Форум » Рассказы, написанные посетителями нашего форума и авторами интернет-ресурсов. » Воспоминания о семидесятых. автор Egor » Ответить
Воспоминания о семидесятых. автор Egor
Гость: ВОСПОМИНАНИЯ О СЕМИДЕСЯТЫХ (с незначительными сокращениями) автор Egor [...] Просто, как я уже сказал, этот 1975 / 1976 учебный год не был каким-то особенным. Просто, раз уж я выбрал его... Итак, начало учебного года. Начало оказалось, мягко говоря, «не очень». У нас поменялась классная руководитель. Помню, как мы все были расстроены этим. С классухами нашему классу и дальше не везло: они менялись у нас почти каждый год. О первой четверти я ничего интересно вспомнить так и не смог. А вот начало второй запомнилось мне хорошо. [...] И вот тут я должен уйти немного в сторону и рассказать ещё об одном пацане нашего класса, так как именно с ним связаны наиболее запомнившиеся мне события того учебного года. Вернее в большей степени каникул после него. Андрей Котов. [...] Как бы это его лучше описать... Худой, как и я, но пониже ростом и чуть помельче, что ли. В нашей классной жизни он был как бы «одиночкой». Что я имею в виду? Мы все кто-то с кем-то дружил, тусовался с какой-то компанией. Причём часто эти компании сливались, объединяемые каким-нибудь общим интересным делом (походом в лес, общей игрой, в более старших классах – музыкой и гитарой). Андрей же всегда был, как бы в стороне от всего этого. Кроме этого, у него не было в классе таких близких друзей, как, например, у меня (Ромка и Саня). Однако, нельзя сказать, что он совсем не принимал никакого участия в нашей классной жизни. Например, он неплохо играл в футбол и на физре его с радостью принимала любая команда. В младших классах он, в отличии от меня, когда надо было, дрался. Да и вообще... Просто, как я уже сказал, он как бы всегда был сам по себе. А вот тут я должен снова уйти в сторону ещё больше, и рассказать теперь кое-что ещё о себе. Дело в том, что... Даже не знаю, как бы это лучше объяснить... Дело в том, что где-то в это же время (точной даты я не помню, да её и не было. Но скорее всего это началось летом 1975 года) В общем, где-то примерно в то время проснулся у меня какой-то нездоровый интерес к тому, как наказывают детей. В смысле ремнём, ну или розгами. Может это увиденный мною по телевизору фильм «Детство Горького» так на меня подействовал, может ещё что-то – не помню, но что-то точно «сдвинулось у меня в голове» на эту тему. С каким-то непонятным для себя наслаждением, я стал часто думать об этом, фантазировать всякие жизненные ситуации на эту тему и представлять себя или кого-то из своих одноклассников в таких ситуациях. При этом дома у нас ничего подобного никогда в жизни не было (ни «до», ни «после»). Отец, конечно, как я подозреваю, иногда был бы не против хорошенько всыпать мне ремня (бывало за что), но главой в доме у нас была мама и... Ну, вот не было принято этого у нас! Кстати, самое интересное, что фантазируя и представляя, как меня наказывают, мне ни разу даже в голову не пришло, что дома это может произойти со мной на самом деле. Это было чем-то таким невероятным. А ведь, — это я уже теперь понимаю, — я ведь действительно мог, при желании, очень легко нарваться на это. Когда отец бывал выпивший и только мы вдвоём оставались с ним дома, я всегда начинал сразу «думать», что говорю. А вот когда дома была мама, моя голова не всегда уже соображала, что произносит язык. Это происходило как-то само собой, не специально. Вот я и думаю теперь, что если бы тогда я захотел, то мог запросто оказаться быть выпоротым. Для этого надо было просто лишь в какой-нибудь раз, когда никого больше не было дома, кроме нас с отцом, не попридержать свой язык. И по-правде говоря, я теперь очень жалею, что упустил в жизни этот шанс. Хотя, с другой стороны, я даже представить себе не могу, как бы я это перенёс. В смысле не боль, а стыд перед близкими, которые бы, конечно, потом