Форум » Тема телесных наказаний в литературе. » Ал. П.Чехов В ГРЕЧЕСКОЙ ШКОЛЕ » Ответить
Ал. П.Чехов В ГРЕЧЕСКОЙ ШКОЛЕ
Guran: Александр Павлович Чехов В ГРЕЧЕСКОЙ ШКОЛЕ Наступили рождественские вакации. У Павла Егоровича вечерком на рождественских святках собрались гости, и ему вздумалось прихвастнуть перед ними познаниями своих детей в греческом языке. Он позвал Колю и Антошу и велел им принести свои книжки и прочесть что-нибудь при гостях. Гости изъявили желание послушать и, как водится, приготовились заранее похвалить из вежливости прилежных мальчиков. Но вместо ожидаемого эффекта получилось полное огорчение для родительского сердца. Коля еще кое-как прочел по складам два слова, а Антоша не мог сделать даже и этого и только пыхтел от напряженных усилий прочесть. Павел Егорович был поражен. -- Полгода ходите в школу, а даже и читать не научились?! -- воскликнул он. -- Нам в школе никто не показывает,-- ответили мальчики. Начались на эту тему разговоры. Павел Егорович обвинил детей в лености и тут же, при гостях, сделал им выговор. Коля и Антоша ушли спать в слезах. Ночью Антоша во сне вздрагивал и часто просыпался. Ему припомнилось происшествие с учениками Константином Пиратисом и Александром Ликацасом. Оба эти мальчугана одно время неисправно посещали школу и не являлись в класс дня по три. Учитель отмечал их в журнале отсутствующими, но особенного значения этому отсутствию не придавал, думая, что они больны. Вдруг в один прекрасный день отворяется дверь классной комнаты и в нее входит дюжий, грубый матрос и вводит за шивороты обоих учеников. Войдя, он первым делом бросает под ноги удивленному Вучине горсть орехов и несколько рожков и затем разражается по-гречески целым потоком упреков. -- Разве я затем посылаю к тебе в школу своего племянника Константина, чтобы он шлялся по гавани и крал из мешков орехи и рожки? Разве, Никола, я тебе за это деньги плачу? Я тебе плачу свои кровные, трудовые рубли за то, чтобы ты учил его и смотрел за ним, а ты его распустил так, что я сейчас лично сам поймал его вместе с этим мальчишкой в гавани за кражею... Если ты не накажешь его, то накажу я сам. Я имею на это право: я -- его дядя. Вели подать хорошую веревку!.. Вучина побледнел от этих упреков и разозлился. Заворочав белками, он в свою очередь наговорил матросу колкостей и упрекнул его возражением, что не школа сделала его племянника вором, а домашнее воспитание. Два грека с пылким темпераментом сцепились. -- Подай хорошую веревку!-- настаивал матрос.-- Этого, другого мальчишку наказывай ты, потому что он мне -- чужой, ж племянника я выдеру сам. Подай мне веревку!.. -- Принесите веревку!-- приказал учитель. Но никто из учеников не шевельнулся. Весь класс, предчувствуя недоброе, стал бледен. Не шевельнулись даже и всегда готовые к услугам ученики-подхалимы. Кефалонец отдернул виноватого Ликацаса за руку и швырнул его в угол, вышел и скоро вернулся с толстой веревкой, на которой вешают для просушки белье. -- На, возьми!-- швырнул он ее матросу. Матрос, не выпуская племянника, подняв веревку, крепко сжал одной рукою шиворот и шею мальчика, а другою привился жестоко обрабатывать несчастное тело своего родственника. Экзекуция отличалась таким варварством, что весь класс в один голос закричал: -- Довольно! Довольно! Почти все плакали. Учитель в свою очередь крикнул: -- Довольно! Убьешь! Но расходившегося грека урезонить было нелегко. Пришлось даже прибегнуть к силе. Вучина и старшие ученики отняли у него и веревку, и племянника. Брошенный дядею мальчуган лежал на полу без движения. Изо рта и из носа у него сочилась кровь. -- Убил!-- разнеслось по классу. Учитель тоже побледнел и крикнул матросу: -- Ты его убил! Ты осквернил мою школу!.. Вокруг злополучного мальчугана столпилась почти вся школа, бледная, испуганная и трепещущая. Матрос тоже смотрел тупо и с недоумением на неподвижное тело. Вучина в волнении хрустел пальцами. -- Убил, убил, убил...