Форум » Рассказы, написанные посетителями нашего форума и авторами интернет-ресурсов. » Игорь Моляков Заметки на ходу. » Ответить
Игорь Моляков Заметки на ходу.
Guran: Игорь Моляков Заметки на ходу. Дядя Рэм, например, редко, но мучил Андрея ремнем. Пару раз я сам видел. Андрей старше меня на три с половиной года, он для меня авторитет, а его бьют. Начал Андрей химичить с музыкалкой. Говорит, что идет на занятия, а сам с Юркой Викторовым, соседом с верхнего, четвертого, этажа, занятия прогуливал. В 4-5 классе начал прогуливать уроки и в основной школе. Тогда еще учителя ходили на дом. Как-то вечером сидим тихо с Андреем, перебираем бумажные деньги. Андрей игру выдумал. Нарисовали мы денег разного достоинства и разных стран цветными карандашами. Деньги делятся между игроками поровну и бросаются кубики. У кого выпадает число больше, тот и берет банк. Часами играли. Играли обычно вчетвером – я, Андрей, Маринка и Олег. Успех был переменный. Особенно Андрею было обидно, когда выигрывал самый маленький из нас, Олег. А мне было в такие моменты жаль брата. Очень не хотелось, чтоб он проиграл все, что выиграл. Когда Олежка проигрывал, то суетился, просил денег в долг. Я ему всегда давал. Если у меня не было и взять денег Олежке было неоткуда, он начинал горько плакать. Так вот. Сидим мы с Андреем, перебираем «денежные» запасы, рисуем новые денежные знаки. Звонок. Пришла преподавательница из музыкалки. Тихо проскользнула в зал. Там-то и закрылись Рэм Тихонович, Нина Ивановна и она. Андрей напрягся. Глаза стали тревожные. Сам рисует денежку, но чутко прислушивается к тому, что происходит в зале. Где-то минут сорок прошло. Вызывают в зал Андрея. Я остаюсь один, прислушиваюсь к звукам, доносящимся оттуда. Через некоторое время училка так же тихо уходит. И вдруг распахивается дверь зала, дребезг стекла, какой-то рык и отчаянные, полные ужаса глаза несущегося по коридору Андрея. Мне показалось, что у него от страха раздулись черные сатиновые шаровары и побелели резинки на чешках. За ним – дядя Рэм. В руках – ремень. Клетчатая рубаха с коротким рукавом расстегнута, под ней светлая майка. Он рычит и в то же время ловко достает Андрея ремнем. Вдоль спины, вдоль спины его. Загнал сына в детскую, где я сижу. Андрей повалился на свою железную койку. Плачет, затравленно смотрит на руку с ремнем и вскрикивает от боли при каждом ударе. Дядя Рэм кипит от ярости. Только и можно разобрать сквозь рык: «Сволочь! Надо же какая сволочь!» Про меня забыли. Я тихо выскальзываю из комнаты тогда, когда порка заканчивается. Помню только, что Андрей не кричал: «Папочка, не бей». Рэм Тихонович бил больно, но ни разу не ударил сына по голове. По спине же и попе пришлось достаточно. Еще раз я видел, как лупили Андрея по поводу школьного сочинения. Нина Ивановна стала читать андреевское произвеление. Речь шла о Василии Ивановиче Чапаеве. Андрей написал про героя немного – полторы-две странички, но умудрился наделать массу ошибок. Дело было не в грамматических ошибках. Нина Ивановна зачитывала текст, и получилась глупость. Андрей, видно, так спешил отделаться от этого задания, что писал быстро, бездумно, а закончив, написанное не проверил. Что-то выходило про коня начдива. Будто бы этот конь переплывал Урал, стреляли по нему, а не по Василию Ивановичу. Василий Иванович вроде тоже плыл, но что с ним стало, было неясно. В самом конце Андрей дал одним предложением написал про Советскую власть. Мол, вот какие у нее защитники. И неясно было, кто это – конь или Василий Иванович. Нина Ивановна заявила, что весь текст – туфта, халтура. И по грамотности, и по содержанию. Стала читать. Строго. Четко. И тут я увидел, что через это чтение у нее пробивается улыбка. Улыбка странная, зловещая. Прочтет очередную Андрееву глупость – и мельком так, тенью из-под очков улыбнется. Андрей, не совсем понимая, что происходит, тоже начал подсмеиваться. Я понял, что написана нелепость. Смешно, только вот смеяться - не время и не место. Но ведь Нина Ивановна усмехается. Андрей оживился. Стал смеяться и я и увидел (Андрей сидел спиной к двери на своей кровати и ничего не видел), как в дверях тихо появился Рэм Тихонович. Он не смеялся. Он внимательно слушал Нину Ивановну. Увидев глаза дяди Рэма, смеяться я перестал. Сошли с лица Нины Ивановны мгновенные усмешки. Андрей, не видя дяди Рэма, продолжал прыскать. Но недолго. Как только он обернулся к дяде Рэму, на него обрушился ремень. Нина Ивановна наблюдала расправу довольно долго. Потом остановила разъяренного дядю Рэма словами: «Ну хватит, Рэм, хватит! Этот шутник у меня неделю не будет выходить гулять. Он у меня сочинение не только про Чапаева напишет, но и про Котовского с Буденным!» В тот раз я не убежал домой. Остался с всхлипывающим Андреем. Рассказал, как мне достается от отца. Потрясающий трюк с улыбками. Все смеются. Но недобро. А потом вдруг – раз! – улыбки исчезли, и над тобой учиняется расправа. Мне попало по-крупному от матери 1 сентября 1968 года. С Юрой Седовым (это наша