узнали бы об этом. Быть выпоротым — для меня всегда это было чем-то таким постыдным, позорным. Ладно, чего гадать «если бы, да кабы»... Не было. И осталось на всю жизнь в душе чувство чего-то недополученного в детстве (в смысле недополученного именно ДОМА, потому как совсем избежать в детстве ЭТОГО мне не удалось. Но об этом чуть ниже). Кроме фантазий на эту тему, в этот период я ещё кое-что и пробовал делать. Так, например, довольно-таки часто, оставаясь один дома, я представлял себе, что сейчас меня будут наказывать. Я доставал из шкафа ремень, клал его на диван, а потом спускал штаны и трусы и укладывался на живот. Делая это, я так натурально всё себе представлял, что на меня действительно накатывало самое настоящее чувство стыда перед предстоящим наказанием. При этом чувство страха перед предстоящей болью, у меня абсолютно не было, потому как я её не знал и не мог даже себе представить. Конечно, кроме этого, я ещё несколько раз пробовал сам себя отхлестать ремнём, длинной металлической линейкой, деревянной рейкой и прочими подручными средствами. Но, понятное дело, результат был практически нулевой. Единственное, что хоть как-то «приблизило» меня к настоящей порке, это был эксперимент на тему «ощущения высеченной розгами попы». Это был очень простой эксперимент и заключался он в следующем: стащив в ящике у Наташки не очень острую шпильку для волос, я исцарапал ею всю свою попу. Причём во многих местах даже до крови. Сидеть после этого было очень «некомфортно», а когда я вставал, трусики оставались прилипшими к попе. От всего этого я «кайфовал», представляя себе, как «я был только что высечен». Кстати, когда потом в течении нескольких дней попа заживала, она здорово чесалась. Да, и ещё мне пришлось в течении недели контролировать себя, чтобы случайно не повернуться к кому-либо спиной в тот момент, когда на мне были одни трусики. Царапины, вроде бы, нигде не выступали за их края, но... я все равно был очень осторожен. Всё изложенное выше я проделывал в течении всего учебного года (1975 / 1976). Потом, в дальнейшем, были ещё всякие «эксперименты», но поскольку я рассказываю только об этом периоде, то о них я не стану упоминать. А ещё мне за этот год удалось снова (с замиранием сердца) посмотреть по телеку фильм «Детство Горького»! Даже не могу подобрать слов, чтобы передать, как она меня «взволновала» тогда и как я часто потом на неё смотрел. Но, опять же повторюсь, всё это происходило в течении учебного года. А в самом его начале мой интерес ко всему ТАКОМУ ещё только начинал зарождаться. Но именно из-за этого «интереса» я тогда, ... сел за одну парту с Андреем. Точнее не за парту, а за стол. У нас в классах были столы со стульями. И тут опять надо вернуться к рассказу об Андрее. В отличие ото всех, он всегда больше, чем кто-либо другой, переживал за двойки или замечание в дневнике. Причём он не просто переживал. Получив двойку, он часто прямо тут же на уроке начинал плакать, уткнувшись лицом в сложенные перед собой руки. Иногда даже у него случались истерики. Будучи ещё в третьем классе, как-то раз стоя на перемене в компании других пацанов, я случайно услышал такой разговор: кто-то из пацанов начал говорить на тему того, что Андрюха Котов, как девчёнка, вечно из-за каждой двойки ревёт. Но тут же Лёнька Морозов, — большой авторитет в нашем классе, — прервал его и сказал: «Ага, а ты знаешь, как его мать лупит!». И все тогда замолчали, и больше не осуждали Андрея, за его слёзы. Кстати, вспоминая всё это сейчас, я почти что уверен, что всех пацанов нашего класса, за исключением меня и Ромки (о Ромке я всё-всё знал), дома воспитывали именно с помощью ремня, ну или чего-либо аналогичного. Мы все проучились вместе десять лет, знали родителей друг друга, бывали друг у друга дома. И вспоминая всё это, я четко вижу, что просто не могло быть иначе в тех семьях. К тому же сколько раз в наших разговорах проскакивало: «Всё, теперь дома точно попадёт», «Ну, батя мне задаст», «Ну всё — капец. Будет мне...», «— Вечером выйдешь? – Не-е, у меня же пара по контроше. А батя сегодня, как назло, в первую смену». Напрямую об ЭТОМ, конечно, никто не говорил (кроме того случая с Андреем), но всегда было и так понятно о чём идёт речь. А ещё и учителя иногда выдавали: «Я вот отцу твоему позвоню. Он тебе задаст!» Но вот что интересно: при всём моём тогдашнем интересе к этой теме, я «хлопал ушами» и как-то не придавал всем этим разговорам никакого значения. И только лишь тот разговор насчёт Андрея накрепко засел у меня в голове. И когда летом меня стали одолевать всякие фантазии на тему наказаний, именно Андрей чаще всего вспоминался мне при этом. И когда в начале второй четверти передо мной стал выбор с кем мне теперь сидеть, именно это моё увлечение этой «странной» темой подтолкнуло меня сесть к нему, — он сидел один, — а не к Димке Петрову, который на тот момент тоже оказался сидящим в одиночестве. Что я ожидал от этого, на что надеялся, чего хотел – я и сам не понимал. Но просто сам факт того, что теперь я сижу рядом с пацаном, которого регулярно наказывают ремнём по попе, заставлял меня почти всё время думать «на эту тему». А думать о ней было так приятно... К тому же вскоре, буквально через неделю, я как бы «вживую соприкоснулся с этим»: Андрей получил двойку и на следующий день после этого, я вдруг абсолютно случайно заметил, КАК он ёрзает на стуле. Да, тут, конечно, теперь самое время упомянуть о его маме. Его маму звали Роза Семёновна и работала она товароведом в каком-то большом магазине. Это я уже всё потом узнал.. Худая, среднего роста, с высокой причёской на голове, ярко накрашенная. И что мне ещё запомнилось – это обилие на ней золотых украшений и тонкий «визгливый» голос. Приходя с родительских собраний, моя мама всегда мне всё рассказывала. Сейчас я, конечно, уже понимаю, что, наверное, далеко НЕ СОВСЕМ ВСЁ, но тогда мне казалось иначе. В общем, она мне всегда рассказывала о том, что там было, что обсуждали и что о ком говорили. И с её слов, я знал про маму Андрея, что та была «не очень приятная», «какая-то немного истеричная», а на любое замечание в адрес Андрея тут же обещает «задать ему, как следует». Так же от мамы я узнал, что отца у Андрея нет. Вот такой сосед по парте появился у меня в начале второй четверти. Во всём остальном вторая четверть так же, как и первая, прошла без чего-то особо памятного для меня. Единственное, что запомнилось – это то, что в школе начали готовиться в игре «Зарница». Вот этим тогда и жил наш класс. Как сейчас помню, я для всех рисовал нарукавные эмблемы. А что касается Андрея... Близкими друзьями мы за это время, — я имею в виду за вторую четверть, — конечно, не стали. Да и были мы слишком разными. Но когда сидишь за одной партой... В общем, в какой-то степени мы всё же сдружились. Я давал ему списать, помогал на контрольных, подсказывал... А он как-то раз принёс мне импортную машинку (я их собирал в то время). Машинка была немного поломанной, но для меня всё равно представляла огромную ценность. Кроме того, за это время, он успел пару раз побывать у меня дома, а один раз и я у него. В четвёртом классе мы учились во вторую смену. Поэтому по-утрам оставались дома одни. Ну, и часто ходили играть друг к другу (я имею в виду вообще всех своих одноклассников). В общем, отношения с Андреем у меня были нормальные. Что же касалось моего «нездорового интереса к определённой теме», то об этом тогда разговор у нас ни разу не заходил. Да и я, по правде говоря, тогда ведь тоже не всё время думал об этом. Этот интерес накатывал на меня периодически. Нет, конечно, теперь, сидя рядом с Андреем, я замечал то, на что раньше никогда не обращал внимания: как на следующий день после двойки он осторожно садиться на стул, как ёрзает на нём во время уроков, да и вообще, какой он всегда мрачный после этого. Но даже это не