Форум » Тема телесных наказаний в литературе. » Петр Столповский. "Дай доброты его сердечку". » Ответить
Петр Столповский. "Дай доброты его сердечку".
Вико: Дай доброты его сердечку Петр Столповский За плетнем, в соседнем дворе опять поднялась буча. Борька выл там дурным голосом, с какими-то кошачьими взвизгами. Когда Борьку драли как сидорову козу, а случалось это не так уж редко, то о расправе знала вся наша сельская улица - только он и умел так истошно орать. Но улица не судила тетку Настю, Борькину мать. Потому как о прокудливом приятеле моем - обо мне, стало быть, тоже - нехорошая молва ходила. Большими мы были любителями отряхивать чужие сады. А случалось, с голодухи и погреб чей-нибудь проведывали. За Борькиными воплями непросто расслышать тетку Настю: - На-ка, изверг, съешь-ка!.. Борьке, поди, было отчего надрываться: умела тетка Настя выбрать подходящую хворостину. Да и рука ее вдовья жилиста, жестка, на расправу скора. - На-ка, душегубец треклятый! - неслось из-за плетня. - В кого ж ты, изверг, уродился такой? На-кось тебе!.. Что будет после, я уж наперед знал. Пообломав хворостину о Борькину худобу, тетка Настя сама заголосит, запричитает: моченьки больше нету с шалопутом этим управляться, изведет, в гроб, мол, загонит изводчик бессердечный. Потом начнет жалиться на вдовью свою судьбину, а заодно клясть войну проклятущую, да звать на подмогу силы небесные. Каждый раз так. Влез я на плетень, заглянул в тетьнастин двор, и мне чудно стало: Борька в этот раз бесстыдно представлялся. Впопыхах тетка Настя не ту хворостину ухватила - жидковата больно, не влипчива. Борьку не то проймешь этакой? А уж хитер он, бесенок: вопит резаным, чтоб мать оплошку не исправила. Разинул я рот на представление и не заметил, как воротилась с фермы моя вечно усталая мать. - Эт за что ж она его? - услышал за спиной и с поспешностью сиганул наземь. - Почем мне знать. - Так уж и не знаешь? - не поверила мать. - Днями целыми вместе гоняете, и не знаешь? Небось, вдвоем что-нибудь напроказили. Ну-к, сказывай! Не в духе мамка, сразу видать. - Я-то что... Борька вон голову воробью оторвал, а тетка Настя увидала. - Ну и поделом ему, мучителю! - отрезала мать. - Это что ж за дети такие бессердечные растут?.. Воробья-то он где взял? Поди, из рогатки подбил? - Не видал я. - Не видал, - передразнила мать. - Вам бы заместо воробья головы дурные поотрывать. Изверги, вы и есть изверги. Мать распалялась не на шутку. Счастье мое, что она не знает, кто воробья подбил. Не то и в нашем дворе сыскалась бы подходящая хворостина - про мою-то худобу. А мне вовсе не улыбалось орать благим матом на пару с Борькой. По совести сказать, я не понимал, почему мать злобится из-за какого-то там воробья. Сама ж ругалась, что они подсолнухи в огороде выклевывают. Говорит, пропасти на них никакой нет. А тут еще бабка вылезла с клюкой из избы на солнышке греться. Услыхала про воробья и, как водится, встряла со своими охами-вздохами. - Милосердия в них нету, - заскрипела, тяжело опускаясь на завалинку. - Господь доброте учит, грех изуверствовать. О-ох... Воробья порешили, антихристы, прости мя... Всегда так: заведутся обе, конца краю не видать. - Небось, и ты из рогатки постреливаешь? - строго спросила мать. - Да гнезда дерешь. Забыл, что за это бывает? Как забыть! Прошлым летом разорил я в колхозном коровнике ласточкино гнездо, так мне за это досталось куда больше, чем нынче Борьке. Отец солдатским своим ремнем знатно разрисовал мне мягкое место - два дня гвоздем торчал, сесть не мог. А сторож, однорукий Антон Рябоватых, пригрозил, что быть нам теперь погорельцами. Кто, мол, разорит ластку да птенчиков порешит, у того изба ярким полымем займется. Я, понятно, струсил, все лето пожара дожидался. Но ничего с нашей избой не сделалось, кровля только течь стала. - Божья птаха - воробушек-то... - бормотала на завалинке бабка. Мать решила не тратить на меня слова. Она вдруг подошла ко мне и молча сунула руку за рубашонку. А за пазухой-то у меня рогатка! Я и мигнуть не успел, как огреб такой подзатыльник, что искры из глаз посыпались. - Еще раз увижу, будешь визжать почище Борькиного! - пообещала мать. - Погоди, я еще отцу доложу, он тебе ума-то даст. Плакала моя рогатка. Мать швырнула ее к летней плите, что стоит средь двора под навесом, и ушла в избу. - Пращами балуются, антихристы, прости мя... - горестно бубнила бабка. - Руки б у них поотсыхали, у идолов. Птицам житья не дают... Стянуть рогатку никак невозможно: память у матери такая, что дай Бог каждому. Сама рогулька - тьфу. Я таких двадцать вырежу в лозиннике. В резине все дело - от немецкого противогаза она. Я ее у Ваньки Рогозина за капсюль от снаряда выменял. Второй раз мне этакую не добыть. Смолк Борька так, как если бы выключили патефон. Значит, в самом деле представлялся. Запричитав, тетка Настя удалилась в избу долю свою слезами омывать. Слезлива она. Через минуту рыжая вихрастая головенка с оттопыренными ушами вынырнула из-за плетня. - Шурка, айда за козликами! Борька позвал меня таким голосом, словно только что песенки пел, а не орал истошно. - Ну тебя, - буркнул я, - не хочу. Надо обождать немного, может, еще удастся рогатку спасти, покуда плиту не затопили. - Пойдем, Шурк, трескать охота, - стал нудить Борька. - Мать грозилась: не будет нынче кормить меня. - За воробья? - А то за что ж. - Больно драла? - Меня?! - хмыкнул Борька. - Хворостина-то видал какая - раз порскнула, и переломилась. - А визготню-то поднял - на всю улицу! - Балда! Визжал-то я, чтоб больно не секла, понимать надо. - Борька боязливо обернулся - нет ли во дворе матери, и снова заканючил: - Шурка, пойдем за козликами. - Ну, чего заладил? - озлился я. - У меня мать рогатку отняла... да еще оплеуху отвесила. - У-у, разиня! - скривился Борька. - Такая рогатка была!
Ответов - 0
полная версия страницы