Форум » Рассказы, написанные посетителями нашего форума и авторами интернет-ресурсов. » Автор King21044. Скандал » Ответить
Автор King21044. Скандал
Guran: Скандал Автор King21044 Часть 1 [quote]Примечания: Простите, автор начитался Ильфа с Петровым (и немножко Чехова, кажется)[/quote] В пятницу, двадцать четвертого марта две тысячи двадцать третьего года, ровно в двадцать часов сорок три минуты, томным вечером, когда все порядочные и счастливые люди наслаждались началом заслуженных выходных, Николай Петрович Яровицын, лысеющий, но весьма бодрый менеджер по закупкам в маленькой строительной фирме принял тяжёлое, но совершенно неизбежное решение — выдрать ремнем своего сына Яровицына Тимофея Николаевича, ученика пятого класса за то, что тот совсем отбился от рук. Эта нафталиновая формулировка пришла Николаю Петровичу в голову сама собою, словно лежала там, дожидаясь своего часа, как лежат в шкафу на дальней полке теплые подштанники, которые стыдно надевать. Никогда в жизни Николай Петрович сына своего не бил и даже думать о таком не думал, но взглянув на череду двоек в его дневнике и красочную надпись «Хулиган и лоботряс! Родителей в школу немедленно», — в которой слово «немедленно» было трижды подчеркнуто нервной рукой учительницы, — решился перейти ту грань, что всегда в его сознании отделяла родителя хорошего от родителя плохого. Отчаяние — вот что обуяло Николая Петровича. Не злость, не досада, не обида и не уязвленное самолюбие, а страх, что его драгоценный, единственный сын Тимофей, обладатель легкого характера, синих глаз и ямочек на щеках, пойдет по кривой дорожке, свернет не туда, свяжется с дурной компанией, совсем распоясается, покатится по наклонной, пропадет, словом — станет хулиганом и двоечником. Николай Петрович ещё раз кинул взгляд на позорные страницы, исписанные красными чернилами, поправил дрожащей рукой ворот рубашки, которая вдруг впилась ему в горло, и сказал жалобно и сипло: — Мы ведь с тобой договорились? Ведь договорились, Тимка? Сын на это пожал плечами и вздохнул. На застеленном полосатой клеенкой кухонном столе перед ним лежала хлебная крошка, и он сосредоточенно катал её пальцем взад-вперед. Николай Петрович поднялся, нервно скрипнув ножкой стула по кафелю, налил себе в кружку воды из-под крана, выпил залпом половину и, взяв себя в руки, произнес страшные слова: — Иди в свою комнату и готовься. «Ничего, — успокаивал себя Николай Петрович, — меня в детстве драли, и вышел толк! Не спился, не сторчался, учился неплохо. Не хулиганил. А я многого не прошу, мне надо только, чтобы он хоть на тройки вытянул, да чтоб из школы не выгнали, а то ведь по краю уже ходит! Я злоупотреблять не буду. Я его больше напугаю — вот что. Хоть это и неправильно, но другого пути не видно». С этими мыслями он двинулся решительно к одежному шкафу, где на тонкой перекладине висели пояса. Тут же встала дилемма, какой взять: в детстве Николаю Петровичу доставалось ремня не то чтобы часто, но когда доставалось — били его по мягкому месту ремнем широким, кожаным с круглой как подкова пряжкой. Ничего похожего в семейном шкафу не было: ремни висели то слишком тонкие, то прошитые железными заклёпками и шипами, то мягкие тканевые — не ремни, а недоразумение. Николай Петрович, боясь растерять боевой настрой, ворвался в спальню, где его жена, лёжа на широкой кровати в халате и с повязанным на голове полотенцем, внимательно смотрела телевизор. — Я это сделаю! — заявил Николай Петрович и закусил губу. — Что? — спросила супруга, не отрывая взгляд от экрана. — Я его выдеру! — Кого? — Да Тимку же! — За что? — Лена! — взревел Николай Петрович. — А ты не знаешь? Было совершенно очевидно, что жена поглощена передачей вся без остатка, она там, в студии, среди женщин, обсуждающих какую-то вульгарно накрашенную девицу, которая бойко огрызалась на каверзные вопросы, а здесь, в