всегда «пробуждало» во мне то «особое», «сладостное» состояние, которое находило на меня, когда я обычно думал или мечтал на эту тему. А потом случилась довольно-таки неожиданная вещь. В конце второй четверти классуха на родительском собрании похвалила Андрея. Он исправил какие-то там двойки и всё получилось у него лучше, чем ожидалось. При этом она как-то так подвела разговор под то, что это потому, мол, что Андрей теперь сидит с таким хорошим, серьёзным мальчиком, как Слава Карпович, то есть со мной. Ну, то что я «самый, примерный, серьёзный, старательный» в классе, знали все родители. А вот то, что я теперь сижу с её сыном и «очень положительно влияю на него», оказалось для Розы Семёновны неожиданным сюрпризом. И судя по-всему, она сразу же прониклась ко мне небывалой любовью. По крайней мере с моей мамой она сразу же стала вести себя так, как будто они были самыми лучшими подругами. Забегая наперед скажу, что весной, она даже предлагала маме достать по блату хрусталь. Хрусталь тогда был ого-го каким дефицитом! У нас в семье он никого не интересовал, — интересовали книги, — да и денег на такие покупки не было. Поэтому мама, вежливо поблагодарив, отказалась. Моя мама вообще была не в восторге от этой вдруг свалившейся на неё «дружбы», но, как интеллигентный человек, она, общаясь с Розой Семёновной, всегда оставалась доброжелательной и приветливой, и на счёт моей дружбы с Андреем тоже никогда не возражала. Только однажды она меня очень осторожно спросила: почему Андрей такой весь какой-то издёрганный, нервный. Я уже не помню, что тогда ответил, но тему эту мы больше никогда не обсуждали. Кстати, я забыл сказать: Андрей с матерью жили в такой же, как и у нас двухкомнатной квартире (стандартная планировка). Правда их там было двое, а нас пятеро. И в отличии от нас, у них там было очень много этого самого хрусталя, а так же всяких ковров, дорогой мебели и прочего. В общем, жили они очень богато. Короче, с тех пор я стал самым желанным гостем у них дома. Роза Семёновна всячески поощряла нашу дружбу и часто сама звала меня, к ним в гости. В её понимании всё, что теперь было хорошее у Андрея – было только благодаря дружбе со мной. А за плохое он, судя по всему, продолжал расплачиваться, как и прежде. Так прошла зима. [...] И, естественно, после этого в мае, кажется шестого или седьмого числа, но абсолютно точно между Первомайскими праздниками и Днём Победы, когда у Андрея был день рождения, я был тоже приглашён. Тут, опять же, есть небольшие провалы в памяти. Так, например, я абсолютно не помню что я ему тогда подарил. Дело в том, что этот день рождения мне запомнился совсем другими событиями. О том, какой там был шикарный стол, полный всяких дефицитных деликатесов, я расписывать не буду. Хотя и это мне запомнилось тоже очень хорошо. Из детей там был я, какой-то соседский пацан и «целая куча» двоюродных и троюродных братьев и сестёр Андрея. Всего нас было, кажется, человек восемь. Из взрослых, кроме Розы Семёновны, там были ещё две семейные пары, - тёти, дяди Андрея. Покушав, все дети ушли в другую комнату, оставив взрослых за столом. Я уже точно не помню с чего начался разговор, но короче Андрей сказал, что сейчас нам покажет волка из «Ну, погоди!». Он сбегал на кухню и что-то принёс руке. Это оказались три сигареты. Взрослые периодически выходили курить на кухню. Затем мы вывалились всей гурьбой на лоджию и Андрей начал свою демонстрацию. Он вставил в рот сразу три сигареты и принялся поджигать их... Я уже не помню, в каком именно выпуске этого мультика была такая сцена: волк берёт сразу несколько сигарет, набирает рот полный дыма и выкуривает откуда-то там зайца. Судя по всему, именно это нам и собирался продемонстрировать Андрей. И вот в этот самый момент, дверь лоджии открылась и на пороге возникла Роза Семёновна... Как она стала кричать! Мне кажется, этот пронзительно-визгливый крик я не забуду никогда в