Форум » Тема телесных наказаний в литературе. » Бондин А. П. Моя школа » Ответить
Бондин А. П. Моя школа
Svetka-Bekky: Бондин А. П. ПОРКА (Моя школа) https://libcat.ru/knigi/proza/detskiaya-proza/311687-aleksej-bondin-moya-shkola.html Я незаметно вышел из дома и торопливо направился к волости. Выбежав на базарную площадь, я услышал душераздирающие женские крики. Толпа людей окружила здание. Толпа гудела. Где-то выла женщина. — Да родимые вы мои детушки! Да куда я теперь с вами денуся?... Кто-то рыдал. Кто-то злобно, но тихо говорил: — Слыхано ли дело, чтобы при воле пороть! Нет на то законов!! — Для них законов нет... Законы для нас... — Ну, переполнится чаша терпения народного. Будут дела... В середине волостного двора слышен дикий вой. Точно там бьют быка по голове. Через открытые настежь ворота, во дворе, видно какое-то движение, но его загораживает плотная серая стена мрачных часовых. Я пробираюсь узким переулком, запруженным народом. Вдоль забора непрерывной цепью стоит усиленный караул солдат с ружьями. Я пробиваю локтями себе дорогу. Меня ткнула в спину какая-то старуха, потом я получил подзатыльник от рыжего мужика. Он сердито на меня посмотрел и выругался: — А этих, прости господи, сверчков везде спрашивают! Везде им дело есть! Всюду стоят солдаты и полицейские. Они кричат: — Отойдите, не напирайте, или вам же плохо будет! Задние ряды давят. Передние уже вплотную притиснуты к солдатам. — Отойди! — грозно крикнул усатый солдат. — Смирно! На руку!.. Солдаты враз качнулись. В их руках зловеще звякнули винтовки. Народ шарахнулся от солдат. Где-то в толпе слышался заглушённый женский голос: — Ой, батюшки мои светы, родимые, отпустите, бога ради!.. Народ отхлынул. На снегу лежала вниз лицом женщина в полосатой шали. Она билась в страшных судорогах и скребла ногтями утоптанный снег. Её подняли и унесли. Меня неожиданно дернул за рукав Архипка Двойников, знакомый по школе мальчик. — Пойдём, — сказал он. — Куда? — Смотреть, как порют... Уй, здорово! Я видел. — А куда? — переспросил я. — Айда, знай! Мы забежали в какой-то двор, залезли на поленницу дров, а с неё пробрались на отлогую крышу сарая. — Ты не показывайся, а то увидят — прогонят, — предупредил меня Архипка. Мы поползли по глубокому снегу к краю крыши и замерли. Весь двор перед нашими глазами был как на ладони. Посреди двора стояла длинная тяжелая скамья. Вокруг неё вытянулись неподвижно солдаты с ружьями. Их штыки торчали, как тонкие свечи. Возле них шагал взад и вперед офицер в светлосерой шинели. По двору ходили полицейские, сотские в нагольных и овчинных полушубках, с медными бляхами на груди. Тут же была видна рослая фигура старшины Кузнецова. Он — в черном суконном меховом пиджаке, в круглой, как решето, с красным бархатным околышем шапке, в черных перчатках. В углу вздымался ворох ивовых прутьев. — Розги лежат, — тихо пояснил мне Архипка. — А порют вон на этой скамейке. А вон палач-то ходит, видишь? — Где? — Да вот в красной-то рубахе, рукава-то у него засучены. Уй, хлестко стегает! У меня сперло дыхание, в горле стало сухо. Я чувствовал, как моё сердце учащенно забилось в груди. В палаче я узнал Наймушина. В руках у него, связанные в пучок, гибкие, тонкие ивовые прутья. Он потряс розгой в воздухе и, лихо размахнувшись, хлестнул ею по земле. Розга издала злобный свистящий звук. — Гляди, ведут! — толкнув меня в бок, сказал Архипка. Из каменного здания вывели рослого, широкоплечего парня лет двадцати двух, в широких плисовых шароварах, в синей рубахе без пояса, с расстегнутым воротом. На голове его — густая шапка всклокоченных кудрявых волос. Он упирается, не идет. Два дюжих сотских ведут его под руки, третий толкает сзади. Парень бьется, падает. Его поднимают и волокут к скамье. Глаза его испуганны, губы крепко стиснуты. Вдруг он вскочил на ноги и, развернувшись, раскидал сотских, но на него навалилась куча людей. Свалили на скамью и связали, закинув под скамью руки. Двое здоровых солдат сели на него верхом. Наймушин, не торопясь, подсучил рукава, плюнул в пригоршни. — Всыпай! — крикнул офицер. Наймушин размахнулся. Розга просвистела в воздухе и опустилась. Парень вздрогнул, извился змеей и дико зарычал. Я закрыл руками глаза. Парень выкрикивал диким голосом отборную брань. Потом его крики перешли в непрерывный вой. Розга резала воздух и кромсала тело парня на куски. Мне казалось, что Наймушин хлещет не по телу, а по изорванному багровому лоскуту. Струйки крови падали и всасывались в снег. Глаза Наймушина остеклянели. Переводя тяжело дыхание, он отошел от скамьи. К парню подошел очкастый человек в шляпе. Он пощупал руку парня, подошел к офицеру, сказал ему что-то. Офицер крикнул; — Двадцать пять еще! Снова засвистела розга. — Крепче! Но парень уже не двигался. Он лежал, как мертвый. — Не мажь! — кричал офицер. Парня сняли со скамьи и, как мертвого, утащили обратно. Вывели седого старика. Он шел покорно, не сопротивляясь. Подошел к скамье, сам спустил штаны и, перекрестившись, лег на неё. Я заплакал, сполз с крыши и, не помня себя, побежал домой. По дороге зашел к Павлу. Екатерина меня встретила молча. Лицо её было мрачное, опухшее, глаза мокрые. — Где был? — спросила она меня, когда я разделся. — Там, — сказал я. — Что ведь делают! А?... Олешка... Голос у неё дрогнул. Она ткнулась головой в подушку и заплакала. Я ни разу не видал, как плачет Катя. А я уже не плакал, а был в каком-то тяжелом забытье. Мне ярко представлялась кровь. Она рдела огненными пятнами на снегу, как втоптанный в снег кусок живого мяса, вырванный из тела человека. Я не мог восстановить в памяти ни лица Наймушина, ни офицера, ни Кузнецова. Их лица сливались в одну уродливую звероподобную морду, заросшую жесткой шерстью и забрызганную кровью. * * *
Ответов - 0
полная версия страницы