постели, лежит одно только её тело. — Ремня у тебя подходящего нет? На это супруга лишь нетерпеливо махнула рукой, а когда Николай Петрович, рыча, выбежал из спальни, вяло кинула вдогонку: — Торт не ешьте, он на воскресенье! В комнате сына Николай Петрович сразу упер руки в бока, чтобы они не дрожали, брови нахмурил и задышал сердито — всё для того, чтобы не опозориться и не повернуть назад. Тимка сидел на своей постели со скорбным, но любопытным видом. «Да ведь он не боится! — подумал Николай Петрович. — Ведь он, наивная душа, не знает, что это такое. Что же я делать буду? Что же я за зверь?» Ремня подходящего так и не нашлось, и он уже подбирал мысленно замену. Удлинитель? Нет, это чересчур. Отлупить рукой? Смешно. Может, сходить на улицу за прутом? Куда там! Не ехать же к отцу за тем самым своим ремнем — вечер поздний, да и неловко: как объяснишь? А отец и не поймет — он Тимку обожает. «Я, можно подумать, не люблю!» — рассердился Николай Петрович и едва не топнул с досады ногой. Со спинки стула свисала брошенная кое-как одежда, и в общей куче футболок, кофт и штанов торчали и скомканные жгутом школьные брюки, а в них, как вспомнилось вдруг, должен был быть Тимкин ремень. Так и оказалось. В шлевки был вдет не тонкий и не широкий дерматиновый поясок без клёпок и украшательств, гладкий, синий и с узенькой пластиковой пряжкой, «Прям как надо» — добавил про себя Николай Петрович. Ремень он вынул из детских брюк ловко, сложил петлёй и понял, что вплотную подошел к черте, после которой назад будет не повернуть. Тимка недоверчиво следил за приготовлениями глазами огромными, как у кота, и нервно щипал завязки на трениках. По команде «Ложись» он сделал жалобное лицо, но улегся носом в подушку и заныл на одной плаксивой ноте тот речитатив, который словно по умолчанию зашит в памяти у всех детей: — Ябольшенебудупапочкапрости-и-и… Николай Петрович вздохнул и, ухватившись за резинку его штанов, сдернул их вместе с трусами вниз, обозначив таким образом серьезность своих намерений. Маленькая Тимкина попа стыдливо сжалась, а нытье зазвучало громче и на октаву выше. «Надо что-то сказать» — понял Николай Петрович. — Ты, Тимофей, — начал он строго, но дальше слов не было, и пришлось беспомощно стоять с открытым ртом. «Что за напасть! Вот холера! — подумалось ему, — надо было хоть в интернете посмотреть, как это делается. Кто же знал, что это так сложно!» Ремень лежал в руке, попа морщилась и бледнела в ожидании удара, но решиться на это было дьявольски трудно. Словно бы не чужая задница лежала перед ним, а своя собственная, и хуже того — по своей-то он, пожалуй, и вмазал бы за бесконечные двойки, несобранность и разгильдяйство, — а по этой, маленькой, бить казалось абсолютным кощунством... Часть 2 Стиснув зубы и пробормотав проклятье, Николай Петрович всё же хлопнул — ремень опустился на сжавшиеся от страха половинки мягко, как опускается на пол выпавшее из пуховика лебяжье перо, а Тимофей обернулся удивлённо и даже перестал ныть. «Так не годится! — понял Николай Петрович. — Что же это такое, в двадцать первом веке живем, а самому приходится такую работу делать! Вот если бы кого-нибудь нанять… Нет, сплошные глупости в голову лезут». Второй удар по попе вышел уже сильнее, и Тимка отозвался на него резким «Ай». Третий был под стать второму, четвертый — третьему, на пятом сын издал тоненький писк, а Николай Петрович осмелел и дальше лупил уже не трясясь от ужаса. Сын лежал подозрительно тихо, попа лишь слегка подрумянилась, как краснеют на морозе щеки, и ремень стал бить сильнее. «Это хорошо, что он такой терпеливый! — подумал Николай Петрович. — Я сейчас его выдеру, покажу, каково это, и больше никогда в жизни драть не буду, а стану только ремнем пугать». Но тут, на двенадцатом ударе, случилось страшное: сын заплакал. Плечи его мелко затряслись, спина дернулась от резкого