Форум » Рассказы, написанные посетителями нашего форума и авторами интернет-ресурсов. » ВОСПОМИНАНИЕ О ДЕТСТВЕ (автор Egor) » Ответить
ВОСПОМИНАНИЕ О ДЕТСТВЕ (автор Egor)
МистерМалой.: ВОСПОМИНАНИЕ О ДЕТСТВЕ (автор Egor) (С)2009
Ответов - 12
МистерМалой.: В жизни каждого человека бывают моменты, воспоминания о которых остаются с ним навсегда, и время не властно их стереть. Детство... Это самый прекрасный промежуток жизни, но, к сожалению, понимать это начинаешь только уже в зрелом возрасте. Детство вспоминается, как что-то очень светлое, радостное, счастливое, что было в нашей жизни. Хотя, если покопаться поглубже, и там бывало достаточно "черных" дней. Я хочу рассказать об одном таком моем дне. Это было то далекое, застойное время, о котором нынешняя молодежь знает только по кино, книгам, рассказам старших. Мне было 11 лет, начиналось лето, каникулы, и ничто не предвещало ничего плохого. Семья наша была вполне благополучная. Что я имею в виду... У меня были любимые мама и папа. Отец работал на заводе. Правда он иногда выпивал, но не очень часто, и не так сильно, как многие другие ( нормально, как обычный мужчина). Мама работала в архиве. А еще с нами жила бабушка. Вот такая большая, дружная семья. Меня, никогда не наказывали -- я имею в виду не били, не шлепали. Самое большее, до чего иногда доходило -- это могли покричать, поругать, не пустить гулять. Да, и вообще, я были тихим, примерным, интелегентным (это так о мне говорили соседи) мальчиком (в школе по поведению у меня тоже всегда было примерно). Жили мы в новом микрорайоне, почти у самого леса. За лесом был аэродром, воинская часть. А еще с другого бока нашего района была деревня, которую уже давно собирались сносить. Кстати, несколько ребят от туда, учились в нашей школе тоже. Друзей-приятелей у меня было много, да, и вообще, все было хорошо. С моими друзьями мы часто ходили в лес -- "в поход". Взяв дома пару бутербродов, бутылку лимонада, мы углублялись в лес метров на 50, и играли там на поляне. Родители знали об этом и всегда отпускали нас туда. В то воскресное утро, я и трое моих друзей Серега, Андрей и Саня -- мы собрались с утра пораньше (еще и 9 не было) и отправились на наше место. Дома мы договорились, что к 12 дня вернемся. С собой у меня было деревянное ружье -- моя гордость. У ребят были пластмассовые автоматы. В общем, мы отправлялись в "настоящий поход". Не помню, кому пришла в голову идея прогуляться подальше в лес, и дойти до воинской части. Это было не важно. Мы пошли... По пути мы играли в войнушку, кушали наши бутерброды, разводили костер... Было очень здорово. Когда мы вышли к воинской части, мы уже прилично устали. Там ничего интересного, кроме забора, не оказалось. Мы посидели, отдохнули, и решили возвращаться. Кто то из ребят спросил:"Интересно, а сколько уже время". Часов еще ни у кого небыло. Все стали бурно обсуждать это, и сошлись, что, наверное, около 11. Обратно возвращались мы тоже не спеша. Немного сбившись с дороги, вышли в километре от нашего места. Там то, наконец-то, мы увидели взрослого, и узнали время -- пол восьмого. Это известие как то нас удивило, встревожило и... Посовещавшись, мы решили, что, или он пошутил, или у него неправильные часы. Посмеявшись на эту тему, мы все таки двинулись домой. До сих пор не понимаю -- как мы не поняли, что уже вечер (может потому, что у нас в это время года дни очень длинные, а ночи -- очень короткие). Уже около наших домов, мы попрощались и отправились по домам. Дверь мне открыла бабушка. Всплеснув руками, она схватилась за сердце:"Где вы были!!!". Дальше я не могу воспроизвести все дословно -- много слов, эмоций. Я только понял, что все волновались, что около 6 вечера все наши родители вместе рванули в милицию, что сейчас уже начало десятого, и что родителей дома нет, потому, что пол часа назад, наши родители отправились в воинскую часть договариваться, что бы солдаты прочесали лес в поисках нас. Я был поражен, растерян, просто "убит" всем этим. Я был ДЕЙСТВИТЕЛЬНО испуган всем тем, что случилось. Тихонько я ушел в детскую комнату, сел на пол забившись в угол, тихонько стал ждать... даже сам не зная чего. Через пол часа вернулись родители. Вначале они о чем то говорили в прихожей, потом, как я понял, звонили другим родителям, потом в комнату ворвался разъяренный отец. Он был весь взволнован, разъярен, пытался что то сказать, но по бокам его о чем-то убеждали мама и бабушка. Потом он схватил мое ружье и переломил его через колено. Тогда-то, меня как прорвало -- я начал реветь, вскочил убежал в ванную комнату, и там еще долго продолжал реветь во весь голос. Через свой рев, я слышал, как к нам приходил кто то, и я понял, что это был кто то из родителей моих друзей. Позже, я немного успокоился, вылез из ванны, и тихонько добрался до своей кровати, попытался побыстрее уснуть. Никто и ничего мне не говорил, не расспрашивал. Даже было такое ощущение, что про меня вообще забыли. Как я потом уже узнал -- всю информацию о наших приключениях мои родители узнали от родителей Сереги. Так что самому мне ничего рассказывать не пришлось. Как ни странно уснул я быстро, и спал, как убитый. Утром в понедельник...Родители были на работе. Бабушка хлопотала на кухне. На мой вопрос: погулять -- мне было сказано, что вчера нагулялся, и сегодня посижу дома. Я не стал возражать, приняв это, как должное наказание. Целый день я играл с солдатиками, смотрел телевизор, опять играл. День прошел отлично. О том, что случилось, я старался не думать, забыть. Даже сломанное ружье -- и то, как то ушло в прошлое. Друзьям я не звонил -- не было ни настроения, ни охоты. Вечером, как обычно, домой пришел первым папа. Обычно он сразу шел на кухню обедать. В этот день он что-то не долго говорил бабушке на кухне, а потом, зашел ко мне в комнату:"Ну, здравствуй, путешественник. Одевайся, сходим в одно место". Дверь закрылась . Я был удивлен, озадачен... Вообще, я был больше маминым сыном -- не маменькиным, а именно маминым. Все мои вопросы, школа, воспитание -- вообще, все-все -- всегда с мамой. С отцом мы контактировали меньше.( Это отдельная тема, и об этом можно много писать, но не хочется -- просто лень). Я переоделся. Стянул застиранные трико, майку, и одел "уличные брюки, и рубашку с коротким рукавом. Через минут пять, мы встретились в передней с отцом, обулись, и молча вышли из квартиры. Выйдя из подъезда, мы направились в сторону деревни. Шли мы молча. В конце концов, я не выдержал, и спросил:" Пап, куда мы идем?" "Увидишь",-- сухо ответил он. Все мои вопросы, и разговоры, отпали сами по себе. Я не имел ни малейшего представления, идей, что это все значило, но чувство тревоги начало потихоньку биться в моей груди. Пройдя наш район насквозь, мы перешли дорогу, и пошли по деревне. Через несколько домов, мы вошли во двор дома, где жил Серега. Не зная, что меня ждет впереди -- мне стало как-то еще больше не по себе. Отец постучал, и мы вошли в дом. В большой комнате я сразу увидел троих моих друзей -- они сидели порознь, в разных местах комнаты, уткнувшись взглядом в пол (выглядели они, как-то очень одинаково: пришибленно-забитыми, угнетенными, задавленными). В центре комнаты стояли три мужика -- я их сразу узнал. Это были отцы моих друзей. Поздоровавшись, папа указал мне на скамейку:"Присядь пока". Я сел, быстро перекинувшись взглядами с моими друзьями, и тоже , почему-то, опустил голову, уставившись в пол. Отцы о чем то переговаривались, иногда бросая взгляды на нас. Чувство ожидания чего-то, непонимания -- были отвратительными. Мне было очень плохо, и как-то не уютно. Я не понимал, что это все значит, и это, наверное, меня волновало, и тревожило все больше, и больше. Поговорив, отцы развернулись в нашу сторону. "Ну что, герои, напутешествовались?.."-- спросил у нас Серегин отец. Мы дружно молчали, затаив дыхание. "Есть, что сказать?"-- продолжил он. Тишина. "Вот и хорошо. Тогда -- за дело"-- закончил он. В голове у меня шумело, и я плохо понимал, что все это значит. Понятно было одно -- это разговор о нашем вчерашнем походе, и значит, ничего не забыто, и ничего еще не закончилось. Меня немножко мутило, трясло -- было страшно, и очень хотелось домой. Мой папа что-то говорил другим отцам, пару раз показывая на меня. Затем он подошел ко мне, и сказал:"Я схожу за сигаретами, пока ларек открыт, а ты побудь тут -- с друзьями". Пару секунд помолчав, добавил:" Тебе полезно будет. Вон слушайся дядю Олега (Серегиного отца)". Развернулся и ушел. Я застыл с открытым ртом от удивления, и непонимания что происходит. Из этого оцепенения меня вывел голос дяди Олега. "Ну, что, орлы? Будем начинать? Хорош тут отдыхать. Серега! Ты, как гостеприимный хозяин тут у нас -- первый. Давай, на диван." То, что происходило дальше... это запечатлелось в моей памяти навсегда... Я, открывши рот, смотрел, и мне не верилось, что это все на яву. Сергей медленно встал, и неровной походкой направился к дивану. Губы его задрожали, на глазах появились слезы:" Папа, ну, пожалуйста, не-не н-надо,... я больше не буду... ну...п-пожалуста". Сергей начал плакать, а его руки в это же время расстегивали пуговицы на штанах. Я (наверное с отвисшей челюстью) смотрел на все это. В животе все бурлило, во рту пересохло, о вообще, стало совсем нехорошо. Серега подошел к подлокотнику дивана, на котором лежало сложенное одеяло, и со взглядом полном мольбы, не переставая повторять "Я больше не буду", и "прости" -- начал стаскивать с себя штаны. Мне казалось сердце вырвется из моей груди. Я плохо соображал, что вообще происходит, и только в тот момент, когда Серегины штаны и черные спортивные трусы с красной полоской упали к его щиколоткам на пол, а он сам медленно лег на подлокотник дивана, выставив свою попу вверх, до меня дошло! Его сейчас будут пороть! Я онемел. Я никогда в жизни, до тех пор, не соприкасался с этой стороной жизни, и для меня все, происходящее в тот момент, стало настоящим шоком. Голая попа Сергея торчала вверх, ноги чуть касались пола, а сам он, как бы лежал на диване, облокотившись на локти. Дядя Олег подошел к дивану с ремнем в руках ( откуда он его взял -- я даже не заметил). "Леша, попредержика его спереди", -- обратился он к отцу Андрея. Дядя Леша сел боком на диван, зажав в правой ладони обе кисти Сереги. Серега не переставал реветь и приговаривать. Потом... Потом, я увидел, как дядя Олег взмахнул ремнем, и тот со звонким шлепком опустился на белую попу Сергея. Серега заорал не своим голосом, а дядя Олег, не обращая внимания взмахивал ремнем все снова и снова. Я сидел "ни жив, ни мертв". Взмахи ремня, звонкий шлепок от ремня, и Серегины вопли слились воедино. Серега пытался крутится, махать ногами, вырвать руки, но это было все невозможно. Его попа становилась красного, а затем темно-красного цвета. А ремень все продолжал взлетать вверх и со звоном опускался на Серегину попу. Я бросил взгляд на друзей. Они, как и я, сидели уставившись на все это с окаменевшими лицами. Похоже, им было так же плохо, и не по-себе, как и мне. Наконец-то это закончилось. "Вставай"-- скомандовал дядя Олег. Серега медленно, постанывая, всхлипывая, поднялся. Его попа казалась раскаленной, как костер. Он нагнулся и стал натягивать трусы вместе со штанами, продолжая всхлипывать. Серега отошел от дивана и стал у стены. "Кто следующий?"