой, а рядом с ними, на поводке, суетилась собачка какой-то миниатюрной породы. Я не сразу и с трудом признал в высокой красавице бывшую юную фехтовальщицу, но зато она узнала меня. Аня вкратце рассказала, что ее мать вторично вышла замуж и уехала в Белоруссию к мужу, инвалиду-чернобыльцу. Сама она тоже замужем и вот растит дочку, которой уже исполнилось три годика. У них все хорошо и в порядке. Я не мог не спросить, бросила ли Аня фехтование и, если да, то как давно. - В восемьдесят втором году, я как закончила сезон, кстати, довольно неплохо, у меня были победы, так уже больше и не вернулась на дорожку, - с заметным сожалением ответила Аня. Я постеснялся спросить почему, но она сама пояснила, что бросила фехтование по настоятельному требованию мамы, которая, после всех сначала безрезультатных уговоров, привела безотказный аргумент: "Если ты меня любишь!..". А чуть позднее, в каком-то попавшимся мне на глаза журнале, я прочитал очерк о трагических случаях на фехтовальных дорожках, и в числе одного из них, была информация о гибели олимпийского чемпиона Владимира Смирнова, который получил смертельное ранение от сломанного клинка немецкого олимпийского чемпиона Маттиаса Бера. Произошло это 20 июля 1982 года!!! Подобные происшествия стали причиной разработок костюмов из ткани "кевлар", масок из сверхпрочного металла и практически не ломающихся стальных клинков. Все эти новинки были одобрены Международной федерацией фехтования, но героини нашего рассказа не могли знать, что будет в будущем; материнское сердце болит по-своему и часто не может терпеть, как его ни закаляй. Ноябрь 2018 г.
полная версия страницы