вдоха, и Тимка издал носом хлюпающий звук, от которого сердце родительское сжалось. Николай Петрович подумал, что сейчас умрет. Он только что бил своего сына ремнем и добил того до слез. С одной стороны, план примерно в этом и состоял, с другой — в живую всё оказалось куда страшнее, чем виделось. Слезы были не дежурными, показными, а настоящими — такими ребенок плакал редко и только по делу. В вечно шумном доме стало вдруг непривычно тихо (это жена выключила телевизор), и в этой зловещей тишине Тимкин плач раздавался громко, как бой набата. — Что у вас там происходит? — крикнула Лена, и Николай Петрович, гладивший сына по мокрому от пота затылку, заметался по комнате с ремнем в руках, как застигнутый с поличным вор. Нет, это совсем не было похоже на наказание и поучение. Это было не воспитание, а стыдное и нелепое преступление! Николай Петрович наклонился над сыном, тронул того за спину и начал было: «Тима, но ты ведь сам…», но тут дверь распахнулась, и вошла супруга — большая и сердитая, как пожарная машина, она мигом оценила мизансцену, прошипела: «Ты что? Совсем уже?» и запустила в Николая Петровича пультом от телевизора. — А что он! — крикнул в ответ Николай Петрович совсем по-детски и, уворачиваясь от летящих в него больших и малых предметов, поспешил ретироваться. Оставаться дома было невозможно — стыд жег его изнутри, чувство, что совершилось нечто ужасное, гнало прочь, а Тимкины причитания и Ленкины увещевания только подчеркивали его вину. Николай Петрович выскочил из дома, едва накинув куртку, как был в домашних штанах и с ремнем в руке, так и побежал в черноту раскрашенной желтыми огнями ранней весны. Морозный мартовский вечер слегка отрезвил его, а ноги сами понесли в ближайший магазин. Как все деловые люди, Николай Петрович не умел долго на себя сердиться и принялся искать виноватого. Тимка на эту роль подходил плохо — он был потерпевшим. Супруга годилась на роль соучастника — это по её невнимательности и случилась беда, не отрезвила она его вовремя, не пресекла на корню неправильный воспитательный порыв. А общество? Оно тоже! Ни с его ли молчаливого согласия легализуются семейные побои? Ни о том ли скрипят духовные скрепы? А отец-то, отец! Ведь это его установка! Его традиция! Николай Петрович сердито выхватил из-за пазухи телефон и набрал номер: — Нет, ты мне, папа, скажи! — вместо приветствия прокричал он, когда на том конце ответили. — Что ты чувствовал, когда ремнем меня бил? Неужели ничего? Ведь не может быть такого! Это же какой бездушной скотиной надо быть, чтобы вот так запросто… чтобы ребенка… Чувство вины, удачно переложенное на старшее поколение, обернулось теперь в гнев, от которого даже не собраться было с мыслями. Николай Петрович пыхтел, выкрикивал невнятные обвинения, рычал и вообще — вел себя совершенно некрасиво. — Так! — ответила трубка. — И ты, значит, на те же грабли наступил? Я-то думал, ты умнее! А дальше полилась такая отборная брань, какой Николай Петрович не слыхал со дня окончания техникума. Старший Яровицын сравнивал сына с копытными животными (и это было еще лестное сравнение), поражался глубине его невежества и глупости и угрожал карами страшными, если с головы ненаглядного внука упадет хоть один волосок. Дальнейшая беседа представлялась неконструктивной, и Николай Петрович, заткнув телефон и сунув ремень в карман, забежал в Пятерочку — там между рядов хорошо было прогуляться и остудить голову. Он с тоской прошел мимо загороженного нелепой цепочкой коридора со спиртным, пробежал ряд с кошачьими кормами, потискал для вида апельсины на лотке с фруктами и сам собою оказался в отделе детских товаров, где душа его снова заныла. Николай Петрович любил своего Тимку. Не такой медоточивой, сюсюкающей любовью, которой растекался при виде внука отец, и не той заполошной, которой любила сына супруга, а своей — деятельной (как ему