Форум » Тема телесных наказаний в литературе. » Элизабет Бортон де Тревиньо. "Я, Хуан де Пареха". » Ответить
Элизабет Бортон де Тревиньо. "Я, Хуан де Пареха".
Вико: Я, Хуан де Пареха Элизабет Бортон де Тревино История юного чернокожего раба, проданного художнику Диего Веласкесу. Испания, XVII век. Глава третья, в которой я знакомлюсь с доном Кармело Когда на небе еще не погасли звезды, кто-то разбудил меня, плеснув в глаза ледяной водой. В предрассветном сураке я увидел над собой темное, обезображенное шрамами лицо. Этому человеку, цыгану, сильному, бвстрому и гибкому, как пантера, было лет тридцать. Широкий в плечах, по-звериному красивый, черноокий, белозубый. Зубы он все время показывал - то скалился, то ухмылялся. По его одежде и громким отрывистым приказаниям я вскоре догадался, что он и есть тот самый погонщик мулов, с которым мне предстоит отправиться в Мадрид. Я вскочил и, как умел, начал помогать ему готовиться в путь. <...> Как и все его соплеменники, дон Кармело умел разбить лагерь где угодно: всегда находил укромное местечко вблизи воды, защищенное от ветра пригорком или перелеском. Но когда рядом не случалось табора и ему не с кем было устраивать дикие цыганские пляски, он находил себе иное развлечение: он меня бил. Я терпел побои, пока мы не добрались до какого-то большого города. Там я решил спрятаться от моего истязателя и добираться в Мадрид в одиночку. <...> В темноте, когда я крепко спал возле лошади молодого господина, тяжелая рука схватила меня за плечо и рывком подняла на ноги. Лампа едва мерцала, и в этом мерцании я разглядел над собой свирепый оскал - белые зубы дона Кармело. Он принялся стегать меня кожаным кнутом, приговаривая: - Ишь, чего удумал... сбежать от меня... жабеныш черномазый... чтоб я в Мадрид без тебя пришел... Дон Диего сказал: пока тебя не найду, он ничего мне не заплатит! Все мои труды, столько дней, псу под хвост! Еще искать тебя, змееныша! Теперь уж никуда ты не денешься, доставлю! К седлу приторочу и проволоку в пыли до самого Мадрида! Он стегал меня немилосердно, пока я не потерял сознание от боли. Что случилось потом, я толком не помню, все было как в тумане: дорога... я бегу на веревке за лошадью... одежда намертво приклеилась к кровавым струпьям у меня на спине и руках... на лице горят жгучие рубцы... нестерпимая жажда, жар, пульсирующая боль... Как добрались до Мадрида - не помню. В памяти осталась только одна сцена - как я очнулся. Я - во внутреннем дворике, меж каких-то тюков, ящиков и разного домашнего скарба. Темно. Малейшее движение вызывает такую боль, что я с трудом соображаю. Знаю только, что надо прятаться и лежать тихо. На большее меня уже не хватает. Потом слышатся шаги, световое пятно от лампы покачивается, продвигаясь ко мне меж коробок. Я в ужасе: меня снова нашли, снова будут бить! Но тут раздается голос: - Хуанико! Выходи, не бойся. Пожалуйста, выходи. Цыгана, который тебя мучил, уже выгнали вон. Я не верю, я уже ничему не верю, но тут лампа освещает меня - съежившегося, насмерть перепуганного зверька. - Бедный ребенок. Ну, пойдем! Пойдем в дом. Тебе надо поесть, и надо промыть твои раны. Меня поднимают, ведут на теплую кухню. И сразу дают миску с рубленым мясом и луком. Как же благодарен я за эту еду! Какой вкусной она мне кажется! В эту минуту я не могу думать дальше кончика своей ложки. Другие мысли поглощает страх. Я все еще дрожу, икаю и всхлипываю. и в какой-то момент замечаю, что рядом со мной тихо, молча стоит человек. Взглянув вверх, я вижу молодого мужчину с ореолом пышных черных волос и глубоко посаженными черными глазами. Он смотрит на меня очень серьезно. Мужчина невысок, худощав, в добротном черном костюме без единого украшения. Я решаю, что он - хозяйский секретарь или писарь. - Ска... скажите, - запинаясь, произношу я. - Каков здешний хозяин? Он хороший? Добрый? Он будет меня бить? Господи, что со мной будет? - Тебя вылечат, отмоют, дадут новую одежду. Никто тебя пальцем не тронет. Никогда. - А хозяин? Что он со мной сделает? - Я твой хозяин, Хуанико. Я буду о тебе заботиться. А ты научишься мне помогать. Ты будешь жить в этом доме, будешь выполнять разные поручения. Ничего обременительного... Позже я пойму, что такая длинная речь для моего хозяина - дело почти небывалое. Обычно он и полстолько не говорил. Конечно, я снова дрожал и кричал от боли, когда с меня снимали присохшую, окровавленную одежду и раны мои открывались вновь. Их промазали домашним снадобьем - уксусом, смешанным с говяжьим нутряным жиром, - и я всю ночь мучился от жгучей боли. Но я, чисто вымытый, лежал в кухне за занавеской на свежем соломенном тюфяке, застеленном белыми простынями. И мог никого и ничего не бояться.
Ответов - 0
полная версия страницы