Форум » Тема телесных наказаний в литературе. » Елена Данько. "Деревянные актеры". » Ответить
Елена Данько. "Деревянные актеры".
Вико: Деревянные актеры Елена Данько История юных венецианских кукольников XVIII века. <...> Мне хотелось показать готового Пульчинеллу тому бледному мальчишке - Паскуале. Я часто вспоминал его и думал: сделал ли он себе особенный башмак? Наверное, не сделал: ведь я не вернул ему ножик. Я собирался отнести ему ножик и заодно показать Пульчинеллу, но боялся, что дядя Джузеппе не отпустит меня из дому. Пульчинелла висел на стенке. Я только что подкрасил ему нос и щеки красной краской, а глаза - черной, когда в каморку вошел синьор Гоцци. Он расхвалил мою работу. - Сразу видно, что у тебя превосходный учитель! Дядя Джузеппе просиял от его похвалы. Тогда я собрался с духом и спросил его, можно ли мне показать Пульчинеллу одному мальчику. Я скоро вернусь. Дядя Джузеппе сразу нахмурился, но синьор Гоцци, уже усевшийся на табурет и заложивший ногу на ногу, спросил: - Какому мальчику? Расскажи нам про него! Я рассказал про Паскуале все, что знал: и как он хотел приделать высокий каблук к своему башмаку, чтобы не хромать, и как он отдал мне свой ножик, и про то, какой у него скупой хозяин. Я даже нечаянно проболтался о том, как мы напугали Пульчинеллой старую Барбару. Синьор Гоцци расхохотался. - Вот сорванцы! - Потом стал серьезным. - Ты говоришь - дом у горбатого мостика и на крыльце каменные львы? Я знаю этот дом. Там живет аббат Молинари. Великий боже! Он богат, как Крез, и морит голодом своих слуг! Какая скотина! Впрочем, это нетрудно было угадать по его скверным писаниям! Ступай к своему приятелю, мальчик, и угости его медовыми лепешками. Пусть он хоть раз в жизни поест досыта за здоровье старого Карло Гоцци! Вот тебе деньги! Я сунул монетку за щеку, схватил Пульчинеллу и сбежал с лестницы. Я знал: если синьор Гоцци посылает меня, дядя Джузеппе уже не оставит дома. Я давно не ходил по городу, не глазел на каналы и на гондолы, бесшумно скользившие по воде. Ведь я с утра до ночи работал на чердаке. Мне было весело бежать по улицам, слышать крики гондольеров, обгонять прохожих, крепко прижимая к себе завернутого в платок Пульчинеллу. Я купил с лотка четыре лепешки, еще горячие, жирные, пахнущие медом, и спрятал их в карман. Я покажу Паскуале моего Пульчинеллу, а потом мы усядемся на крылечке и угостимся на славу! Вот и узкий канал с зеленоватой водой, затемненный высокими домами. Я пробежал по горбатому мостику, свернул в переулок и заглянул во двор. Кучи мусора, казалось, выросли с тех пор, как мы с Паскуале сидели возле них. Дверь, висевшая прежде на одной петле, теперь уже совсем отвалилась и стояла прислоненная к стене. Паскуале нигде не было видно. Я прокрался к кухонному оконцу и заглянул в кухню. В ней не было ни души. Я тихонько позвал Паскуале, но мне никто не ответил. В доме было тихо. Я прошел мимо каменного крылечка, поглядывая вверх на господские окна. За ними никто не шевелился. Приходилось мне, видно, убраться восвояси. Вдруг я услышал голос - словно из-под земли: - Пеппо! Иди сюда, Пеппо! Я оглянулся - во дворе никого не было. - Да иди же сюда, вот я! - сказал Паскуале. Тут я заметил в стене оконце, точно такое же, как кухонное, только по другую сторону крылечка. Дверь, прислоненная к стене, закрывала его наполовину. В узкую щель между дверью и оконным косяком виднелось бледное лицо Паскуале. Я подбежал к нему. - Выходи во двор, я покажу тебе готового Пульчинеллу! Я думал, что он обрадуется и сразу выбежит ко мне. Но Паскуале отступил в темноту, и я услышал, что он плачет. - Я не могу выйти! Они меня заперли! Я присел на корточки, отодвинул тяжелую доску и, заглянув в оконце, увидел узкую каморку с сырыми стенами. На полу лежала охапка солому, прикрытая тряпьем. Паскуале сидел под окном, отвернув лицо в угол. Рядом стояла