казалось). Он знал, что сыну нравится и не нравится, что хочет тот в подарок, а о чем только мечтает. Всегда гордился тем, что тот доверяет ему свои детские тайны, и тем, что Тимка говорил с ним о том, о чем не стал бы говорить с матерью. Помнил Николай Петрович на личном опыте, как скучно бывает в школе, как не хочется учиться, каким бессмысленным и пустым видится в одиннадцать лет это занятие. Как трудно сосредоточиться, как отвлекают друзья и какими вредными бывают школьные учительницы. Нет, теперь ясно было со всей очевидностью, что порка никак в отношения с сыном не вписывалась! Нельзя было давать это нелепое обещание и, тем более, нельзя было его исполнять! Но ведь что-то делать было надо! Что? — Что?! — крикнул Николай Петрович в лицо игрушечной китайской обезьяне, сжимавшей в лапах жестяные цимбалы. — Пьяный, — завистливо проворчали за спиной. «Домой надо идти. Надо мириться» — решил он и схватил с прилавка огромное шоколадное яйцо с конструктором внутри. Дома было привычно шумно. Сверху бухал сабвуфер соседей, в ванной плескала белье стиралка, по кухне ползал, скрипя пластмассовыми шестеренками, робот-пылесос. Из общей с супругой спальни доносились визгливые аргументы сторонников массовых репрессий и жаркие протесты тех, кто спорил с ними, выступая за ядерную войну — там снова работал телевизор. Николай Петрович проскользнул в спальню к сыну. Тот уже спал, свернувшись клубком, и смешно выпятив зад. «А может, и не смешно!» — подумал Николай Петрович, вспомнив свои бессонные ночи после ремня, и присел на край разрисованного трансформерами одеяла. Сын сопел. Его выставленная наружу голая пятка светилась как ночник. Николай Петрович осторожно поправил на нем одеяло, но не выдержал и, взяв за тонкие плечики, легонько портяс: — Тимка? Тимофей? Ты спишь, сынок? Тот заворочался, зашумел спросонья недовольно, открыл глаза: — Что, пап? Опять драть? — спросил он и выгнул жалобно брови. — Нет! Что ты, что ты! — замахал руками Николай Петрович, так что выпало из кармана шоколадное яйцо. — Не буду драть, честное слово! Сын глядел на него обиженно, с сомнением и страхом. Николай Петрович положил ладонь на его лохматую макушку и зашептал сбивчиво, с той округлой и вкрадчивой интонацией, с которой взрослые нехотя просят прощения: — Ты на меня не сердись, сынок. Я ведь хотел как лучше… Честное слово! Я тебя не буду больше драть, но уж и ты, Тимофей, будь любезен, напрягись в школе этой треклятой! Ну, хотя бы на троечку! Как всегда, когда он говорил честно и от души, выходило неубедительно. Тимка сменил обиженное выражение на лице сперва на сердитое, потом на недоверчивое, а затем на задумчивое. Сонные его глаза из-под насупленных бровей смотрели то на отца, то на сверкающий цветной фольгой гостинец. — Тимофей, — спросил Николай Петрович осторожно, словно пробовал носком леденую воду. — Тебе очень… больно? Сын надул губы, стукнул кулаком подушку и проворчал: — Больно! А мама сказала, ещё раз так сделаешь, больше меня не увидишь! «Вот и всё воспитание» — вздохнул Николай Петрович. — И квартиру с машиной отберет! — добавил Тимка и сердито отвернулся к стенке. https://ficbook.net/readfic/13469163
Ответов - 1
Sakh: Ну не бывает, вот так сразу из ничего, чтобы и двойки и записи в дневник и т.д и т.п. точнее бывает еднично, и двойка и замечание, но это жизнь, а вот так чтобы в школе швах, а родители не в курсе (это с современными электронными дневниками), удивляются - не бывает, звоночки, даже колокола должны быть, перед тем как в набат ударить ... не досмотрели и мать, да и отец тоже ... и ремень точно не решит проблем сразу ... мать вообще какая-то "яжемать" с телевизионным уклоном. .. об отце вообще говорить не хочется, хотя он и не плохой по сути, а мальчишка получил антипедагогический пример, и чуть по старше на него вообще управы не будет ...
полная версия страницы