-- спросил дядя Олег. "Давай мой, -- сказал дядя Леша, -- попредержи ка мне его тоже". Все взгляды упали на Андрея. Андрей был очень красивый мальчик, стройный, темноволосый, самый высокий из нас... сейчас он смотрелся совсем по-другому. Он был каким-то... пришибленным. Хотя, наверное, мы все так смотрелись в тот момент. Дядя Леша кивнул головой Андрею:" Давай." Андрей встал, быстро подошел к дивану, и стал расстегивать свои фирменные джинсы (предмет нашей тайной зависти). Лицо его было , как маска -- какое-то неестественно неподвижное, побледневшее, искусственно спокойное. Джинсы упали на пол. Затем он стянул до колен синие плавки-трусики. Его белая попа ярко выделялась на загоревшем теле. Взгляд мой был прикован ко всему, что происходило, дышать я стал через раз. Андрей улегся на подлокотник, вытянув вперед длинные руки, которые тут же руками-тисками были зажаты дядей Олегом. Именно в этот момент в моем подсознании колыхнулось: так ведь будут пороть всех. ВСЕХ!!! То, есть... и меня!? Внутри меня начался настоящий шторм, буря ужасных непонятных мне чувств. Но все это было тут же, как то отодвинуто куда-то вглубь меня, заглушенно -- хлесткий шлепок ремнем по голой попе, перевел мои мысли в другое русло. Если во время порки Сереги, я был в каком-то потустороннем состоянии, то сейчас я стал все это осознавать реально. Передо моим взором была картина, которую я даже во сне себе не мог представить. Мой друг Андрей лежал со спущенными штанами, с голой попой, а отец порол его ремнем. Я смотрел, вернее я пожирал глазами происходящее. Андрюха пару первых ударов молчал и только сопел, но потом и он начал сначала всхлипывать, а удара после десятого, он стал вскрикивать, и к удару двадцатому, он уже тоже ревел во всю и пронзительно вскрикивал при каждом ударе ремня об его изрядно покрасневшую попу. Правда, в отличии от Сереги, он не голосил, что больно, и что он больше не будет, и, что больше не надо. Как видно, он имел хороший опыт, и хорошо знал, что эти слова бессмысленны. Шлепки ремня и крики Андрея звенели у меня в ушах. Внутри меня бушевало море чувств. Серега продолжал всхлипывать, стоя у стены. Сашка, сидя на диване, как-то нервно ерзал. Дядя Вадим (отец Саши) стоял и спокойно смотрел на все это, скрестив руки на груди. Потом вдруг все как то затихло. Дядя Леша перестал махать ремнем, тяжело дыша, сказал:"Тридцать. Хорош. Давай вставай ". Андрюха всхлипывая, стал тихонько слазить с подлокотника, одной рукой натягивая трусы, другой растирая красную, почти бордовую попу. От этой картины сердце у меня казалось вот-вот выпрыгнет из груди. Андрюха натянул трусы, джинсы, и присоединился к стоящему у стены Сереги. Отец Андрея подошел к дяде Вадиму и протянул ему ремень. Тот спокойно взял его, и взглянув на Сашку, сказал:"Ложись". Он встал и направился к дивану. Глаза его стали намокать, и по щеке предательски пробежала слеза. Вот тут меня опять прошибло: порят ВСЕХ!!! Но теперь, это чувство не ушло никуда. Оно рвалось из меня. Хотелось вскочить, убежать, заснуть, забыться -- уйти от этой реальности. Я оглянулся, пытаясь понять -- где же папа, когда он придет. Все внутри меня металось. Даже картина того, как Сашка спускает штаны с трусами, перегибается на подлокотнике -- все это уже не так меня волновало, как то, что это может быть ждет и меня. Я не думал о самой порке, о боли -- я ее просто не представлял тогда. Но чувство унижения, стыда, что это будут делать со мной!... Спустить трусы, лечь под ремень, мне казалось таким унизительным, постыдным, что заглушало все остальное. Как через туман, я видел, как пороли Сашку. Взмахи ремня, звон ремня о попу, красные полосы на ней, рев и завывания Сашки. Потрясенный своим открытием, я сидел... Есть такое выражение: "как пыльным мешком по голове стукнутый". Наверное, это о том состоянии, в котором находился я. Потом я услышал, как дядя Вадим сказал: " Готово. Вот так-то лучше. Следующий раз головой думать будешь." Сашка встал с дивана, и, ковыляя к стене, стал находу натягивать штаны. Лицо его было, как и у Андрея с Серегой, зареванным, волосы растрепанные, а на темно красной попе, кое где даже прорисовывались синие полосы. Яркие следы от ремня были видны даже на ногах, пониже попы. Дядя Вадим передал дяде Олегу ремень, улыбнулся и вытер пот со лба:"Работенка, однако... Ну что, осталось не долго уже..." Все трое как то странно посмотрели на меня. "Ну что, Егор, твоя очередь," -- сказал дядя Олег, в упор смотря на меня. Я... Что я думал, чувствовал в тот момент... Какая то пустота, безысходность, вялость, заторможенность, ужас, стыд, страх -- все эти чувства перемешались во мне в какой то жуткий коктейль. "Я не.. Я не..., н-н-н-е-т... не-ненадо..."-- больше я выдавить из себя не мог. Ужас того, что это может произойти, и уже происходит со мной -- сковал меня. Только через несколько секунд, я осознал, что крепкие руки дяди Олега, подняли меня со скамейки и, крепко сжимая, расстегивают мне штаны. "Отец сказал, что бы ты тут слушался -- вот и слушайся,"-- сурово выговорил мне дядя Олег. Он зацепил пальцами мои брюки и трусы и стал их стягивать с меня. Я не брыкался, не особо сопротивлялся -- так чуть-чуть пытался вроде как вырваться, но это было совсем не серьезно -- просто как-то автоматически. Штаны мои упали к щиколоткам, и крепкие руки дяди Олега в одно движение перенесли меня к дивану. Я был готов провалиться сквозь землю от унижения и стыда. Я стоял голый перед моими друзьями -- и это волновало меня в этот момент больше всего. Тяжелая рука легла мне на спину, и я чуть было не расквасил себе нос об обивку дивана. Низом живота я завис на подлокотнике, моя голая попа стала видна всем в комнате. Я был унижен, раздавлен морально. Мои руки оказались крепко сжатыми железными ладонями дяди Леши. Меня начали душить слезы обиды, унижения. Но в одно мгновение все это забылось и исчезло -- горячее, обжигающее, режущее что-то обрушилось на мою попу. У меня на мгновение захватило от боли дыхание, и, когда крик уже собрался вырваться наружу, на попу обрушился второй, еще более болезненный удар. Слезы и крик вырвались из меня одновременно. Удары следовали одни за другим. Такой боли я не испытывал никогда в жизни. От слез, все лицо было мокрое. Мои вопли, наверное, были слышны во всем нашем микрорайоне. Умолять прекратить, и не пороть меня больше -- я просто не мог. Я не мог произнести ничего членораздельного. Боль захватила меня всего. Я ничего не соображал. Я просто ревел, и кричал. Вспышки боли с каждым ударом ремня были невыносимы. Ни количество, ни время -- я отмерять не мог. Эти удары и эта боль казались бесконечными. Потом, просто в один момент, все это вдруг прекратилось. Как-то, почти сразу, автоматически прекратились мои оглушающие крики, но реветь я продолжал во всю. Чьи-то сильные руки подняли меня с дивана, поставили на ноги, и натянули мне трусы и штаны. Какими-то ни своими полушагами, чуть передвигая ноги, я подошел к моим друзьям, и оперевшись руками в стену, а лицом в руки, продолжал реветь. Сквозь свой плачь я слышал гул разговоров наших отцов. Кто то из моих друзей гладил меня По плечу, и что то шептал на ухо... Минут через пять, я немного стал приходить в себя. Я просто продолжал плакать. Трясущимися, и непослушными руками, я кое как запихнул рубашку в штаны, и кое как застегнул их. Напротив стены, я увидел большой шкаф с зеркалом, а нем свое изображение -- весь красный, зареванный, расхлестанный, разлохмаченный. Та дикая боль прошла (теперь она была какая то тупая, ноющая, но терпимая). Но теперь нахлынуло небывалое до сих пор огромное чувство унижения, и стыда. МЕНЯ ВЫПОРОЛИ!!! Даже не то, что об этом знали и что это видели мои друзья. Но вот дома! Мама, бабушка, папа... Они тоже узнают что меня выпороли. Какой стыд, позор... Какими глазами я буду смотреть на них, разговаривать с ними?! Детская психология... Мне казалось это концом света. Мы постояли еще минут пять. Отцы о чем то разговаривали, не обращая на нас внимания. " Ну, ты как?"