Форум » Тема телесных наказаний в литературе. » Виталий Каплан Круги в пустоте » Ответить
Виталий Каплан Круги в пустоте
Guran: Виталий Каплан Круги в пустоте [...]— Итак, — все тем же наставительным тоном произнес Харт-ла-Гир, — давай посмотрим, чем ты успел сегодня провиниться. Проспал — это раз. Не выполнил из-за этого утреннюю работу — два. Наконец, дерзко потребовал еды, хотя правильный раб знает, что его накормят лишь когда это будет угодно его господину, и никак не раньше. За все это ты сейчас получишь порку. Жди меня здесь. Кассар встал из-за стола и пружинистой походкой удалился из кухни. А Митька, стоя столбом, хлопал ресницами и чувствовал, как слабеют ноги. Вон оно! Началось! На глаза сами собой навернулись слезы, но пока их удавалось сдерживать. Неужели так ничего и не случится? Может, землетрясение, или пожар, или кассар сейчас ногу сломает, или, еще лучше, — закрыть глаза и мгновенно оказаться дома. Он что есть силы зажмурился, потом мигнул, но все осталось как было, чуда не произошло. Будет ли это очень больно? Или все же можно вытерпеть? Наверное, все-таки можно. Саньку Баруздина вон дома лупят, а он ничего, говорит — все по барабану. Правда, это он только говорит, а как на самом деле? И все-таки лучше уж это, чем бурые муравьи… Харт-ла-Гир вновь показался на пороге. В мускулистой руке он держал длинный, с мизинец толщиной прут, светло-серого цвета, с черными кольцевыми разводами. Чем-то прут напоминал недавнюю змею. — Сдается мне, — задумчиво протянул кассар, — что тебя раньше не пороли. Это действительно так? Митька мрачно кивнул. Ну, были, конечно, шлепки в детском саду, но ведь это же не считается. А вот чтобы так… Отец, пока жил с ними, рук не распускал. Мама раньше, бывало, грозилась ремнем, но дальше обещаний и слез дело не шло. Она то и дело вздыхала, что без твердой мужской руки из него, Митьки, вырастает нечто ужасное, и что он пользуется ее слабым здоровьем и мягкостью. Что бы она теперь сказала? — с совершенно неуместной сейчас иронией подумалось ему вдруг. Вот она, суровая мужская рука, помахивает в воздухе гибким прутом. — Да, тяжелый случай, — кивнул кассар. — Но делать нечего, тебе придется многое познать. Есть три вида наказаний для рабов — за обычные проступки, разумеется. О вчерашней казни мы пока не говорим. Три вида наказаний — это порка, лишение пищи и тяжелая работа. Поверь мне, мальчик, в большинстве случаев рабы куда более боятся голода и мучительного труда. Порка же — самое частое наказание, и нет на свете человека, ни раба, ни свободного, кто не испытал бы ее. Это ж только ты такое чудо с белой звезды… Ну ничего, я буду пороть тебя часто, но всегда по делу. Ты привыкнешь. А пока — наматывай на ус. Вот это — прут лиу-тай-зви, сей кустарник растет всюду, он неприхотлив, но бесполезен, не дает ни плодов, ни целебных листьев. Одни лишь ветки, — улыбнулся он, — хоть для чего-нибудь, а годятся. Используют еще и прутья лиу-гва-нза, но ими можно и покалечить, так что они применяются лишь в особых случаях. А ну-ка, иди сюда. На ватных, совершенно негнущихся ногах Митька приблизился к хозяину. — Ложись на лавку, лицом вниз, — велел тот. — Руками держись за край. Я не собираюсь привязывать тебя, не хочется возиться. Но имей в виду — сопротивление означает повторение порки с самого начала. Кричать тебе разрешается, пока мы дома. Если я буду наказывать тебя где-нибудь еще, тебе придется терпеть молча. Митька тяжело опустился на узкую скамью, ощутив животом теплое, гладко отполированное дерево. Послушно сжал ладонями край