-- стоял в воздухе шепот. Ни младшие, ни старшие не знали, что делать. Прошло минуть пять. Избитый мальчик глубоко вздохнул и пошевелил рукою. Его сейчас же подняли и посадили на конец парты. Он осмотрелся мутными глазами и, положив руки на парту, а голову на руки, затих. Кто-то догадался привести воды. Ему дали сделать глоток из ковша, а остальное вылили на голову. Понемногу он начал приходить в себя. Матрос, не говоря ни слова, надвинул на голову шапку, энергично плюнул на пол и вышел. Вучина, чтобы замять, скандал и дать общему настроению другое направление, проявил необычайную энергию и начал спрашивать у учеников уроки с таким вниманием, с каким, казалось, никогда еще не спрашивал. Через час все пришло в норму. Константин-Пиратис очнулся и оправился. Его тотчас же отпустили домой. Занятия пошли своим порядком... ...Учение началось с того, что Николай Спиридонович, проводив с поклонами Павла Егоровича до дверей класса, посадил обоих новых учеников на самую первую скамью, т. е. в приготовительный класс, положил перед каждым из них по тоненькой книжечке под заглавием "Неон Алфавитарион", т. е. "Новая азбука", и сказал: -- Завтра нада приносити за каздая книзка 20 копейк. Сказите это васа папаса. А типер вазмите книзка и уцыте: альфа, вита, гамма, дельта, эпсилон... Преподав такое наставление, Николай Спиридонович заложил руки в карманы панталон и медленно отправился в свою жилую половину, которая отделялась от класса одной только дверью. По дороге он заметил, что два ученика третьего класса -- Ликиардопулос и Пиратис -- не смотрели в книжку, а о чем-то оживленно спорили между собою, и тотчас же принял меры. Взяв каждого ученика за чуб, он несколько раз стукнул их головы висками друг о друга и, выбранившись на греческом диалекте, пошел далее. Пока он проходил по классу, вся школа, состоявшая из шестидесяти или семидесяти учеников, прилежно читала и зубрила; но лишь только он скрылся за своею дверью, как сразу же поднялся громкий говор и затеялась возня. Молодые силы, насильственно запертые в четыре стены и предоставленные самим себе, рвались наружу. Тут были прыжки и зуботычины и всякого рода шалости. Учитель не показывался из своих апартаментов часа полтора и только раза два, когда шум в классе делался уж очень громким, грозно стучал в свою дверь изнутри. Тогда сразу все смолкало и затихало, и среди учеников пробегал трусливый шепот: -- Дидаскалос! Дидаскалос! (Учитель!) Время приближалось к полудню. Новички, братья "Тсехофы", уже успели к этому времени и натерпеться от своих товарищей всяких толчков и пинков, и проголо^ даться, но заданного урока не выучили. Оба они тупо смотрели в свои книжки и ровно ничего не понимали в мудреных буквах греческой азбуки. На их грустное положение не откликнулся никто. Наконец вышел из своей двери учитель. Все затихло и замерло. -- Встаньте и читайте молитву! -- скомандовал он по-гречески. Ученики быстро поднялись и, стоя на своих местах, оборотились лицом к задней стене, близ которой висела в углу крохотная, едва заметная иконка. -- Спиридон Фекиакис, читай сегодня ты! Вызванный ученик прочел по-гречески "Отче наш" и еще какую-то молитву в стихах. На половине этой второй молитвы учитель остановил его бранью, вовсе не соответствовавшей религиозному настроению, грозным окриком: -- Брешь! Не так! Герасимос Вогазианос, читай ты! Второй ученик докончил прерванное чтение. Пока он читал, глаза учителя метали искры на Фекиакиса, который проштрафился ошибкою в молитве. -- К полукругам!-- раздалась команда. Ученики вылезли из-за парт, и каждый класс, за исключением самого старшего, пятого, направился в свой определенный угол. В углах были устроены особые педагогические приспособления. От одной стены до другой, на высоте аршина от пола, шла выгнутая дугой железная круглая полоса, отмежевывавшая четверть окружности, центр которой находился в самом углу. Ученики разместились у этих полос снаружи, лицами в угол и спинами к середине комнаты. Когда это было сделано, учитель вызвал четверых учеников старшего класса и отправил их по одному в каждый угол. Эти старшие ученики, очень польщенные оказанным