глиняная кружка с отбитым краем. - Погоди, я к тебе пролезу! Держи моего Пульчинеллу! Я бросил куклу на солому и с трудом протиснулся в оконце, ссадив плечо о каменный косяк. А потом соскочил на пол. Как сыро и темно было в этой каморке! Паскуале обернулся, вытирая глаза кулаком. - Ты не смотри, что я плачу. У меня очень болит нога. Я протянул ему ножик и медовые лепешки, слипшиеся в комок у меня в кармане. - Ешь! Он стал есть, жадно глотая сладкое тесто. А слезы так и катились у него по щекам. Я спросил: - Почему тебя заперли? - Но он только махнул рукой, уписыая мое угощение. Доев последний кусочек, он облизал пальцы и сказал: - Я хотел бы каждый день есть такие булочки! - и протянул руку к Пульчинелле. Как видно, ему стало повеселее. - Ну, рассказывай! - сказал я, и Паскуале стал рассказывать. Оказалось, старая Барбара подняла на ноги весь дом, испугавшись черта. Она боялась войти в кухню. Сам господин аббат спустился из своих покоев и стал спрашивать Паскуале, что он натворил. Паскуале сказал, что никакого черта не было, это привиделось Барбаре. Но аббат ответил: "Ты лжешь, это ты ее напугал, скверный мальчишка!" И стал бить его тростью, приговаривая: "Признавайся, признавайся, негодяй!" Но Паскуале не признался. Аббат потащил его за шиворот и втолкнул в эту каморку. Паскуале упал и ушиб колено. С тех пор у него очень болит нога, и он не может ходить. Барбара сначала не верила ему, думала, он ленится, но, когда нога распухла, ему поверили и оставили его в покое. Только запирают его на замок, чтобы не убежал. А есть дают одни сухие корки и немножко воды. Он показал мне красное, распухшее колено. - Почему же ты не признался? - спросил я. - Ведь тебе уже все равно досталось. Паскуале опять отвернулся. - Если бы я признался, - сказал он медленно, - так и тебе досталось бы тоже. Они отняли бы у тебя Пульчинеллу. А мне так хотелось еще раз поиграть с ним! - Он опять протянул руку к кукле. - Подожди, я покажу тебе, как он ходит! - И я стал разматывать нитки, закрученные вокруг коромыслица. Паскуале помогал мне. Пульчинелла мотал головой, будто ему не терпелось побегать по полу. Вдруг дверь каморки распахнулась. Мы так и замерли. Старая Барбара стояла на пороге. - Это еще кто? - крикнула она и выронила из рук оловянную тарелку с хлебными крошками. - А, да это приемыш тетки Теренции! Хорош молодец! Тетка по нем убивается, ноги себе исходила, бегая за ним по городу, а он здесь сидит! Ах ты, щенок поганый! Вот погоди, оттаскает она тебя за вихры! Сердце у меня упало. Мне уже казалось, что сейчас из-за спины Барбары высунется тетка Теренция, схватит меня за вихры и потащит с собой на рынок. Тогда прощай, дядя Джузеппе и наше кукольное ремесло! - И как ты сюда попал? - кричала старуха. - Небось в окошко пролез, как настоящий воришка? И что вы тут делали, дармоеды? Утопить бы вас обоих в канале, скверных щенят! Гвидо! Гвидо! - заорала она, обернувшись к двери. - Иди сюда, я беглого мальчишку поймала! Паскуале быстро прикрыл Пульчинеллу тряпьем, спрятал его за спину и прижался к стене. Барбара этого не заметила. Она продолжала звать Гвидо: - Да иди же сюда, Гвидо! Ничего он не слышит, глухая тетеря! - Что тут за шум, Барбара? - спросил из-за двери жирный, тягучий голос. - В чем дело? - К нам чужой мальчишка забрался, ваше преподобие! Я его поймала, зову Гвидо, а он не слышит. Кликните вы его, ваше преподобие! - Какой мальчишка? В дверь боязливо заглянул толстый, краснорожий аббат в черной сутане. Его жирный подбородок лежал полумесяцем на белом воротнике. - Это приемыш рыбной торговки с рынка, - тараторила Барбара. - Убежал от хозяйки и пропадал две недели неведомо где. Еще сегодня тетка Теренция жаловалась мне. Отвести бы его сейчас на рынок... Аббат вошел в каморку. - Ты что тут делал? Зачем сюда пришел? Обворовать меня затеяли? Ограбить? - Лицо его покраснело, глаза