лавки, зажмурил глаза. На миг вспыхнула в сознании соблазнительная мысль — вскочить, броситься с криком на эту дикарскую сволочь, врезать ногой в пах — и пускай горит все синим пламенем. Пускай потом хоть топор, хоть яма… с ждущими поживы бурыми муравьями… Он закусил губу и решил, что уж криков из него кассару не выжать. — Я на первый раз дам тебе десять ударов, — меж тем спокойно говорил Харт-ла-Гир. — Для мальчишки твоего возраста это сравнительно немного. Но помни — в дальнейшем я буду не столь снисходителен. Он отошел в сторону, примерился, — Митька вздрогнувшей кожей ощутил легкое покалывание прута, — потом воздух разрезало свистом. И тут же зад обожгло болью, совершенно немыслимой, запредельной. Так не бывает, едва не вскричал Митька. Казалось, кожу рассекло не легкой веткой кустарника, а раскаленным железом. Не кричать было просто невозможно, но каким-то чудом он все же удержался. — Один, — сказал кассар. — Вообще-то, ты сам должен считать удары и громко их называть, но пока это у тебя не получится. Приготовься. Два! Это оказалось еще больнее, хотя куда уж дальше-то? Митька, выходит, и не знал, что на свете бывает такая боль. Острой волной раскатилась она по всему телу, и сейчас же перехватило дыхание. …Закричал он на четвертом ударе. Зад и бедра жгло, точно их облили кипятком, и терпеть было уже совершенно невозможно. Не осталось уже совершенно ничего, ни гнева, ни гордости — только боль и крик. Они слились воедино, они наполняли тело, и с каждым ударом росли, хотя это и казалось невозможным — куда уж больше-то… Он судорожно вцепился ладонями в гладкую доску, точно пытаясь раздавить бездушную древесину. — Десять! — подытожил Харт-ла-Гир. — Ты можешь подняться. Митька не сразу сполз с лавки. С трудом разжал пальцы, намертво, казалось, вросшие в дерево. Все лицо его было в слезах, он тяжело дышал, и воздух со свистом втягивался в легкие. Порка кончилась, но боль продолжалась — упорная, безжалостная, жгущая. Сколько это еще продлится? — подумал он мрачно. Потом, опустив взгляд ниже, густо покраснел. Харт-ла-Гир понимающе усмехнулся. — Ну что, узнал, как оно бывает? Ты еще радуйся, что не обмочился, а то бы я добавил. Вообще ты неплохо держался, я думал, закричишь сразу. И не реви, оно поболит и перестанет. Ты получил сейчас свой первый урок, и чем лучше ты его осмыслишь, тем реже придется тебя сечь. Кстати, заготовка прутьев — тоже твоя обязанность, ты сегодня же этим займешься. Нарежешь их с той стороны дома, возле забора, поставишь в кадку с соленой водой, иначе со временем розги теряют гибкость. А сейчас можешь поесть. И побыстрее — тебе еще многому предстоит сегодня научиться, а времени у нас с тобой мало. [...] [...] Митька, бегая по близлежащим улицам за покупками, однажды видел, как трактирщик Мьяну-Гильо наказывал одного из своих рабов, плечистого парня лет двадцати на вид. Зеваки объяснили — за кражу вина из погреба. Так этого бедолагу привязали за руки к врытому на задах трактира столбу, и другой трактирный раб, здоровенный мускулистый дядька, отсчитал воришке десять ударов кнутом. Воришка, не стесняясь, вопил в голос, и Митька почувствовал даже какое-то мрачное удовлетворение — вот, значит, не только он кричит под розгами, но и взрослые мужики тоже. Правда, тут орудовали кнутом, и даже стоя в двух десятках шагов от столба, трудно было не ощутить разницу. Длинный, едва ли не с человеческий рост, сплетенный из воловьих жил кнут срывал кожу вместе с мясом, и очень скоро спина несчастного обагрилась кровью. [...]
Ответов - 0
полная версия страницы