-- спросил меня тихо, рядом стоящий Андрей. "Ничего,"-- всхлипывая пробормотал я. "Здорово нам попало. Хорошо еще, что не розгами"-- прошептал нам Серега. Ребята уже все перестали плакать, и только иногда шморгали носами. На счет розг, я уточнять и расспрашивать не стал -- не до того было. Сам я тоже перестал плакать, и теперь как то старался унять текущие из носа сопли. Вид у нас всех был примерно одинаковый -- расхлестанные, зареванные, раскрасневшиеся, какие-то очень жалкие. В прихожей хлопнула дверь, и вошел мой отец. Посмотрев на меня, он подошел к остальным отцам и стал о чем то с ними разговаривать. Потом они стали прощаться. Отец подошел ко мне, и сказал:" Ну что, получил, что заслужил?" Я только молча, всхлипнув, кивнул головой. Мысль о том, что обо всем этом было договорено заранее -- пришла ко мне как то сразу, но не вызвала никаких чувств. Я просто понял, что отец, который никогда не порол меня, наверное решил, что выпороть меня надо, но скорее всего не нашел поддержки в этом вопросе ни у мамы, ни у бабушки. Вот он и договорился об этом с отцами моих друзей. Я ничего не думал по этому поводу -- я просто принял это, как есть. Мы вышли из дома. Я брел рядом с отцом домой, и думал, какими глазами я буду смотреть на всех там. Все, что только что мне пришлось пережить, отодвинуло, уничтожило все другие вопросы: кто, как, почему, за что... Это не имело никакого значения. МЕНЯ ВЫПОРОЛИ! Мне было больно, но еще больше мне было стыдно. Я был унижен, растоптан. Жить не хотелось. Молча мы шли домой. В горле стоял комок. Попа ныла, и отдавалась глухой болью при каждом шаге, постоянно напоминая об происшедшем. С отцом мы так ни о чем и не говорили -- шли молча. Дверь дома открыла мама. Лицо ее было взволновано. Она хотела что то спросить, но отец поднял ладонь и сказал:"Подожди". "Иди к себе в комнату и переоденься"-- сказал он в мою сторону. Именно этого мне больше всего и хотелось. Я быстренько скинул обувь и прошмыгнул к себе в комнату, закрыв дверь за собой. Я не слышал, о чем говорили папа, мама и бабушка. Я переоделся, лег на живот на диван, и стал думать о том, что случилось, и как дальше жить. Хотелось опять заплакать, но что то удерживало меня от этого ( наверное это были остатки гордости, чувства собственного достоинства). В часов 9 ко мне в комнату тихонько зашла мама. Я ее очень любил, но в тот момент мне совсем не хотелось ни видеть ее, ни говорить. Она присела на край дивана, и тихонько, как бы храня вечернюю тишину и покой этой комнаты, спросила: "Егорушка, ты как?" Ее рука нежно гладила мою голову. "Ничего. Нормально",-- глухо ответил я, уткнувшись лицом в подушку и чуть не разревелся опять. "Ужинать будешь? Там бабушка твои любимые оладьи приготовила." "Нет, не хочу, спасибо. Я спать буду", -- все так же глухо ответил я. "Ну ложись, спи. Все пройдет, мой маленький, все будет хорошо"-- и я почувствовал, как она поцеловала мои разлохмаченные волосы. Она встала и вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. "Спасибо, мама", -- прошептал я, когда она уже вышла. Я встал, расстелил кровать. "Так, надо бы в туалет",-- мелькнуло у меня в голове. Я быстренько, тенью, прошмыгнул мимо всех комнат. Меньше всего мне хотелось в этот момент с кем нибудь встречаться. Мне повезло. Я благополучно вернулся в комнату и разделся. Сняв со стены небольшое зеркало, я попытался рассмотреть свою попу. Она была, как один, вернее, как два больших, сплошных красно-синих синяка. Прямоугольные следы от ремня были видны так же на правом боку, и на верхней части ног. Я осторожно пощупал попу. Твердая, как окаменевшая -- действительно два твердых красно-синих синяка. По-моему, она даже распухла. Я попробовал присесть на стул. Сидеть можно было, но это было больно, но все таки терпимо. "Хорошо, хоть завтра сидеть смогу... как нибудь", -- почему-то подумал я. Укутавшись в одеяло, я уснул, лежа на животе. Что снилось мне -- я уже не помню. Это было не важно. Я просто провалился в сон, и проснулся уже только поздно утром. Утром, помчавшись в туалет, я столкнулся в коридоре с бабушкой. Пожелав ее доброго утра, я промчался мимо, и услышал вслед:"Ой, Боже ж мой, как же тебе, бедненькому, досталось". Только тут, я сообразил, что я в трусах, и что следы от ремня очень сильно видны из под них во все стороны. Чувство стыда, неловкости опять вспыхнуло во мне, и я быстро рванул в туалет. Больше мы с ней к этой теме в этот день не возвращались. Старались вести себя, как будто ничего не произошло. Я думаю, она очень хорошо понимала мои чувства неловкости и стыда. Через пару дней, я позвонил своим друзьям, и узнал, что Серегу отправили в спортивный лагерь (там у его отца, был какой то друг-тренер), Сашку отвезли на дачу, а Андрей "наказан, и нечего больше тут звонить". Все проходит... Потихоньку, не сразу, но это все отошло. Спасибо всем моим домашним. Никто не говорил со мной на эту тему, не напоминал о случившимся. Даже отец. Все старались вести себя так, как будто бы ничего не было. Первые дни я старался поменьше попадаться всем на глаза, побольше сидеть в своей комнате. Но... время лечит. И через неделю мы уже все вместе за обедом разговаривали о чем то, смеялись. Конечно же, я не забыл все то, что произошло, но это как-то все отодвинулось на задний план, и не мешало мне жить. Кстати, попа прошла полностью недели через две. Каждый день я рассматривал ее в зеркало, и видел, как постепенно, меняя цвета, проходят синяки. С моими друзьями мы встретились уже только 1 сентября, и о происшедшем почти не говорили. (Просто так, вскользь, я узнал, что Серегу отец порет постоянно, а Андрея и Саню до этого раза пороли всего несколько раз в жизни, но "ни так сильно"). Все было, как будто бы ничего не произошло. Хотя, что то во мне тогда, конечно же поменялось, стало другим. Но это уже другие истории-воспоминания. Эта порка была моей первой в жизни. К сожалению, я не могу написать -- последней. Но, об этом, уже не сейчас. Может когда нибудь я и напишу об этом. Может -- нет. Пройдет время, и может мне опять захочется покопаться в памяти, и вынести что нибудь от туда на всеобщее обозрение. Детство... Самый прекрасный период жизни. Самые прекрасные, яркие воспоминания. Хотя... и не только прекрасные...
МистерМалой.: Я думал закончить на этом мое повествование, но, проснувшиеся во мне воспоминания, не затихали, и все сильнее рвались наружу. Буквально на следующий день, я сел писать это продолжение. А начав, я понял, что пока не расскажу все до конца, не успокоюсь. И так... Как же все складывалось дальше... Безусловно, то, что произошло со мной летом, было большим психологическим потрясением для меня. Но, время лечит. Жизнь продолжалась и шла своим чередом. Новый учебный год давался мне труднее, чем предыдущие. Если раньше я учился довольно таки хорошо -- на 4 и 5, то в этом году мои средние оценки стали 3 и 4. Если раньше двойка для меня -- это было что-то сверх необычное, то теперь штуки 2-3 в месяц у меня появлялись регулярно. Кто то сейчас рассмеется, и подумает: это разве плохая учеба... Я понимаю. Но для меня тогда -- это был шаг назад ( в плане учебы). Мама все это знала, переживала, и где могла, старалась помогать мне делать домашние задания. Я старался, но... Отца эти вопросы не интересовали. Это было нормально в нашей семье. Вообще, я думаю, что в большинстве своем, все мои проблемы с учебой были из-за меня самого (это я сейчас так думаю. Тогда... тогда мне такие "дурные" мысли в голову не приходили). Я рос и в переносном, и в прямом смысле слова. К весне я добавил сантиметра 3 в высоту, и мама переживала по-поводу необходимости срочно покупать мне новую школьную форму. Я стал более раздражительнее и упрямее. Сейчас я могу сказать -- переходный возраст. Тогда -- я просто был таким, каким я был. Вот так в общих чертах проходил этот год. В феврале мне исполнилось 12. Те события, о которых я хочу рассказать произошли где-то через месяц после этого, когда в воздухе вовсю пахло весной, и приближающимися каникулами. Как я уже говорил, с отцом мы были... даже не знаю, как правильно сказать... Он не лез в мои дела, все мои проблемы, вопросы, все-все и всегда решалось мамой, и иногда бабушкой. Но жили мы, в общем-то, с ним дружно. Осенью часто ездили вместе за грибами, летом иногда на рыбалку, и т.п. Он иногда выпивал, и обычно просто сразу ложился спать. Но иногда мы могли зацепится языками, и дело заканчивалось криками, и ссорой.(Его алкоголь, и мой переходных возраст -- они просто не хотели мирно существовать). Он кричал на меня, какой я такой-сякой, я истеричным тоном огрызался, иногда даже это было вроде как и хамовато. Мама это дело обычно быстро успокаивала и прекращала, но после таких ссор, мы с ним обычно еще пару дней не разговаривали. Потом все становилось опять нормально. Тогда, где-то в середине марта, мама уехала на неделю в командировку в Ленинград, а бабушку, на пару дней, пригласили в соседний городок ее старые друзья на какой-то юбилей. Мы остались с отцом на пару дней совсем одни. Бабушка наготовила нам еды (как на роту солдат). Так что, с голоду мы не умирали, ну а прибраться после, помыть посуду... Эта обязанность, как раз, и легла на меня. С этой ерунды, в общем-то, все и началось. Это было вечером на второй день, как бабушка уехала. Отец должен был скоро вернуться с работы, а я сидел в комнате и читал "Капитана Блада" (обожаю до сих пор подобное чтиво ). На кухне же скопилось немытой посуды почти за два дня. Вчера я решил, что помою сегодня после школы. Ну, а после школы... то, се... В общем, я сидел, и читал. В прихожей хлопнула дверь. "Привет, пап,"-- крикнул я. С прихожей послышалось что-то аналогичное. Потом дверь в мою комнату приоткрылась:" Привет, Егор-покоритель гор". (Это он, вроде как рифму такую придумал). "Чего в потемках читаешь -- ослепнуть хочешь?" -- я действительно, зачитавшись, и забыв про все на свете, сидел в полумраке. Отец был явно в "приподнятом настроении". Наверное опять на работе что то "отмечали". Отец ушел к себе переодеваться, а я, включив свет, и задернув шторы, опять уткнулся в книгу. Я не слышал, как он прошел на кухню, но вскоре от туда раздался грохот какой-то кастрюли, и ругань отца. Через пару секунд дверь в мою комнату распахнулась и на пороге появился отец, но настроение его, похоже, было уже совсем другим. "Ты что, посуду за два дня не мог вымыть?!"-- прорычал он. "Ты, вообще, в доме хоть что нибудь полезное сделать можешь?!"-- продолжал он. Вначале я спокойно ответил, что делал уроки (не проверит же). Но уже буквально после второй фразы, я начал переходить тоже на повышенный тон. Я не смогу сейчас дословно воспроизвести, кто и что сказал. Но общий смысл... Отец кричал, что я бездельник, что они с матерью "горбатятся день и ночь, что бы только вот все для меня. А я, такой-сякой, палец о палец не ударю, что бы хоть как-нибудь помочь им дома. И что все за меня делают он, мама, и бабушка. И, вообще, как я тут смею таким тоном с ним разговаривать. Ну, и так далее в том же стиле, и немножко в более резких выражениях. Перейдя на крик, я кричал, что я учусь. Что эту посуду он тоже пачкал, и мог бы за собой помыть. И что это он орет, а не я. И, вообще, от него очень сильно пахнет спиртным. В какой-то момент, выдав очередную длинную фразу, он крикнул мне:"Говнюк!" Я, не вдумываясь, ни во что, тут же закричал ему:"А ты -- алкоголик!" На секунду в комнате повисла тишина. Я, в пылу перебранки, даже не задумался, что сказал, наверное, что-то не то. "Ах..., ах ты, засранец..."