жизни. Попутно она влепила Андрею такую звонкую и сильную пощёчину, что сигареты, вылетев у него из-за рта, улетели куда-то далеко за перила лоджии. Тут же на крик примчалась одна из тёток Андрея и стала успокаивать Розу Семёновну, говорить, что не надо так волноваться, что это же праздник, и что неудобно перед людьми, и что-то ещё. Потом подключились и остальные взрослые. Помню, как кто-то из сестёр Андрея попытался объяснить ей, что это было не на самом деле, а это мы так шутили и что Андрей нам просто хотел показать фокус. И ещё я очень хорошо помню сникшего Андрея, втянувшего голову в плечи, со слезами на глазах. Естественно, после этого, праздник был скомкан и мы очень скоро все разошлись. Не знаю, что было потом Андрею за это, но, думаю, досталось ему здорово. Я же с ним встретился уже только лишь после Дня Победы и, естественно, мы это не обсуждали. Но всё это произвело на меня тогда очень тяжёлое впечатление. Может потому, что до этого я никогда в жизни ничего подобного не видел. Но вот, что интересно: несмотря на то, что это так сильно потрясло меня (да так, что я до сих пор отлично помню всё это!), буквально уже через неделю, ну может чуть больше, я, как ни в чём не бывало, снова ходил к Андрею домой и играл с ним. И при этом встречался там с Розой Семёновной. Здоровался, разговаривал... Интересная штука детская психика. Сейчас бы я, наверное, после ТАКОГО никогда больше в жизни не смог нормально общаться с таким человеком, — я имею в виду Розу Семёновну. А тогда как-то всё это быстро сгладилось и на время забылось. А вот дальше... Дальше начинаются события, которые мне запомнились очень хорошо. Заключительное родительское собрание в конце учебного года... Причём вместе с нами – с детьми. На нём же вручались грамоты круглым отличникам. У нас в классе их было всего двое. Точнее две девочки. Тем же, кто закончил год без троек, то есть на четыре и пять, полагались благодарности за хорошую учёбу. Я был в их числе. А всего таких нас было пятеро. А потом классуха просто говорила о каждом. И при этом она старалась сказать обязательно что-нибудь хорошее. Это я уже сейчас только хорошо понимаю, каким она всё-таки была хорошим и мудрым педагогом. А тогда нам всё это казалось в порядке вещей. Сказав несколько хороших слов об Андрее, она как бы вскользь коснулась нашей дружбы и того, как настоящая дружба может помочь в учёбе. В общем, я опять был выставлен этаким героем. Хотя, если честно, никаких моих заслуг в успехах Андрея не было. У него и у самого голова нормально варила, а двойки и замечания были только лишь из-за общей расхлябанности и лени. Возможно, конечно, наша дружба действительно сделала его немного собраннее, но не более. Учился он сам. Но как бы то не было, Роза Семёновна похоже ещё с большей силой воспылала любовью ко мне и моей маме. Потому как то, что она предложила нам после собрания, просто любезностью не назовёшь. https://vk.com/topic-123523271_46418417?offset=0
Ответов - 4
Гость: [...] Роза Семёновна предложила маме, что она могла бы взять меня на месяц к ним на дачу. И тут же, не дожидаясь маминого ответа, она стала расписывать ей и мне, — я стоял рядом и хлопал растерянными глазами, — как там хорошо. Лес, речка, свежий воздух... «И Андрею будет веселее, да и Славик не будет скучать один в городе», — под конец своей длинной речи сказала она. Именно эти её слова мне запомнились, почему-то, лучше всего. Конечно, мама тут же стала говорить что-то на тему того, что «нет, спасибо, не надо... ну, что вы... неудобно...». В общем, что-то в этом духе , — интеллигенция!. А я так растерялся, что даже и сам не знал хочу ли я этого или нет. Андрей же, как мне тогда показалось, — он тоже стоял рядом со своей мамой и всё слышал, — смотрел на меня широко раскрытыми глазами полными мольбы. Потом я уже понял этот его молчаливый взгляд: одному на даче можно было сойти с ума от скуки и к тому же, когда я был рядом, его