налились кровью. Он стукнул тростью о пол и прохрипел: - Отвечай сейчас же, негодяй! Я попятился, опрокинул кружку с водой и еле удержался на ногах. Он поднял трость. - Ответишь ты или нет? - Я не вор... - пробормотал я. - Я пришел... я пришел потому, что меня послал синьор Гоцци. Аббат опустил палку. Брови у него стали круглыми от изумления. - Кто? Синьор Гоцци? Зачем он тебя послал? - Чтобы я отнес медовые лепешки этому мальчику. Синьор Гоцци сказал: "Пусть он хоть раз в жизни поест досыта за здоровье старого Карло Гоцци!" Аббат изменился в лице. Он покраснел, растерянно замигал глазами, нижняя губа отвисла. Я видел, что он озадачен. - Он сказал еще: "Аббат Молинари богат, как Крез, а морит своих слуг голодом. Какая скотина!" - одним духом выговорил я. Аббат вздрогнул, словно его ударили, и посмотрел налитыми кровью глазами сначала на меня, потом на Паскуале и на Барбару. - Ах, пресвятые угодники! Чего только не наговорят люди! - вздохнула Барбара и принялась подбирать с пола черствые корки. А Паскуале чуть-чуть усмехнулся. Аббат приосанился и оперся на трость. - Ты смеешься, мальчик? Смейся. Это действительно смешно, что синьор Гоцци ведет себя не так, как подобает графу и дворянину. Он верит сплетням и сует нос, куда его не просят! Старый болтун! Вся Венеция смеется над ним! - Он обернулся ко мне. - Передай это своему господину, и чтоб я тебя больше не видел! Барбара, выпроводи вон этого оборвыша, приятеля графа Карло Гоцци! Барбара схватила меня за плечи и потащила в кухню. - Отвести бы тебя к хозяйке, скверный мальчишка! - бормотала она. - Жаль, господин аббат не велел. Да уж попадись ты мне еще раз в руки! - Она вытолкнула меня во двор и с треском захлопнула дверь. Я вздохнул всей грудью и поплелся к воротам. И вдруг я вспомнил, что мой Пульчинелла остался в каморке Паскуале! Как я вернусь без него к дяде Джузеппе? Если Барбара или господин аббат найдут куклу, они, наверное, разломают или сожгут ее! Я повернул к дому и на цыпочках подошел к окну каморки. Сердце у меня забилось. Аббат бил Паскуале. Я присел на землю, пролез в узкое пространство между стеной и дверью, прислоненной к стене, и притаился. Если бы Барбара вышла на двор, она меня не увидела бы. - Ты будешь еще говорить, что я морю тебя голодом? Будешь? - спрашивал аббат. После каждого вопроса слышался глухой удар. Паскуале стонал и плакал, и вдруг он закричал во весь голос: - Буду! Всегда буду говорить! Всем буду говорить! Аббат зарычал от злобы, и удары посыпались еще чаще. Я заткнул уши, закрыл глаза и, дрожа, прижался к стене. Сердце у меня сжалось. Бедный Паскуале! Тетка Теренция колотила меня все-таки не так жестоко... И он еще морит Паскуале голодом!.. А у того все время болит нога. Хоть бы убежал он от аббата куда-нибудь! Я отвел руки от ушей и прислушался. Ударов больше не было, слышался только тихий плач, будто в каморке скулил щенок. Я выглянул из-за двери. На дворе - ни души. Я подполз к окошку и тихо позвал: - Паскуале... Плач умолк. - Паскуале! - сказал я погромче. - Это ты, Пеппо? Как они меня мучают! Я не могу больше, я уйду, я убегу от них... Это ничего, что нога болит, я все-таки убегу отсюда! Я снова пролез в окно и спрыгнул к нему. Он быстро вырыл Пульчинеллу из-под соломы. - Идем скорее, Пеппо! Сейчас аббат обедает, а Барбара подает ему кушанья! Они нас не увидят! Он попробовал встать на ноги и застонал от боли. На щеке у него была синяя вспухшая полоса от удара трости. Я взял его под мышки и подтянул к окну. Он снова застонал, когда пришлось согнуть больное колено, но все же выкарабкался на двор. Я схватил Пульчинеллу и вылез следом за ним. Мы пошли к воротам, держась возле самой стены, чтобы нас не увидели из верхних окон. Паскуале хромал, вцепившись мне в руку, и стискивал зубы, чтобы не стонать. Пот катился у него по лбу. <...>
Ответов - 0
полная версия страницы