-- вдруг неожиданно тихим голосом сказал он. Еще пару секунд пристально посмотрев на меня, отец быстрым шагом вышел из комнаты. Я ни о чем не думая, остался стоять, как и стоял, стараясь отдышаться и успокоится после всей этой перебранки. Но через секунд десять на пороге моей комнаты опять появился отец. Он выглядел решительным и раздраженным. Но в глаза мне бросилось сразу не это. РЕМЕНЬ. В правой руке у него был вдвое сложенный ремень. Я сразу же понял, что это значит. Но... отец никогда не порол, не наказывал меня физически. То, что случилось летом... Оно было как-то не связанно с отцом. Да, меня выпороли тогда впервые в жизни. Да, я знал, что такое порка. Но это не отложилось в моем сознании, как "домашнее" наказание. Оно было для меня, как что-то из вне... вне дома, а мой дом -- это была моя крепость, мой особый мир... Но сейчас тут у меня дома, в моей комнате, мой папа собирался выпороть меня. Я был не согласен со всем этим. Мой мир рушился и менялся... Отец, посмотрев в упор на меня, сказал:"Спускай штаны и ложись на тахту". Я продолжал стоять, не пошелохнувшись, и тяжело дышал. Тогда он, не говоря больше ни слова, схватил меня за шиворот и поволок к тахте. Я стал вырываться:"Пусти! Пусти меня!". Отец подволок меня к дивану, и с силой уложил на него животом. Я яростно продолжал вырываться. Тогда отец поймал вначале мою правую руку, потом левую, а затем, заведя их обе за спину, соединил их вместе, и мертвой хваткой, зажал в своей левой руке. Я продолжал ерзать и пытаться вырваться, но теперь это стало невозможно. Отец задрал мои рук и вверх от спины, я почувствовал боль в плечах и непроизвольно стал выгибаться попой вверх. Тут же я почувствовал, как отец, зацепив пальцами мои спортивные штаны и трусы, стянул их мне до колен. Затем, он чуть ослабив мои руки, вернул меня опять всего на диван. Я пытался как нибудь вывернуться, но... Горячий, режущий удар ремня, впечатал меня опять на место. За ним тут же последовал второй... третий... Они были не настолько болезненными, как тогда. Но сейчас было все по-другому: я не собирался сдаваться, я был не согласен, возмущен этой поркой. Я, слегка вскрикивая при каждом ударе, продолжал бороться ( и внешне, и внутренне ). Видно мои ерзанья, и вырывания, не давали возможности отцу хорошо приложиться ремнем. Ударов десять проскочили не очень болезненно. Но, видно, отец это понимал, потому что, он стал опять задирать мои руки все больше и больше вверх. Я перестал вырываться -- стало опять не выносимо больно в плечах. В одно мгновение я не выдержал и закричал:"Пусти! Руки больно!" Он остановился, и я уже было решил, что это все. Но... Он отпустил мои руки, нагнулся к моему лицу, и жестко скомандовал:"Положи руки перед собой! Понял!? Можешь держаться... вон -- за деревяшку", -- кивнул он на подлокотник. "И только попробуй начать вскакивать или закрываться руками. Получишь вдвойне. Обещаю. Понял!?"-- четким, каким-то командно-каменным голосом, выдал он мне все это почти прямо над ухом. В глазах у меня уже были слезы ( это не были слезы боли -- в тот момент это были слезы обиды). Я ничего не говорил, и просто глубоко дышал. "Понял?!"-- заорал он мне в самое ухо. "Да!"-- прокричал я ему в ответ. Но мой голос уже не звучал твердо -- он дрожал, и в нем слышалось рыдание. Я не был сломлен в тот момент -- я просто подчинился силе. Положив руки перед собой, я со всей силы вцепился ими в край тахты, и уткнулся лицом в покрывало. Через мгновение я услышал тот самый, ни с чем не сравнимый звук ремня, бьющего по голой попе, и резкая невыносимая боль прожгла все мое тело. Это был удар даже не сравнимый с предыдущими. И все же, это было не так адски больно, как тогда летом. Наверное, и ремень отец в спешке не выбирал особо, и опыта такого, как у дяди Олега у него не было... Все может быть. Отец продолжал лупить меня. Вспышки боли... Еще первые три, или четыре удара, я мужественно промолчал. Потом я все-таки начал вскрикивать при каждом ударе. Но не на всю глотку -- я старался, как только можно, терпеть. Поэтому эти вскрики были не очень громкими, но сколько в них было боли! Я терпел! Казалось эту боль в принципе невозможно терпеть, но я терпел. Что это было? Наверное, все-таки, какая-то гордость, неподчиненность, несогласие с тем, что происходит, упертость, доказывание своей правоты... Наверное, все это вместе, перемешанное в моей душе, придавало мне силы. Я не кричал, я не умолял простить меня, прекратить. Я не говорил, что я больше не буду -- я даже не думал об этом. Я просто терпел. В комнате были слышны только звонкий хлопок ремня о голую попу, и, тут же следующий следом, мой приглушенный вскрик. Отец всыпал мне, наверное, раз двадцать-двадцать пять (те первые, я даже не считаю). Он вдруг, неожиданно, перестал пороть меня, наклонился ко мне и, тяжело, дыша, спросил:"Ну, что хватит?" Я лежал с закрытым ртом, уткнувшись лицом в диван, и не хотел ничего ему отвечать. Он выпрямился, бросил в угол комнаты ремень, и направился к дверям. "Вот так тебя буду воспитывать, если слов не понимаешь,"-- обернувшись в дверях, сказал он, -- "и что б посуду всю вымыл." Дверь захлопнулась. Несколько минут я просто лежал. Попа болела, но "не смертельно". Было просто очень обидно. Я заплакал. Слезы от боли были у меня на лице -- но, то были непроизвольные следы боли. А сейчас я просто заплакал от обиды. От обиды на отца, за все, что случилось. Это были очень горькие слезы... Я успокоился только минут через двадцать. Тихонько слез с дивана, и натянул обратно трусы со штанами. Потом заправил обратно скомканное покрывало. Что делать? Как дальше жить? На душе было горько и противно. Потом голову заняла другая мысль. Посуда... Броситься тут же мыть ее, потому что отец выпорол меня -- я не собирался. Пускай делает, что хочет. Моя воля ( а точнее -- мальчишеское упрямство) не была сломлена. Но... завтра с утра должна была вернуться бабушка... И что, все это на кухне ей?.. Вот тут моя совесть подсказывала мне, что это очень не хорошо. Бабушку я очень любил, и поступить так (оставить ей горы немытой посуды) -- я не мог. Но, что тогда подумает отец? Мол, выпорол -- уму-разуму научил? Я ходил из угла в угол по комнате, и бешено думал -- как поступить. Даже мысль, что меня только что выпорол отец, ушла. Сейчас я думал только о том, как мне правильно поступить. Решение пришло само: совесть победила гордость. "Пусть он думает, что хочет, а бабушку я люблю больше всех на свете (и маму, конечно, тоже),"-- было мое решение. Я вышел из комнаты и направился на кухню. Дверь в комнату родителей была приоткрыта, и я увидел, что отец спит. "Вот и хорошо", -- тут же подумал я. На кухне творилось... Да, в общем-то, надо было мне пораньше этим заняться... Я включил воду и... как говориться, вперед и с песнями. Мыл, ставил в сушилку, вытирал... В общем стал приводить все это в Божески вид. Когда я уже почти заканчивал, на кухню зашел отец (водички, я так думаю, попить). "О! Молоток!"-- бодрым голосом, как будто бы ничего не произошло, начал он. "Можешь же, когда хочешь. Вижу, ремень тебе хорошо помогает,"-- самодовольно добавил он. В груди у меня опять все упало. Это было, как пощечина. Тихим, но уверенным голосом (стараясь, что бы голос звучал твердо, но не дерзко) я сказал:"Это не поэтому. Я просто не хочу расстраивать бабушку. Я ее очень люблю, а у нее больное сердце". Слова звучали тихо, но твердо, и в этих простых, но каких-то очень "книжных" фразах, отец сразу уловил все, что мне в действительности сейчас хотелось ему сказать. Он нахмурился. "Ну-ну..." ;,-- выдавил он из себя. "Надо будет мне еще твоей учебой поинтересоваться, -- добавил неожиданно он, -- мать говорила, учиться хуже стал... Надо будет посмотреть. Может там моя помощь нужна". Он резко развернулся, и вышел из кухни. От всей этой сцены, от всех этих слов, у меня опять на глазах навернулись слезы, а в горле запершило. Чтоб не зареветь опять, я стал просто-таки с каким-то остервенением мыть оставшуюся посуду. Закончив убираться, я залез в душ. Вначале я долго рассматривал свою исполосованную попу. Она была сильно красной. Кое-где следы виднелись и на ногах (это, наверное, когда я вырывался). Но в общем, я решил:"Не смертельно". (Это я так сам себе пошутил, пытаясь поднять дух). Было действительно, не так, чтоб очень сильно больно, было просто очень обидно, и тошно на душе. Я помылся, и отправился спать. Следующий день не принес мне особого облегчения -- на душе было паршиво. Придя домой, я увидел, что бабушка уже вернулась. Я был искренне рад. Только один вопрос теперь мучил меня: расскажет отец ей и маме о том, что произошло между нами, или нет. Вообще-то мне этого совсем не хотелось. Было очень стыдно, что я был унизительно выпорот (в моем понимании это было так). Я, естественно, не стал об этом ничего рассказывать бабушке, и вообще, старался вести себя так, что бы она не догадалась, что что-то случилось. В часов пять, как обычно, с работы вернулся отец. Придя на кухню, где мы сидели и разговаривали с бабушкой, он тоже, поздоровавшись, стал расспрашивать ее о поездке. При этом, как мне показалось, он несколько раз бросал тревожные взгляды на меня. Я понял, что он тоже не хочет рассказывать об этом. От этого, мне стало немного легче. Бабушка начала расспрашивать о том, как мы тут жили одни. "Да, нормально -- не пропали вот,-- бодро отрапортова л отец, -- правда, Егор?" "Да, Ба, все нормально было", -- с какой то плохо скрываемой тоской, ответил я. К счастью, бабушка не заметила этого. "Какие вы молодцы. Так тут все прибрано", -- все продолжала нахваливать она нас. "А это все Егор. Его работа", -- расплывшись в улыбки сказал отец. У меня в тот момент возникло желание просто кинуться на него с кулаками. Но в это время бабушка нагнулась ко мне и чмокнула в щеку:"Спасибо, Егорушка". Я что то пробормотал, типа, что делов то. Так мирно, за разговорами, потом ужином и прошел тот день. Отец и я делали вид, что ничего не было. Но какая-то невидимая полоса теперь легла между нами. После этого случая, я старался почти не общаться с ним, а в его манере общения со мной теперь чувствовалось какое-то... я даже не знаю, как