мать была не так строга с ним и особо не цеплялась. Он это знал и, конечно, очень обрадовался такой перспективе, в смысле, что я тоже поеду с ними на дачу. Но всё это я уже узнал позже. А тогда, когда Роза Семёновна спросила меня хочу ли я поехать с ними, я замялся и стал что-то тихо мямлить на тему того, что я не знаю. В общем, было решено, что мы дома всё обсудим и завтра перезвоним ей. Дома... Вообще, я по своей натуре всегда был ужасным домоседом и любая поездка куда-либо на длительный срок, была для меня мучительной. Тем более если это было незнакомое место и незнакомые люди. Возможно именно потому я так не любил пионерские лагеря. Поэтому дома я первым делом сообщил маме, что никуда не поеду. Но тут снова вмешались непредвиденные обстоятельства. Эту новость принёс вернувшийся с работы отец. Оказалось, что в соседнем доме начинают капитальный ремонт и отец договорился там с каким-то знакомым бригадиром, что они нам за пару недель тоже сделают ремонт во всей квартире. Поэтому на это время нам троим, папе, маме и мне, предстояло перебраться жить в бабушкину однокомнатную квартиру. В общем, обдумав всё ещё и ещё раз, при этом вспомнив о том, что никого знакомых в этом школьном городском лагере не будет и плюс этот ненавистный тихий час, я сказал, что «ладно, я согласен поехать на дачу с Андреем». Потом был звонок Розе Семёновне, долгая благодарственная речь и тому подобное... Затем, в течении двух последующих дней были сборы. Мои вещи были упакованы в маленький чемодан с которым я раньше ездил в пионерлагерь, а сам я был просто-таки замучен всякими мамиными инструкциями на тему того, как себя вести. Как будто я и сам всего этого не знал! Сама дорога на дачу мне запомнилась только лишь оранжевым «Москвичом», — нас отвозил какой-то знакомый Розы Семёновны, — загруженным так, что даже у нас всех на руках были какие-то вещи, не говоря уже о полностью забитом багажнике. И ещё тем, что эта дорога показалась мне очень долгой (наверное дольше часа). Дача... Это был небольшой двухэтажный домик бледно-жёлтого цвета. На первом этаже была большая застеклённая веранда с кухней и одна очень большая комната. И ещё одна комната поменьше была на втором этаже. Тогда мне этот дом показался если и не большим, то и не маленьким. Уже сейчас я понимаю, что на самом деле это был «курятник» с мансардой. Участок показался мне огромным! Что значит «детский взгляд»... Скорее всего он был не больше шести соток. Но он был угловым и примыкал к лесу. В лес можно было попасть прямо с участка через дыру в заборе. Правда, всё свободное пространство этого участка, как впрочем и на всех окружающих, было занято вскопанными грядками. «Удобства», естественно, были на улице в самом дальнем углу участка. Там же рядом стояло ещё одно деревянное сооружение, которое, как потом оказалось, было летним душем. Рукомойник же с водой для умывания, был приделан к дереву прямо рядом с домом. Комната Андрея была на втором этаже. Там стояла старая металлическая кровать, слегка перекосившийся шкаф с большим зеркалом на дверце и маленький столик со стулом. Под потолком висела лампочка без абажура. Туда же мы затащили и предназначенную для меня раскладушку. Описывать подробно каждый день, прожитый мною там, я не буду. Во-первых, настолько подробно я, конечно, всего уже и не помню. А, во-вторых, дни там проходили довольно-таки однообразно, за исключением нескольких, о которых я расскажу чуть ниже. Просыпались мы обычно поздно. Андрей, как и я, оказался любителем поспать до поздна, а потом ещё долго поваляться в кровати. На завтрак Роза Семёновна нам обычно готовила омлет или гренки. Она вообще кормила нас очень хорошо и вкусно. Непонятно только почему это Андрей у неё был таким тощим. Вообще-то, в то время я был не особо привередлив в отношении еды и только лишь два блюда не переносил даже на дух: манную кашу и печёнку. Моя мама предупредила её об этом, и надо