им почетом, пролезли под полосами в пространство между углом и железом и, очутившись лицом перед младшими товарищами, тотчас же приняли важную и строгую осанку и начали спрашивать уроки. В классной комнате, у передней стены, лицом к партам стояла на возвышении полукруглая черная деревянная кафедра со стулом внутри. Вокруг этой кафедры стали полукругом ученики пятого класса -- здоровенные великовозрастные молодцы, а на стуле поместился учитель. Здесь тоже началось спрашивание уроков. Но перед этим провинившемуся во время молитвы Спиридону Фекиакису было сделано должное внушение. Кефалонец подозвал его к кафедре и, держа в руке толстую линейку, приказал по-гречески: -- Протягивай руку! Фекиакис заревел. -- Протягивай руку! -- уже грозно крикнул Вучина. Виноватый, не переставая реветь, робко и опасливо протянул руку ладонью вверх. Началась игра кошки с мышкой. Кефалонец взмахивал линейкою в воздухе, с удовольствием нацеливался ею и делал вид, что хочет ударить по ладони. Фекиакис всякий раз нервно отдергивал руку назад, но, повинуясь новым грозным окрикам, должен был протягивать ее снова вперед. Наконец, вдоволь натешившись, Николай Спиридонович отсчитал несколько очень горячих ударов, от которых не только покраснела, но и вспухла ладонь, и отослал плачущего ученика на место. Занятия в углах. тянулись около часа. У учеников, в том числе и у обоих новичков, давно уже устали и отекли ноги. Занимавшийся с приготовительным и с первым классом старший ученик прямо объявил на русском языке Антону Тсехофу: -- Ты, свиня, ницево ни знаис. Ты -- новый. Тебе я ни буду спросить урока. Уроки во всех четырех углах были уже давно спрошены у всех, и ученики с томлением поглядывали на кафедру. Там трое верзил старшего класса стояли на полу на коленях, а Николай Спиридонович, сидя на своем стуле и положив каблук правой ноги на колено левой, молчал, ковырял перышком в зубах и с равнодушием плотно позавтракавшего и сытого человека глядел раздвоенным и ничего не выражавшим взглядом на окно, сквозь которое был виден кусочек моря, противоположный берег залива и над ним -- полоска голубого, безоблачного неба. Созерцание это, должно быть, очень нравилось ему, потому что прошло еще довольно много времени, прежде чем он вышел из забытья, очнулся и скомандовал: -- Маршировка вокруг класса! Ученики, начиная с самых младших, потянулись гуськом вдоль парт. По мере того как они, выстукивая ногами, подвигались вперед, к ним присоединялись постепенно ученики из прочих углов, и, в конце концов, к самому хвосту присоединился и пятый класс, за исключением тех, которые стояли на коленях. Они так и остались стоять. Марширующие, стуча, как лошади, обошли вокруг парт три раза и затем, опять-таки по команде, уселись по местам. -- Достаньте ваши тетради и пишите чистописание!-- последовал приказ. У новичков еще не было ни тетрадей, ни перьев -- и они остались сидеть сложа руки. Прочие же ученики, без различия возрастов и классов, достали тетради, гусиные перья, чернила и греческие прописи и принялись за работу. В воздухе повис скрип более полусотни перьев. Вучина, окинув комнату строгим взглядом, ушел опять к себе. Вместе с его уходом прекратилось и чистописание. Но возни и драк уже не было. Ученики были утомлены и голодны. Одни, чтобы убить как-нибудь время, действительно царапали перьями по бумаге, а другие просто сидели, уныло повесив головы или положив их на парты. Время тянулось бесконечно долго. У мелковозрастных мальчуганов приготовительного и первого класса от голода и от истомы на лицах выступила бледность. Но до этого дела не было никому. Где-то на половине учителя часы наконец пробили чуть слышно три, и только тогда на пороге входных дверей показалась растрепанная и грязная фигура хохлушки-кухарки и повелительно произнесла: -- Ходыть до дому! Миколай Спиридоныч випв, щоб вы тжали до дому! Ученики гурьбою и с шумом, давя друг друга в дверях, бросились в обширную переднюю, где висело верхнее платье, и быстро разбежались....
Ответов - 0
полная версия страницы