сказать... господство, превосходство... Как будто бы вот он командир, и отдает мне приказы, которые я обязан выполнять. Если что-то надо было сделать, он просто говорил: сделаешь то, сделаешь се -- и так еще смотрит в упор, как бы говоря: и только попробуй не сделать. Еще, когда рядом бывали бабушка, или мама, я иногда чуть-чуть пробовал возражать, спорить, высказывать свое мнение. Но когда мы оставались вдвоем -- его тон становился более требовательным, и мое желание спорить, высказывать свое мнение, возражать -- просто исчезало. Нет, я не боялся получить опять. Боль меня не пугала (не то, что я не боялся боли, но это было не самое главное). Быть опять униженным, "растоптанным" -- мне совсем не хотелось. В школе мои дела к концу года опять стали ухудшаться. По нескольким предметам, дело было вообще "швах". Особенно отношения накалились с англичанкой. Получив на недели "пару", я сам себе решил:"Да пошла она...", и вообще перестал делать ее домашнее задание. Ровно через неделю в дневнике появилась вторая "пара" и запись:"Регулярно не выполняет домашнее задание". Мама была в курсе, в субботу бегала в школу, и уговорила англичанку "дать мне еще возможность до конца четверти исправить эти двойки". Дома мы с ней долго говорили, и , конечно же, она меня уговорила не упрямится, и я обещал, что буду стараться. Было воскресенье, 30 апреля. Понедельник, и вторник были выходными -- все готовились отмечать майские праздники. Дома шла уборка. Я немного разгреб у себя в комнате, и пытался заставить себя дочитать какую-то муру по русской литературе, что бы потом не гробить на это дело время завтра, и послезавтра. "Помог бы там матери пылесосить",-- в дверях комнаты стоял отец. "Я уроки делаю",-- спокойно ответил я. Все были дома, и я чувствовал себя, как бы, защищенным. "Интересно, как о чем ни попросишь, он уроки все делает, а мать переживает, что с учебой все какие-то проблемы. Может мне надо в школу подойти узнать, что не так, а то, все мать бегает?"-- он явно был недоволен и раздражен. "А чего ты вдруг начал моей учебой интересоваться," -- тут же сорвалось у меня. "Всю жизнь не интересовался, а тут вот, вдруг, интересно стало", -- спокойно, чуть тише, чем обычно, сказал я. В глазах его мелькнула злость. "Ну и что вы тут спорите?"-- в комнату, отодвинув отца, вошла мама. "Взяли бы вот лучше вместе ковры вынесли бы выбить. Два мужика в доме -- мне что ли тащить их вниз?"-- добавила она. Я неохотно отложил книгу, и встал с кресла. Не говоря ни слова друг другу, мы с отцом отправились выбивать ковры. Пока, мы это делали, мы перебросились с ним только парой слов, типа: "дай мне выбивалку", "подтяни этот край", "Натяни лучше тут", и т.п. Так же молча вернулись домой. На входе нас встретили мама и бабушка: "Так, мужчины, мы поехали к тете Тане -- она достала нам палку сухой колбасы и шпроты, а вы расстелите ковер и дорожку, и... так и быть -- отдыхайте. Да, и перекусите что нибудь -- не ждите. Мы может быть чуть задержимся там". И они ушли. Мы с отцом расстелили все что повыбивали, и, помыв руки, я вернулся к себе в комнату. Плюхнувшись в кресло, стал думать: чем бы заняться. Минут через пять, дверь в комнату вдруг открылась, и в комнату неспеша вошел отец. "Ну, так что, Егор? Мы так и не закончили наш разговор",-- присев на край дивана, начал он. У меня как-то не хорошо начало что-то сжиматься в животе. "Учебой, говоришь, я твоей не интересуюсь... Ну давай поинтересуемся -- что там у тебя за проблемы?"-- продолжал он. Ни рассказывать, ни объяснять что-то ему, ни говорить на эту тему с ним -- я не хотел, и ни думал даже. "Все нормально", -- стараясь, как можно более спокойно-равнодушным тоном, ответил я. Стараясь не смотреть ему в глаза, я смотрел куда-то в окно. "Ну, хорошо, если все нормально, -- сказал он, неспеша вставая с кровати. Он уже развернулся к дверям, когда вдруг остановился, повернулся опять ко мне, и сказал:"А покажи-ка мне свой дневник, что там у тебя". Я спокойно встал, взял со стола дневник, и протянул ему:"На, смотри". Пролистав и найдя последнюю страницу, отец на мгновение замер. Потом, отлистнул страницу н азад, он опять замер. "Это что!?"-- его голос звучал чуть громче и жестче. "Это у тебя нормально называется?! Регулярно не выполняет домашнее задание -- это нормально?! А постоянные сказки родителям -- "я занят, я делаю домашнее задание" -- это тоже нормально?!"-- отец перешел уже на крик, сам не замечая этого. Я стоял... Я просто растерялся. Я не знал, что сказать. Это все было не так, как он понимал, как видел -- но как мне было в тот момент все это ему объяснить?! Я стоял, пытаясь что-то ответить, и... ничего не мог сказать. Наконец он замолчал. Несколько секунд молча он в упор смотрел на меня. Я был...я был в тот момент испуганным, растерянным, подавленным... Отец, не спеша, начал расстегивать свой ремень на брюках. Узкий, из толстой кожи, и в тоже время не "коляный", а очень гибкий... Я понял все. Сердце мое упало... "Спускай штаны и ложись на диван",-- сухо, спокойно и твердо сказал он. Я продолжал стоять, как онемевший. Это не было сопротивление, или протест -- я просто "онемел" и не мог пошевелиться. Отец стал вытягивать ремень из петель. "Тебе что, опять помочь надо? Спускай штаны и ложись на диван"-- еще громче сказал он. Эти слова вернули меня в чувство. Что я мог, что я думал, что я чувствовал в тот момент?... Я не могу,.. я просто не знаю, что написать. Стараясь не глядеть в глаза отца, я стал медленно расстегивать штаны. Моя воля была раздавлена... Я смерился, я покорился своей судьбе. Я был смят, уничтожен. На глазах наворачивались слезы. Я стянул штаны чуть ниже попы, и подошел к дивану. "П одожди-ка минутку",-- остановил меня отец. Он взял с кресла большую подушку, и положил ее в центе дивана: "Что б не отдавил себе там ничего. Теперь ложись". Медленно я лег на диван, и тогда понял "заботу" отца -- так я не просто лежал на диване, теперь моя попа торчала вверх, как холм. Я уткнулся лицом в покрывало, но через секунду вспомнил, и вытянув руки вперед, я взялся за деревянный подлокотник, и как можно крепче, вцепился в него. Я слышал звон пряжки ремня, и как отец подошел к дивану. Я почувствовал, как его руки, зацепив пальцами мои штаны и трусы, стянули их ниже к коленям, и как он задрал мою рубашку повыше, полностью оголив попу. Потом... я скорее почувствовал, чем услышал, как он замахнулся ремнем. Адская боль пронзила мою попу, и забрала всего меня. Я закричал. Я думал, что буду стараться терпеть, как прошлый раз, но... этот ремень был ужасный. Такой боли, по-моему, не было даже тогда, летом. Второй удар последовал, почти сразу, как мой вскрик затих. Я заорал опять, и слезы, которые еще пол минуты назад просто наворачивались у меня на глазах, побежали по щекам. Последующие глухие удары ремня по моей попе, уже были даже не слышны -- мои вскрикивания во все горло стали почти не замолкать, превращаясь в одно целое. Боль была ужасная. Пальцы, сжимающие подлокотник, онемели... Я не знаю, сколько раз ремень опустился на мою попу -- я не считал, и даже не думал об этом. Долго, бесконечно долго... Тридцать, или сорок раз... не знаю. БОЛЬ... КАК это было больно! Мне казалось, что это никогда не закончится. Когда мой голос уже начал хрипеть и срываться, несколько раз ремень попал по самому низу попы и ногам. Мне показалось, что перед глазами темнеет. Боль такой силы пронзила меня!...Я не выдержал, и заорал уже просто не своим голосом:"Не надо!!! Не надо больше!!! Больно!!! Не надо!..." И... Отец остановился. Уткнувшись лицом вниз, я рыдал, я захлебывался от рыдания... Я даже не сразу понял, что дверь в комнате хлопнула, и отец ушел. Пролежал я, наверное, час, пока боль затихла, и я перестал рыдать. Тихонько я стал подыматься с дивана. Глухая, тупая боль сразу же дала себя знать. На диване, где была моя голова, виднелось мокрое пятно: слез и слюней. Морщась от боль, я кое-как натянул штаны. Не застегивая их, поддерживая руками, я побрел в ванную. Там... Красные, зареванные глаза, разлохмаченная голова, и взгляд... жалкий, побитый... -- я увидел в зеркале себя. Раздевшись, я посмотрел в зеркало на свою попу. Полосы где-то слились, где-то были отчетливо видны, и похоже они начинали набухать и твердеть. И все это красного с синими подтеками цвета. Выглядело это ужасно... и больно. Больно было даже прикоснуться пальцем. Я залез в душ, и, наверное, с пол часа просто стоял под ним, оперевшись руками о стену. Вернувшись в комнату, я прибрал все вокруг: смятое покрывало, подушку, смятую дорожку около дивана. Мысли... В тот момент я ни думал ни о чем. Только одно -- как бы сделать, что бы мама и бабушка не увидели меня сейчас. Я, почему-то, не сомневался, что отец не станет рассказывать им ничего. И мне тоже не хотелось, чтобы они это знали. Моей главной задачей сейчас стало, что бы они не увидели моего зареванного, покрасневшего лица. Об отце, о том, что произошло, я не думал. Я сломался... Я покорился... Для меня это стало действительностью -- серой, гнетущей, ужасной действительностью. Но в тот момент, главным было -- как-то скрыть этот позор. Я попробовал присесть. Нет. Это было очень больно. Тогда я прилег боком на диван, лицом к стене, и раскрыл перед собой книжку. Читать я не мог. Просто лежал, и тупо смотрел в стену. Дверь в комнату приоткрылась. Отец посмотрел, ничего не сказал, и закрыл дверь обратно. Мама с бабушкой вернулись вечером (засиделись, заговорились у тети Тани). Я продолжал валяться на диване, уткнувшись в книгу. Не поворачивая головы, я спросил, как они съездили, где были, и что я не голоден, и, что у меня очень интересная книга. (Такой уход в книгу, у меня случался периодически, и это не показалось удивительным ). А я просто лежал, уставившись в одну точку. Ближе к 10, я тихонько прошмыгнул в туалет. Все были на кухне, и спокойно о чем-то беседовали. Мое предположение подтвердилось -- отец ничего не сказал (хоть что-то хорошо -- вздохнул я про себя). Возвращаясь обратно, я крикнул из прихожей:"Всем спокойной ночи", и быстренько умчался в комнату. Сна не было. Пол ночи я просто лежал, и думал о своей судьбе (вернее, что я там думал... просто было очень горько, тоскливо на душе). Заснул (скорее просто отключился), я уже под утро.