отдать должное, мне ни разу там не было предложено это. Часто после завтрака мы с Андреем брали пустой эмалированный бидон и небольшую корзинку и шли в деревню. Она была примерно в двух километрах от дачного посёлка. Там мы заходили к одной бабке и брали у неё молоко и яйца. И потом возвращались на дачу. Это было нашей «обязанностью». Ходили мы туда не каждый день, а где-то через день и нам это было совсем не в тягость. Кстати, я вот что подумал. Сейчас, чтобы двое одиннадцатилетних пацанов одни отправились по пустой просёлочной дороге за два километра, да ещё через лес, да ещё и в чужую деревню! Нет, могут, конечно, если они самоубийцы. Но я лично согласился бы отпустить своего сына в такое путешествие только в сопровождении отделения автоматчиков. А тогда – никаких проблем. После похода в деревню, мы были предоставлены сами себе и только лишь должны были вовремя прийти пообедать. Ну и, естественно, быть дома когда уже начинало темнеть. Ещё иногда Роза Семёновна просила нас вынести вёдра с мусором. Вернее не просила, а просто всегда говорила: мальчики, сделайте то-то и то-то. Контейнеры для мусора стояли на другом конце посёлка. Но это тоже не было чем-то тяжёлым для нас. Так что, в общем-то, никаких особо обременительных обязанностей у нас там не было. Гуляли мы где хотели, но в основном в ближайшем лесу (примерно в двухстах метрах от дома у нас была своя поляна, на которой мы построили шалаш). Иногда ходили в деревню погонять мяч с местными. Впрочем, это были не совсем местные. Своей молодёжи в деревне почти не было и в основном вся детвора была такая же, как и мы, городская, приехавшая на лето к своим бабушкам-дедушкам. И с ними мы сразу же как-то нормально сдружились. А вот в самом дачном посёлке наших сверстников не оказалось. Было немного совсем ещё малых (детсадовского возраста) и пара великовозрастных девиц. Вся остальная публика была за тридцать, и предпочитала отдыхать стоя "раком" на грядках. Как я уже сказал, мы не были ограниченны в свободе передвижения и гуляли где хотели, и только лишь купаться одним без присмотра нам было строго настрого запрещено. На речку мы ходили все вместе. Роза Семёновна расстилала старое бледно-фиолетовое покрывало и ложилась загорать (она могла лежать так часами). А мы уж с Андреем отводили душу в воде. Правда, плавал я не очень. Поэтому всё это происходило рядом с берегом. то мне хорошо запомнилось с этих купаний, так это то, как мы, каждый раз приходя на пляж, а потом перед тем, как уйти, обматывались по-очереди полотенцем чтобы переодеться. Роза Семёновна, почему-то, не разрешала нам просто так вне пляжа ходить в плавках («Это неприлично!»). Но я думаю, что она просто опасалась, что если мы пойдём ещё куда-то гулять и будем при этом в плавках, то сами, без её присмотра, полезем в воду. Кстати, не зря опасалась. Мы действительно потом, ближе к концу месяца, это делали. Ещё, как не странно, я очень хорошо помню в чём мы тогда ходили. Основной нашей одеждой были трико (спортивные штаны)... Старые, заношенные с огромными пузырями на коленях. Только у меня они были простые синие, а у Андрея чёрные с бело-красными полосами по бокам. И футболки с коротким рукавом. А вот какого они были цвета я уже не помню. Ещё у меня была светлая клетчатая рубашка с коротким рукавом, которую я всегда носил навыпуск. Носки, кеды... На смену сандалеты (это такие, где много прорезей, чтобы ногам было лучше дышать). Но ходили мы в основном всё-таки в кедах. Да, были у меня ещё тёмно-серые шорты. Не такие длинные и безразмерные, как носят сейчас.. Но я в них почти не ходил. В трениках (в трико) было удобнее. Поэтому только лишь когда Роза Семёновна забирала их на стирку, я надевал шорты. Это было раза три или четыре. Она собирала вместе мои и Андрея грязные вещи и стирала их в большом тазу на улице. А потом развешивала сушиться на бельевой верёвке, натянутой между двумя деревьями. Конечно, с собой