первая с ним встреча) в парадной форме пошли лазить в овраг. Лазили несколько часов. Стояла солнечная теплая погода. Явился я домой весь в глине. Мама била меня своими руками-плетками. А била она больнее, чем ремнем. Отец меня наказывал редко. Случалось это после родительских собраний. Родительское собрание – штука серьезная, и его нужно бояться. Даже в старших классах я боялся родительских собраний, а когда мать или отец возвращались с них, робко выспрашивал, о чем говорили. И что говорили обо мне. Перед поркой отец вел себя ласково, миролюбиво. Даже словам придавал уменьшительные окончания. Например, говорил так: «Ну-ка, Игорь, дневничок мне свой принеси!» Или: «Давай, сын, тетрадочки полистаем». Позже, услышав подобный тон, я настораживался, а когда близилась развязка, у меня все внутри холодело. Родители любили нас. Но когда приходило время, нужно было терпеть. Страх был чистый, настоящий. Родной тебе человек менялся. Что–то, чему этот человек сам подчинялся, непреклонно действовало через него. И он бил тебя. Ты чувствовал – правильно бьет, за дело. «Дело» было только повод к тому, чтобы открылось тебе нечто великое, всеобъемлющее и, в общем-то, к тебе безразличное. Когда мне попадало в старших классах, я научился хитрить. Ремень ходил по моему телу, а я внутренним взором упирался в это безразличное ко мне. Сразу становилось легче переносить боль. Отец, чувствуя, что, как бы сильно он меня ни лупил, до дна моего ужаса добраться не может, экзекуцию прекращал раньше. Я же вскрикивал, когда меня неожиданно доставала в мягкое место пряжка. Родитель соблюдал технику безопасности порки. Спина, зад, ноги. Ни в коем случае не голова и не пах. Ремень или, несколько раз, тонкая палка, почти прут, что, естественно, больнее. Папа был артист. Он знал, что такое порка. Дед Ваня научил его этому. Главное - встреча с ужасным. Как с женщиной. Как с ветром, который принимает на свои крылья твой аэроплан. Только великое оборачивается к тебе одной из самых ужасных своих сторон. Когда тебя порют, то оставляют с великим один на один. И ты понимаешь, что ты никто. Ноль. Пустота. Вот это осознание своей беспомощности, малости, ненужности – суть порки как наказания. Ежесубботние профилактические порки горьковского деда Каширина. Отец знал, собираясь меня пороть, к встрече с чем он меня готовит. Понимал, что в этих распахнутых вратах в неведомое он всего лишь проводник. И знал - надо. Никто, кроме него, этого не сделает. Дядя Рэм тоже это знал. Я сам отец. Порол своих ребят. Это тяжело. Если наказывающий человек не добренький, а нормальный, то ему тяжелее, чем тому, кого он наказывает. Ужас гуляет в его душе не менее вольно, чем в душе наказываемого. Я плакал, чтоб никто не видел, после наказания своих сыновей. Маринку Разумову лупила Нина Ивановна. Рэм Тихонович Маринку обожал и почти не трогал. Но кто-то должен был доносить до девочки информацию, что жизнь – это не сахар. Наблюдал я, как доставалось и Маринке. Когда Маринку били, то очень интересна была ее реакция – она морщила лицо. Потом как-то сильно его распахивала. Выходило – человек сильно хохочет. Но – ни звука. Но - полнейшая тишина. Только вот эти жмурки-распахивания как свидетельство боли и обиды. По субботам Нина Ивановна или делала пельмени, или пекла пироги. Тогда приглашалась вся наша семья. Отец с Рэмом Тихоновичем пирогами не увлекались. По кусочку, по рюмочке – и покурить (Рэм Тихонович нашел в себе силы и бросил. Папа курил до конца). Маме пироги Нина Ивановна несла домой. Мол, на, Нина, попробуй. Там и оставалась поболтать. За столом сидели вчетвером – дети Моляковых и Разумовых. Пощады пирогам не было. Расправлялись быстро. Я еле вылезал из-за стола. Потом шли домой к нам. Начинались игры. Мы с Андреем чаще всего играли в настольный хоккей. Олег с Маринкой – в бильярд или в футбол. Впрочем, во что бы мы с Андреем ни играли, младшие приставали к нам, что тоже хотят играть в то, во что играли мы. Папа частенько сражался с нами и в хоккей, и в футбол. Играл в шахматы. Я проигрывал, злился и плакал. Отец никогда мне не поддавался, но подсказывал, как лучше ходить. Хорошо играть в шахматы я так и не научился. Игру эту не очень люблю. Зато люблю бильярд и неплохо играл, пока меня не ударил инсульт. Когда родители отмечали праздники, то чаще всего собирались у Разумовых. Детей «сваливали» в нашу квартиру. Начиналось чистое бесовство. В зале играли в настоящий футбол. Потом в настоящий хоккей настоящими клюшками. Швырялись подушками. При этом горел телевизор и гремело радио. Когда в компании появлялись свежие дети, они поначалу дурели от всего происходящего. Однажды под Новый год пришли Андрбаевы. То ли дочку, то ли сына засунули в наш бедлам. Этот новичок в страхе убежал и просидел весь вечер и часть ночи в компании взрослых. Правда, спать его принесли все равно к нам. На следующий день, где-нибудь часов с двух, новогодний праздник продолжался. https://i-molyakov.livejournal.com/326495.html
Ответов - 0
полная версия страницы