МистерМалой.: Утром, уже около одиннадцати, мама решила, что, "выходной -- выходным, но уже пора вставать. Она зашла ко мне в комнату, отдернула гардину на окне. Комната залилась светом. Я, чуть начиная просыпаться, что-то пробурчал. Я лежал на спине, правой стороной лица зарывшись в подушку. Скомканное одеяло было где-то в ногах. Светлые трусики своей левой частью немного смялись и съехали к центру попы, немного оголив левую ее половинку... Подойдя к дивану, мама наклонилась ко мне, протянула руку к моему плечу (собираясь меня будить), и... вскрикнула. Она на минуту онемела, потом как-то шепотом, не своим голосом сказала: "Что это?... Как...Кто это тебя?... Боже мой... Что случилось?..." Она еще чуть больше сдвинула в сторону трусики. Попа была сплошным темно-сине-красным синяком. Услышав, и поняв все сразу, я моментально проснулся. Но продолжал лежать не шевелясь, уткнувшись лицом в подушку. Мама еще секунд двадцать молча смотрела на лежащего меня, а потом быстрым шагом вышла из комнаты. "Володя! Володя!"-- услышал я ее крик за дверью. "Что?, Что случилось?"-- услышал я топот и крик отца. "Там... Там Егор... там его кто-то..."-- обрывки маминых криков стали слышны все тише -- наверное они уходили в комнату. Я окончательно проснулся. Все пережитое вчера с новой силой вспомнилось и навалилось на меня. Только теперь к этому добавилось самое ужасное для меня: теперь об этом знали все. В моей детской душе что-то оборвалось и умерло навсегда. Мне казалось, что тот счастливый мир моего детства, моей семьи, теперь закончился, умер и исчез для меня навсегда, и больше никогда не вернется. В горле стоял ком, и жить больше не хотелось. Так, неподвижно, я пролежал, наверное с пол часа, когда вдруг понял, что из соседней комнаты, слышны громкие голоса мамы, папы, а иногда и бабушки. Я приподнял голову и прислушался. До меня стали долетать обрывки фраз: Голос мамы звучал громче всех. Отец говорил глухо (я почти не слышал его), я слышал только обрывки его слов. Бабушкин голос звучал редко, и очень взволнованно. - ...воспитание. Какое это отношение имеет к воспитанию?! Что ты говоришь!... - ...его учеба... обман... - Да какой обман! Я обо всем знала! Он ВСЕГДА нам все рассказывал, всегда делился своими проблемами и переживал... Я же в школе была, обо всем говорила там. Учителя о нем так хорошо говорят! Да, не все отличники. Ты что ли был великим отличником?... Да вообще, о чем мы сейчас... Учеба... Какое это имеет вообще значение... Как ты мог!!! - ...ну ты же сама видела, как он последние время со мной вел себя. Эта подчеркнутая вежливость, и на все только: да, или нет. Чуть ли не на "вы". Как с чужим... - А ты сам? Ты с ним много общался? Ты хоть раз поинтересовался искренне -- как он, какие у него проблемы, чем он живет? Ты же сам отгородился от всего этого... - Я с утра до вечера впахиваю на заводе, что бы он сыт, одет был, чтоб в доме все... - Да, сыт, одет - это важно. Только, может ему не так кусок хлеба был нужен, как отец?... - (Бабушка) Божешь ты мой! Это ж мы, когда вчера шли, соседка с тридцатой нас спросила:"А что это -- Егорка у вас натворил что-то?". Я еще удивилась, говорю:"Да нет, все нормально". Так это ж... Как же она узнала то?... - Ну, так... там когда он... ну там кричал немного... - Он кричал!!!??? ТЫ ЕГО БИЛ, ОН КРИЧАЛ, А ТЫ ЕГО ПРОДОЛЖАЛ БИТЬ!!!???... - ...ну...там... я... Людмила Николаевна (бабушка), что с Вами? Щас я водички мигом... Может примите чего?.. - Володинька, как же ты мог? (кажется, бабушка заплакала)... - Ты... нет я не могу этого понять. У меня это в голове не укладывается. КАК ТЫ МОГ!!!??? У него же там живого места нет!!! Это же ТВОЙ сын!!! - ...в других семья, нормально... мужское воспитание... мужчина... - Да. В других семьях это может нормально. Нормально, когда отец избивает своих детей. Нормально... Ты решил, что наша семья ненормальная. Решил исправить это. Теперь, мол, все, как у людей... А как ты ему теперь в глаза будешь смотреть? А... Он же любил тебя! Он... Он же всегда..."Мой папа" -- он же всегда это с гордостью говорил... Ты понимаешь, ЧТО ты убил в его душе?... - Ириша (мама), успокойся... Ну...ну по глупому, по дурному, конечно все это вышло... Даже не знаю, что на меня нашло, чего сорвался... - А тогда: то, что ты говоришь месяц назад было - то, тоже что-то нашло?... - Ириш, ну я же сказал -- выпили мы на работе тогда. Вот оно и... Слово-за-слово( значит отец и про тот случай рассказал -- подумал я). -- Почему же ты тогда ничего не сказал?... - Ну я же уже объяснил. И ему явно не хотелось этого -- сам же он тоже не рассказывал. Ну и я так решил: мол это наши, мужские дела... - Да, мужские... А это значит вчера было продолжение ваших "мужских" дел? Володя! Я не знаю, я не понимаю ничего. Что случилось!? Как, как ты мог такое сделать?! Как нам теперь всем жить!?... Я засунул голову под подушку. Я не хотел больше слышать. А последний мамин вопрос -- это был мой вопрос. Хотелось надолго-надолго заснуть, а потом проснуться, и что бы это все оказалось просто сном. Кошмарным сном. А на самом деле, что бы все было хорошо. Я уже устал валяться, но выходить из комнаты нехотелось. Не хотелось видеть никого. Дверь в комнату тихонько открылась, вошла мама, и села на край дивана. (Я уже был, конечно, весь, по самую голову, завернут в одеяло). Ее рука легла мне на голову, и стала тихонько гладить меня. Мама молчала. Наверное, ей тоже было не просто найти слова:"Егорушка, мне очень... мы все... я очень пережи ваю, что так случилось. Маленький мой... Я тебя очень люблю. Ты даже не представляешь как". Ее рука продолжала гладить меня. И во мне, как будто, разливалось какое-то тепло, спокойствие. "Я знаю, нам сейчас всем будет нелегко, но... мы... Егорушка, мы должны... Ты же у меня самый лучший в мире (ее губы коснулись моих волос...). Пожалуйста, Егорушка, надо... у нас все получиться. И все будет, как раньше -- хорошо. Давай... пожалуйста, давай вместе постараемся... Все пройдет. И..., знаешь, он тоже очень переживает. Честно. И... Егорушка, я тебе обещаю, и... папа тоже... Егорушка, НИКОГДА в жизни, это больше не повториться. Поверь нам, пожалуйста,... и прости. Прости нас". Мама замолчала. Посидела еще немного, она поднялась, и собралась уходить. "Мам, посиди еще немножко", -- попросил я. Незнаю, мне хотелось быть совсем одному, и... мне было так хорошо рядом с мамой. Она присела опять и начала гладить меня опять. "Егорушка, может встанешь, пойдем поедим? Мы там столько вкусного наготовили... ( ах, да, сегодня же 1 мая -- праздник...) А потом, если захочешь, пойдешь опять полежишь?" -- ее голос звучал тихо, спокойно, и... то чувство безнадежности, жалости к самому себе -- отошли (нет, не исчезли, но перестали давить так сильно). Вдруг я понял, что очень голоден, и вспомнил, что не ел ничего со вчерашнего утра. "Да, мам, я приду..." -- сказал я. Мама наклонилась, поцеловала меня в щеку, и вышла из комнаты. "Ладно, будем вставать"-- сам себе сказал я. Вставал я, как какая то развалюха. Казалось, что болит не только попа, но и все тело. Натянув штаны, рубашку, я тенью проскочил по коридору в ванную (хорошо у нас сан.узел был совмещенный -- не надо было метаться туда-сюда). Там, первым делом, я рассмотрел в зеркало попу. Выглядело это действительно страшно: казалось даже, что она не темно-синяя, а черная. Сине-бордовая, и здорово распухшая, и как закаменевшая, а чуть сильнее надавишь -- больно. Садясь на унитаз, я понял, что сидеть я пока тоже не могу. Кое как я привел себя в порядок, и направился в зал, где был накрыт стол. Зайдя в большую комнату, тихим, каким-то не своим голосом, почти шепотом, я пробормотал:"Привет". Глаза смотрели только в пол, и поднять их, посмотреть на всех -- это было выше моих сил в тот момент. "Садись, Егорушка, а то все остынет", -- засуетилась мама. Я подошел к своему стулу, и увидел, что на нем лежит мягкая, большая пуховая подушка из бабушкиной спальни. "Спасибо, бабушка,"-- мысленно произнес я. Я скорее почувствовал, чем увидел, как не отрываясь смотрит на меня бабушка глазами полными слез, как суетливо-расстеренно отец пытается что-то переставить на столе (так же, как и я, не подымая глаз). Над столом повисло неловкое молчание. Я осторожно, пытаясь не ойкнуть от боли, кое-как присел на стул. Подушка смягчила, и дала возможность хоть как-то сидеть. Мы сидели, ели. Обычно у нас всегда за столом было шумно и весело. В этот день мы сидели почти молча. Отец налил маме, бабушке и себе вино, а мне лимонад. "Чтоб у нас все было хорошо дома", -- сказала мама. Поев, я еще посидел немного. ( Вообще, все это время, я сидел молча, уткнувшись в тарелку.) "Я пойду к себе?"-- спросил я. " Да, конечно, Егорушка, иди. Ты наелся, Солнышко". "Да, спасибо", -- ответил я пошел к себе в комнату. Не успев закрыть еще свою дверь, я услышал, как мама как будто всхлипнула. "Ириша, я прошу, не надо",-- услышал я голос отца. Что-то начала говорить бабушка, но я уже не слышал. Прикрыв дверь, я плюхнулся на диван ( на живот конечно же). Лежал... и просто старался ни о чем не думать... Дверь приоткрылась: "Ты не спишь, мой маленький?" В комнату заглянула бабушка:"Ну, как ты, мое горюшко? Я тут тебе грелку теплую принесла. Ты ее положи, оно лучше будет". Она присела на край дивана, и, как и мама, начала гладить меня по голове. Мы долго молчали. "Может поспишь?" "Угу", -- отозвался я. Она ушла. Я разделся, улегся на бок, пристроив грелку сзади и... действительно уснул, и проспал до позднего вечера... Я не буду описывать каждый день. Ничего интересного не происходило. Попа постепенно (очень медленно) проходила, и в школе первые дни сидеть было очень... неудобно. Но это было не главное. Дома я в основном молчал, и старался не выходить из своей комнаты, проводя все время (от нечего делать) в основном за уроками. Это даже отразилось на учебе. Даже англичанка меня хвалила, и все причитала, что "если бы я так, да с самого начала учебного года, то твердая четверка за год, а то и пятерка, у меня бы была безусловно". Только теперь это все меня как-то не волновало, не интересовало. Я просто занимался, учился, ходил в школу, потому что что-то надо было делать. Но... я перестал, радоваться, смеяться, интересоваться чем нибудь -- жизнь стала какой-то серой. Дома это все видели, и понимали. Мои друзья тоже заметили это, и все спрашивали, что случилось. Я каждый раз начинал рассказывать, что голова болит, что не выспался, что устал... кто-то верил. Но Сашка с Андреем уже через пару дней догадались, что что-то не так, и зажав меня в угол на перемене начали требовать объяснений. Пришлось сказать им, что просто сильно поссорился дома (не рассказыв ая, конечно же, про порку -- я думаю, они это сами поняли.) Они поверили, и поняли меня. И больше не доставали этими вопросами. Дома... Основными моими словами стали: да, нет, нормально, спасибо... Голос стал тихий, чуть слышный. Я понимал, что так нельзя, что все переживают, что надо продолжать жить, но... начать изображать веселье, прекрасное настроение?... -- я не мог так лгать, и играть это все. Мне очень хотелось забыть все это, и жить как раньше -- дружно, весело, но... я не мог ничего с собой поделать. Я не могу научно объяснить, что со мной происходило. Какая-то вялость, ноющая тоска, подавленность... Основными моими друзьями, которым я теперь отдавал все свое свободное время, стали книги. Я уходил к себе в комнату, и погружался в их мир. Это хоть чуть-чуть возвращало меня к жизни. Как-то в середине мая, вечером, я сидел у себя за столом и читал. Дверь в комнату приоткрылась. "Я тебе не помешаю?"