Форум » Тема телесных наказаний в литературе. » Фридрих Горенштейн. Место » Ответить
Фридрих Горенштейн. Место
Guran: Фридрих Горенштейн. Место …Однажды во дворе нашего жилгородка, неподалеку от жилконторы, меня встретил бледный молодой человек и, пристально посмотрев мне в лицо, спросил как-то робко: — Вы Цвибышев? Я насторожился. — А что тебе надо? — с грубостью, поскольку этот бледный вряд ли мог быть мне опасен или полезен, спросил я. — Вам просили передать, — тихо сказал бледный и протянул конверт. Незнакомым почерком на нем было написано: «Гоше Цвибышеву (лично)». В конверт вложен был лист ученической тетрадки в клеточку, и на нем значилось: «Прощай, Гоша. Жить больше не хочу. Илиодор». Я растерялся. Илиодор этот был мне неприятен, и совсем ведь недавно, обнаружив нечестность его, когда он из черносотенной газеты заимствовал антисемитскую басню, я написал ему письмо, полное ругательств и матерщины. — Он умер? — растерянно спросил я. — Да, — сказал бледный и прикоснулся ладонью к своим глазам. — Он отравился снотворными порошками. Месяц уже, как похоронили. Просто я долго вас искал. — И бледный вдруг начал горячо говорить о том, какой это был честный и легкоранимый человек. — Эти подлецы вокруг, — говорил бледный, — этот Орлов, Лысиков, вы думаете, их волнует судьба русского народа, русского человека, которому неуютно и тесно на своей земле, которого вытесняют евреи?.. Нет, их волнует собственная карьера… Бледный говорил так, будто искал во мне не только собеседника, но и друга, то есть хотел мной компенсировать потерю Илиодора. Я вспомнил, что видел бледного в той компании рядом с Илиодором. Все произошедшее — смерть Илиодора (господи, ведь я рекомендовал ему отравиться или повеситься), эта непонятная записка именно ко мне и этот бледный больной русский патриот — привело меня в состояние некоторой растерянности и непонимания жизни, причем даже не в глубоком философском смысле, а в элементарном, событийном. Бледный все говорил, скорбно заглядывая мне в лицо и ища сочувствия. Я толкнул его в грудь, крикнул: «Отстань!» — повернулся и пошел назад в общежитие, прижав руку к своему правому боку. Лишь минуту-другую спустя я понял причину, по которой пошел назад, ибо в правом боку у меня началась сильная боль (у меня больная печень) и я решил отлежаться на койке с чем-нибудь теплым у бока. Но, войдя в комнату, я понял, что полежать мне не удастся, ибо там как раз Паша Береговой наказывал своего брата Николку. Как я уже говорил, между братьями существовал добровольный договор, заключенный в присутствии отца, и мне кажется, инициатором договора даже был сам Николка, который, потерпев от брата порку, мог некоторое время после нее вести ленивую жизнь студента-переростка на отцовские деньги. Николка, здоровый широкоплечий парень, лежал на койке лицом вниз, а Пашка порол его сложенным вчетверо электрическим проводом. В тот момент, когда я вошел, они как раз торговались. Я уже несколько раз натыкался на порку Николки и при этом старался сразу же уйти. Правда, первоначально, когда я был дружен с Пашкой, он, если я присутствовал, просил меня держать Николку за ноги. Я однажды даже согласился, поскольку к этой просьбе присоединился и Николка. — Быстрей отбуду, — сказал он мне, — иначе дергаюсь, и только хуже… Эта же сука знаешь как лупит!.. Иногда от боли вывернешься и живот под провод подставишь, так что ты, Гоша, крепче за ноги меня держи. Та порка, когда я держал Николку за ноги, действительно прошла быстро, и оба брата остались ею довольны. Я же после этого не спал всю ночь и в будущем всегда от этого дела отказывался. Тем более теперь, когда с Пашкой мы стали врагами. Наткнувшись на порку, я выходил и пережидал в коридоре. Но теперь так нелепо все складывалось и боль в боку становилась такой сильной, что я не мог устоять на ногах и потому пошел к своей койке и лег на спину, приложив для тепла шерстяное кашне к правому боку. На меня внимания братья не обратили, будучи заняты своим делом. Спор шел из-за того, что Николка хитрил и в момент удара прикрывал заднюю часть свою, куда метил Пашка, ладонью, стараясь принять основной удар на нее. — Ладонь убери, — тяжело дыша, с раздувшимися ноздрями говорил Пашка, — уговор был… Ладонь убери… — Что ж ты сильно лупишь, — отвечал Николка в тон брату, точно вдвоем они делали общую трудную работу — например, несли шкаф и остановились передохнуть, обсудить, как нести далее. — Что ж ты сильно, — так же тяжело дыша, говорил Николка, — что ж так сильно, сука?.. Уговор был не в четыре сворачивать… В два провод сворачивать уговор был… — Ладонь убери, — повторял Пашка, — врать не надо, сука… Отцовские деньги пропиваешь, сука… Ладонь убери, лучше будет… Койки наши стояли рядом, и, повернув голову, я увидел лицо Николки, с которого даже физическое страдание не могло убрать хитрого ожесточения, которое появляется от продолжительного упрямого базарного торга и попытки выгадать, то есть получить ударов поменьше и послабее. — Ладонь убери, — хрипло сказал Пашка и со свистом опустил сложенный вчетверо провод, так что на Николкиной ладони лопнула кожа и появилась багровая полоса. Николка как-то звонко, по-заячьи, крикнул и вцепился зубами в подушку… — Ладонь убери, — повторял Пашка фразу, застрявшую в его охмелевшем мозгу… Он никогда еще так сильно и самозабвенно не бил Николку, и каждый удар остро вонзался мне в правый бок, хотя я отвернул лицо к стене. Свистел провод, и боль в боку становилась невыносимой, словно Пашка сек меня проводом по печени. Я встал, держась за платяной шкаф, затем за койку Саламова, за стену, и, наконец толкнув дверь, вышел в коридор. Давненько меня эдак не прихватывало, причем совершенно неожиданно… Ленинский уголок был открыт, и слышен был звук телевизора. Это удача, ибо каждый шаг отдавал болью в боку. Я вошел, когда диктор объявил о предстоящем выступлении Хрущева. На стульях перед телевизором сидели редкие зрители из скучающих, свободных от работы жильцов. Данил-монтажник подмигнул мне. — Сейчас выскочит кукурузник, — сказал Данил, — какой там он шахтер?.. Ребята точно выяснили, он из бывших помещиков… Потому он и Сталина на весь мир опозорил… Хрущев возник на экране в светлом костюме и светлом галстуке. — У нас появилась хорошая традиция, — сказал Хрущев, — отчитываться руководителям партии и правительства перед народом после каждого серьезного зарубежного визита и каждой серьезной встречи с зарубежными руководителями… — Хрущев вдруг улыбнулся, так что толстое, доброе в тот момент лицо его рассекли складки у щек, взял стоящую на столе бутылку нарзана, налил в стакан, с аппетитом выпил шипящую жидкость и вытер губы платком. — Хорошая вода нарзан, — сказал он, — рекомендую… Жильцы, сидевшие перед телевизором, загоготали. — Во дает! — сказал Адам-дурачок. — Это чего-то жирного поел, — весело сказал Данил-монтажник. — Гоша, принеси-ка Хрущеву из умывальника графин воды… https://knizhnik.org/fridrih-gorenshtejn/mesto/43
Ответов - 0
полная версия страницы