-- в комнату вошел отец. "Нет", -- ответил я и замер (я сидел спиной к дверям, и не видел , но слышал, как он медленно подошел ко мне и стал чуть сбоку за спиной. Немного помолчав, он тихо сказал: "Егорка, ты прости меня,... пожалуйста",-- и положил мне руку на плечо. Я непроизвольно вздрогнул, и чуть заметно вжал голову в плечи. В комнате повисло молчание. Я не знал, я... я даже не представлял, что мне ему ответить. Это было слишком сложно и тяжело для меня. Мне ведь было только 12 лет... Постояв минуту, отец ушел. На глазах у меня выступили слезы: но почему, почему это все случилось с нами!? Я лег на диван, и уже до самого сна, просто лежал, и тупо смотрел в потолок. Я не ненавидел его, у меня не было никакой озлобленности к нему. Просто... просто он перестал быть для меня отцом, стал чужим человеком, с которым мне не хотелось ни встречаться, ни разговаривать. Пару дней спустя, я случайно услышал разговор на кухне. Говорила мама:"Как, как нам жить дальше? Незнаю..." "Да что вы меня все время... Да, сделал вот беду, что ж теперь исправишь. Уже сделал. До гроба себе этого не прощу. Мог бы время вернуть назад -- руку бы эту себе отрубил, чтоб не случилось этого. А сейчас я что..? Ведь мне хоть в петлю. Был сын -- и нет его больше для меня. Жить то зачем? Что делать... незнаю..." -- Голос отца был взволнованным, срывающимся. "Володя, ты, может пойди как нибудь к нему... ну... незнаю... прощенье попроси что ли...", -- тихо сказала бабушка. "Ходил..." -- "И..." "Молчит. Сидит и молчит". ... Бабушка всхлипнула. "Раньше: домой не успеет войти и давай рассказывать -- как день прошел, что в школе было, что где интересное вычитал... Все-все. Обедает, а рот не закрывается... Балаболка такой. А уж если смешинка в глаз попадет, веселье и смех до вечера... А теперь...(голос у бабушки задрожал, и в нем послышались слезы)... Сидит, глаз не подымая, и молчит. Что не спросишь: все хорошо, спасибо. Я как-то глаза его увидела... а там горе и тоска... Смотреть больно, сердце разрывается", -- похоже бабушка все-таки заплакала. Я тихонько ушел в свою комнату, упал на диван и закрыл подушкой голову: пустота... я не знал ответа на все это. Только одно неожиданно кольнуло меня: папа тоже переживает... действительно переживает, и ему тоже очень плохо... За все это последние время, я первый раз, вдруг, даже неожиданно сам для себя, пускай только в мыслях, но я назвал его опять папой. * * * Близился конец мая. Родители долго решали, что придумать мне на лето. В итоге планы были такими: в июне я еду в пионерский лагерь папиного завода, в июле на 12 дней с папой на турбазу, потом до конца месяца он займется ремонтом, а я посижу в городе, и в августе я с мамой поеду в Ленинград: побродить по музеям, посмотреть город (Рыцарский зал Эрмитажа, Артиллерийский музей, Морской музей... и многое другое -- увидеть все это было моей давней мечтой)... Все было продуманно и решено, кроме одного -- я еще все это не знал. Как-то вечером мама зашла ко мне в комнату. "Егорушка, я насчет лета хотела тебя спросить." Я отложил книгу. "На счет июня ты уже знаешь, и тебя это устраивает. Да?"-- я закивал головой (к лагерю я был равнодушен, но почему-то решил, что мне просто необходимо уехать куда нибудь на время и побыть там без моих домашних. Лагерь подвернулся очень удачно). " В августе мы с тобой вдвоем, как я и обещала, поедим в Ленинград". "Спасибо, мам",-- я очень обрадовалась, и даже чуть улыбнулся. "А вот в июле, у папы отпуск, и ему дают путевку, на турбазу на двоих... Егорушка, может вы вдвоем съездите...?" В ее голосе было СТОЛЬКО мольбы... Но...остаться и ним на две недели один на один... Нет, страха, опасений, даже мыслей, о том, что то, что случилось, может опять повториться -- у меня не было. Я этого не боялся. И не потому, что я не боялся боли -- нет. Просто теперь это мне было абсолютно безразлично (наверное, все-таки, что очень сильно поломалось во мне). Но, быть с ним все время вместе, жить в одной комнате, волей-неволей как-то общаться с ним... Это было выше моих детских сил. Я опустил голову, помолчал... поднял глаза, посмотрел на маму... и твердо сказал:"Я поеду, мам..." Мама крепко обняла меня, и, по-моему, чуть не расплакалась. В лагере было нормально. Даже, можно сказать, хорошо и интересно. Я с головой ушел во всю эту лагерную жизнь. Я был даже рад уйти от той -- домашней жизни (для меня это было необычным -- я был очень домашним мальчиком). Не буду рассказывать, о своей "лагерной" жизни. Просто все было хорошо. Когда смена закончилась, нас привезли назад в город, и выгрузили около папиного завода. Мама и папа встречали меня. А когда папа прощался с вожатым (вожатый тоже работал на том заводе), тот вдруг сказал:"Знаешь, Володя, у тебя замечательный сын. Очень хороший парень растет". "Знаю..." -- тихо, опустив глаза в землю, и грустно улыбнувшись, ответил отец. После лагеря, я немножко оттаял, жизнь возвращалась. Нет, конечно, это было совсем не то, что раньше, но... что то все-таки изменилось. Через неделю автобус увез нас с отцом на турбазу "Голубые озера". Там... Вроде бы все было нормально. Отец постоянно был рядом, и старался, как только возможно, заботиться обо мне. Хорошо ли я поел, удобная ли кровать, ни хочу ли я то, се... Не то, что б это было, как какое-то угодничество, заискивание -- нет. Он действительно заботился обо мне. И еще, он много рассказывал всякого интересного. Общей нашей любимой темой стали старинные парусные корабли. Я уже давно собирался сделать модель такого корабля, и сейчас, мы много говорили, и обсуждали этот с отцом. Вернее, конечно, говорил больше он, но я тоже стал постепенно из молчаливого слушателя, превращаться в участника этих бесед. Еще мы много гуляли по-лесу: грибов еще не было, и мы просто бродили, любуясь красотой окружающей природы и разговаривали. А еще мы катались на лодке, и папа научил меня управляться с веслами. Лед наших отношений таял, но все же та, невидимая полоса, которая пролегла между нами... она оставалась. В тот день мы решили сходить посмотреть дальнее озеро (километров пять от нас). Шли мы долго, наверное больше часа. Когда мы уже почти пришли, нам пришлось переходить старый, длинный деревянный мост. Он был не высоко над землей( метра два с половиной-три), но длинный. Продолжая что-то обсуждать, мы уже почти прошли его (мы уже шли над берегом), когда... Вдруг, я почувствовал, как я лечу вниз... Старые, гнилые доски проломилиь подо мной, и... Это были, наверное, доли секунд. И за это мгновения, я только услышал душераздирающий крик отца:"Егор!!!!!" Дикая боль резанула по всему телу, и особенно в левой руке. В глазах на мгновение потемнело. Потом был какой-то грохот, и, когда я открыл глаза, надо мною стоял отец. Взволнованным, срывающимся голосом он стал расспрашивать меня: где, что болит. В то же время его руки ощупывали меня всего. Из видимого мы поняли, что очень плохо с левой рукой (похоже перелом), и левой ногой. Еще была кровь на голове, но это была, скорее всего, царапина. Когда отец попытался меня приподнять, выяснилось, что еще что то очень больно в боку. У отца, когда он кинулся ко мне, была здорово разодрана рука (наверное о какой нибудь гвоздь, или щепку). Папа, как можно осторожнее, взял меня на руки, и стал выбираться, обратно на мост, а потом на дорогу. Я говорил ему, что я может полежу, а он сходит за машиной на турбазу. Но он даже слышать об этом не хотел. До турбазы было километров пять. Крепко держа меня на руках, отец шел, и шел. Сейчас, уже будучи взрослым, я понимаю, что неся на руках двенадцатилетнего ребенка, пройти пять километров -- просто невозможно. И так же я твердо верю, что тогда... -- отец бы донес меня. Нам повезло, и минут через пятнадцать, как мы уже шли, на дороге показался колхозный грузовик, который потом летел, как сумасшедший, до ближайшего поста ГАИ, а от туда, тихонько перегрузив меня в милицейский жигуленок, мы понеслись по шоссе с синей мигалкой и сиреной в областную больницу. Потом, я помню много-много людей в белых халатах..., рентген..., переговоры врачей с отцом... Я лежал в небольшой палате, с гипсом на руке, ноге, с заклеенной пластырем головой, а рядом... "Да я милицию сейчас вызову!"-- гремел голос главврача. И тут же спокойный, но очень твердый голос моего отца:"Вызывайте кого хотите. Я от сюда никуда не уйду." Отец добился своего, и на те три-четыре дня, что мне было велено лежать в больнице под присмотром врачей (потом меня отвезли домой, и я еще очень долго лежал там), ему разрешили остаться в палате (кровать ему принесли, и поставили в другом углу.) Он был рядом. Потом были телефонные звонки маме, и... и много-много всего... А через три дня меня и папу отвезли домой в наш город. Уже там нас встречали мама и бабушка... Мне предстояло провести еще много дней лежа в кровати... Это были тяжелые дни для моего здоровья, и это были дни... я видел, я узнавал, я открывал для себя многое новое. Отец... Что такое лежащий больной, и уход за ним... это знает, только кто сталкивался с этим. Отец забрал все это на себя, и они с бабушкой даже чуть не поссорились из-за этого -- она считала, что это ее право. Мама работала, и только вечерами мы были вместе с ней. А все остальное время, папа и бабушка не отходили от меня ни на шаг. Лежать было скучно, и основным нашем времяпровождением вместе, были разговоры. Бабушка рассказывала много про военные годы, а когда она хлопотала на кухне, мы с отцом строили планы, как мы будем вместе строить модель парусного корабля. Конечно, все папины планы по ремонту квартиры -- пропали, как и наша с мамой поездка в Ленинград. Через некоторое время, мне разрешили вставать. Рука была в гипсе, и врачи говорили, что это еще надолго, а на ноге обещали вот-вот снять. Но вставать уже разрешили, и разрешили двигаться. Теперь я мог кое как ковылять по квартире держась за стену. В тот день мы сидели с отцом у меня в комнате на диване, и он мне рассказывал, что уже договорился с каким-то дядей Мишей на заводе, и тот обещал ему выточить на станке "настоящие" маленькие пушки, для нашего будущего корабля. Я внимательно слушал отца, радуясь, что он рядом. Последние дни, недели стали пролистываться передо мной, как страницы книги, и я вдруг понял, что нет у нас больше той полосы отчуждения, нет того льда, той обиды, и вообще всего того плохого, что было. Оно прошло, исчезло, провалилось, и, наверное, осталось лежать там, под сломанным мостом навсегда. Я понял, почувствовал, что мне очень хорошо просто от того, что он рядом. На душе вдруг стало так тепло, так хорошо... "Егорка, ты чего? Чегой-то ты вдруг сияешь, как начищенный самовар?" -- прервал свой рассказ отец. Я придвинулся к нему, и прижавшись к груди, обнял здоровой рукой, положив голову на плечо. "Папа, я тебя люблю",-- прошептал я ему на ухо. Он весь вздрогнул, напрягся... потом... мне показалось... нет, папа не мог плакать... Он крепко обнял меня, и я услышал, как он прошептал чуть дрожащим голосом:"Егорка, прости меня..." "Я уже простил... давно", -- и я еще крепче прижался к его груди. И так, обнявшись и ничего больше не говоря друг другу, мы сидели долго-долго. Только тогда, единственный раз в жизни, я видел слезы на глазах моего отца... Счастье вернулось к нам в дом, и было оно во много раз больше, сильнее, чем раньше. От автора: заканчивая писать этот рассказ, вначале я думал, что в заключении, напишу о своем мнении на тему телесных наказаний ребенка. Но потом решил: не надо никого убеждать, агитировать. Сколько людей -- столько и мнений. Но вот, если хотя бы один из прочитавших мой рассказ отцов, задумается перед тем, как взять ремень и наказать ребенка -- ЧТО он делает, я буду считать, что потратил время на написание этого рассказа не зря.
Ладка: МистерМалой., потрясающий рассказ, меня очень зацепил. Это ваш?
гость: Конечно, папашке, вместо того, чтобы вытянуть, раз уж руки чешутся, героя ремнём раз-другой по жопе за лень и безалаберность и отправить немедленно мыть посуду, надо обязательно разложить его на диване, выворачивая руки, и всыпать ну никак не меньше 20-25 ударов со всей дури, плюс те первые десять, которые он "даже не считает". При этом всё оказывается в результате "терпимо" и "жить можно". То же самое первая, коллективная порка. Тоже, не меньше 30 ударов ремнём со всего размаха, словно закоренелым злодеям и преступникам, за то, что по недомыслию загулялись в лесу. В реале такая порка закончилось бы скорее всего больницей и групповым уголовным делом за истязания. А 25-30-40 ударами со всего маху можно и насмерть запороть запросто, особенно мелкого. Приходилось читать про такое в хронике преступлений. Слава те господи, это просто садистские дрочильные фантазии. Между прочим, с финальным признанием истязаемого в любви к своему мучителю. В таком качестве вполне годное чтиво, даже по-своему талантливо. С реальной жизнью категорически не смешивать. И да, рассказик уже был выложен в 2017. Сорри, потерял ссылку, тут надо второй раз 20 минут копаться, пока найдёшь.
гость: Рассказ выложен в 2017 обсуждение почему-то здесь: https://porka.forum24.ru/?1-29-1619471622000-00000011-000-10001-0#059.001.001 Рассказика я того не нашел, но вспомнил, что есть ещё более «мармеладная история» – вещица под названием «Воспоминание о детстве». Спанкэкшн --> Спанкэкшн --> Спанкэкшн-->Психологическое повидло --> ХеппиЭнд После самой первой порки(момент воистину очень гнусный – папа не сам выпорол сына, а сдал его для этого в руки другим палачам. абзац) – на месте этого мальчика, я первым делом бы сказал «отцу»: «Отойди от меня нахрен!»(слово «хрен», кстати, очень ласковое, по сравнению с тем, что я сказал бы на самом деле) Мама с бабушкой тоже «хороши» - вместо того, чтобы «папане» сковородкой дать по голове – сделали вид что всё нормально. Второй раз главного героя фазер выпорол придя домой с работы бухим… Что лично для меня совсем за гранью. И т.д. и т.п. И «счастливый конец» - Аплодисменты папе – Всё. Не нравится мне такая история. Неправдивая она. Совсем. Спанкмелодрама. Короче. Выложил этот рассказик в/на сайт. Если хотите Иван, почитайте. Чувствую я, что он Вам понравится, а со мной будете опять спорить. Приятно Вам чтения. Здесь https://porka.forum24.ru/?1-29-1619471622000-00000011-000-10001-0#059.001.001.001 Если речь об этом рассказике, то.. простите, отец тут - полное чмо. И ошибочка - рассказик вызвал не более чем желание б***, блевануть. Объяснить почему или сами поймете? Причем, тема порки к моему желанию блевануть, отношения не имеет. Там другая тема вовсю прет между строк: это не мужик в прямом и переносном слове, и не отец, и не муж (по моим понятиям, разумеется). даже с учетом того что в больнице сидел - это его минимальная обязанность как человека, от которого рожден данный ребенок. Это натурально, реально и с любых точек зрения - предатель для семьи и детей. Я честно говоря, такого отношения, такого наказания и воспитания никогда не мог понять. надеюсь без обид. Про рассказик: Так, а теперь меняем в нём «порку» на «удар кулака» и «оплеуху с замаха», к чёрту убираем HappyEnd и добавляем «папе» на бухло – получаем собирательный портрет 25-65% семей, живущих в умирающих и депрессивных городках и рабочих посёлках. Для таких «отцов», ваш «воспитательный ремень*» - это лишняя «пид**ская» эстетика. За время, пока он его будет снимать, складывать и прицеливаться косыми глазами, он десять раз рукой ударит. Куда попало. И не по жопе. Так, на самом деле, и выглядит реальность. А вы всё «порка ремнём - это очень интеллигентно». Поговорить о таком, в рамках нашей «темы» можно и нужно. А жизнь вот какая – *** сотрёшь. *(если он у него вообще есть) Повторно выложен в 2021 здесь: https://porka.forum24.ru/?1-8-0-00000728-000-0-0-1618088149
гость: Ну да, модератор выкинул повторное размещение. Заодно и мой комментарий выплеснул. Так что придётся приписать его сюда: Конечно, папашке, вместо того, чтобы вытянуть, раз уж руки чешутся, героя ремнём раз-другой по жопе за лень и безалаберность и отправить немедленно мыть посуду, надо обязательно разложить его на диване, выворачивая руки, и всыпать ну никак не меньше 20-25 ударов со всей дури, плюс те первые десять, которые он "даже не считает". При этом всё оказывается в результате "терпимо" и "жить можно". То же самое первая, коллективная порка. Тоже, не меньше 30 ударов ремнём со всего размаха, словно закоренелым злодеям и преступникам, за то, что по недомыслию загулялись в лесу. В реале такая порка закончилось бы скорее всего больницей и групповым уголовным делом за истязания. А 25-30-40 ударами со всего маху можно и насмерть запороть запросто, особенно мелкого. Приходилось читать про такое в хронике преступлений. Слава те господи, это просто садистские дрочильные фантазии. Между прочим, с финальным признанием истязаемого в любви к своему мучителю. В таком качестве вполне годное чтиво, даже по-своему талантливо. С реальной жизнью категорически не смешивать.
Guran: гость пишет: Ну да, модератор выкинул повторное размещение. Заодно и мой комментарий выплеснул. Так что придётся приписать его сюда: Конечно, папашке, вместо того, чтобы... Э-э-э Если уж наезжать, так хоть по делу бы... Не Гости, а беспредельщики какие-то, прости Господи
гость: Ну извините, извините. Маленькая техническая ошибка. По идее более старый пост (данный) от 2017 года можно просто убрать, чтобы не плодить двойников.
Guran: Чтобы не плодить, по идее, лучше новые дублирующие публикации убирать. А комменты к ним переносить в прежние, чтоб чужую мысль сохранить для истории.
МистерМалой: гость пишет: Рассказика я того не нашел, но вспомнил, что есть ещё более «мармеладная история» – вещица под названием «Воспоминание о детстве». Спанкэкшн --> Спанкэкшн --> Спанкэкшн-->Психологическое повидло --> ХеппиЭнд После самой первой порки(момент воистину очень гнусный – папа не сам выпорол сына, а сдал его для этого в руки другим палачам. абзац) – на месте этого мальчика, я первым делом бы сказал «отцу»: «Отойди от меня нахрен!»(слово «хрен», кстати, очень ласковое, по сравнению с тем, что я сказал бы на самом деле) Мама с бабушкой тоже «хороши» - вместо того, чтобы «папане» сковородкой дать по голове – сделали вид что всё нормально. Второй раз главного героя фазер выпорол придя домой с работы бухим… Что лично для меня совсем за гранью. И т.д. и т.п. И «счастливый конец» - Аплодисменты папе – Всё. Не нравится мне такая история. Неправдивая она. Совсем. Спанкмелодрама. Короче. Выложил этот рассказик в/на сайт. Если хотите Иван, почитайте. Чувствую я, что он Вам понравится, а со мной будете опять спорить. Приятно Вам чтения. гость пишет: Если речь об этом рассказике, то.. простите, отец тут - полное чмо. И ошибочка - рассказик вызвал не более чем желание б***, блевануть. Объяснить почему или сами поймете? Причем, тема порки к моему желанию блевануть, отношения не имеет. Там другая тема вовсю прет между строк: это не мужик в прямом и переносном слове, и не отец, и не муж (по моим понятиям, разумеется). даже с учетом того что в больнице сидел - это его минимальная обязанность как человека, от которого рожден данный ребенок. Это натурально, реально и с любых точек зрения - предатель для семьи и детей. Я честно говоря, такого отношения, такого наказания и воспитания никогда не мог понять. надеюсь без обид. гость пишет: Про рассказик: Так, а теперь меняем в нём «порку» на «удар кулака» и «оплеуху с замаха», к чёрту убираем HappyEnd и добавляем «папе» на бухло – получаем собирательный портрет 25-65% семей, живущих в умирающих и депрессивных городках и рабочих посёлках. Для таких «отцов», ваш «воспитательный ремень*» - это лишняя «пид**ская» эстетика. За время, пока он его будет снимать, складывать и прицеливаться косыми глазами, он десять раз рукой ударит. Куда попало. И не по жопе. Так, на самом деле, и выглядит реальность. А вы всё «порка ремнём - это очень интеллигентно». Поговорить о таком, в рамках нашей «темы» можно и нужно. А жизнь вот какая – *** сотрёшь. *(если он у него вообще есть) Это мы с Иваном. Раньше тут хоть с кем-то, хоть про что-то можно было поговорить, а теперь полное болото – всех интересных комментаторов выкинули и перешли на режим "один пост в неделю". Модераторы-админы, как ситуацию исправлять собираетесь? Или никак – "умерла так умерла"? Guran пишет: Если уж наезжать, так хоть по делу бы... Не Гости, а беспредельщики какие-то, прости Господи Опять нашим нежным форумным вождям что-то не нравиться – опять "норот не тот". Эх-хе-хей…
Карл: Первая часть очень круто описана вплане эмоциональных переживаний героя, только что наказание не соответствует тяжести проступка. Здесь по максимуму дали. Хотя возможно пацанчики совместно долго выводили из себя своих отцов, и те посовещавшись присудили по совокупности)
полная версия страницы