в запасе у меня были и «приличные» вещи, но они оказались так и невостребованными. Как я уже писал, никаких таких уж очень сильно обременительных обязанностей у нас не было. Тяжелым для меня оказалось другое. Как бы это объяснить... Дело в том, что я там был постоянно в каком-то напряжении. Роза Семёновна всё время делала нам какие-то замечания, говорила что можно, что нельзя. «Славик, не хлопай так сильно дверью и вытирай как следует ноги, когда заходишь в дом», «Мальчики, почему вы так неприлично чавкаете за столом?», «Славик, ходи, пожалуйста, аккуратнее между грядок. Ты вчера наступил прямо на рассаду», «Почему у вас постели так неаккуратно заправлены?», и так далее. А я к такому не привык. На меня это давило. Каждый раз я чувствовал себя ужасно неловко. При этом, если мне становилось просто неловко, то Андрей каждый раз как-то сразу сникал, втягивал голову в плечи и начинал бормотать что-то в своё оправдание. В общем, это было неприятно. Поэтому мы старались как можно меньше бывать в доме и на участке. Ещё одним не очень приятным моментом для меня стало... Кажется, я уже писал, что в ту пору был ужасно стеснительным. Да впрочем не только в ту, но и вообще на протяжении всех моих школьных лет. Ну вот. А когда живёшь под одной крышей... Это ведь, как в семье. Но одно дело, когда это твои сёстры и родители, а другое — когда абсолютно посторонние люди. Андрея, как ни странно, я сразу же почти не стеснялся. В самый первый вечер я, конечно, чувствовал себя «не очень комфортно», когда мы стали укладываться спать. Кстати, как сейчас помню, на Андрее были бледно-чёрные семейники (я о таких уже писал выше). А запомнилось мне это так, потому что у Андрея оказались очень худые, как спички, ноги. А трусы были короткие и широкие. Наверное по-размеру они были на очень низких и толстых мальчиков и в них просто перетянули резинку под нужный размер. На Андрее они смотрелись, как короткая юбочка. Уже потом, случайно, я обратил внимание на то, что, когда он сидел в них, у него всегда всё было видно. А ведь он, в отличии от меня, очень часто ходил по дому и по участку в одних трусах. Впрочем, как я узнал позже, он своей мамы ни капельки не стеснялся. И я даже потом понял почему. Но вернёмся ко мне. Как я уже сказал, в первый вечер я чувствовал себя ещё не очень ловко, но потом привык и не обращал на это уже никакого внимания. Тем более спустя несколько дней, Роза Семёновна погнала нас в душ, причём обоих сразу. День был жаркий и солнечный. Вода в огромной бочке-резервуаре очень хорошо нагрелась, и мы должны были тщательно, с мылом, помыться. До этого я вот так вот голым мылся со сверстниками, только когда был в пионерлагере после первого и после второго класса. Но тогда для меня это всё было как-то по-другому. Теперь же... Конечно, вначале я ужасно смутился, но стараясь не показывать вида, бодро прошлёпал в направлении душа следом за Андреем. А там... Быстро скинув около входа трусы и оставив их на скамейке (там перед душевой был такой небольшой закуток, который закрывал тебя со всех сторон), мы сразу же заскочили в душ. А там всё стало как-то проще. Мы даже немного побалывались там, борясь за место под струями воды, а потом ещё и намыливали друг другу спины. Так что, понятное дело, стесняться Андрея после этого было просто глупо. Да, «оно и не стеснялось». Другое дело была Роза Семёновна. Теперь это кажется смешным. Ну с чего бы это было одиннадцатилетнему пацану стесняться взрослой женщины, у которой к тому же было своё точно такое же чадо. Но это я сейчас так считаю. А тогда, для меня, пацана, это было ого как непросто. Так уж я был воспитан. ...Немного отвлекусь. Сейчас, вспоминая всё это и сопоставляя факты, я пришёл к выводу, что таким чрезмерно стеснительным я стал примерно лет в девять, то есть где-то года за два до описываемых событий. Почему я так думаю? Ну, вот посудите сами... Когда я был ещё совсем малым, в детсадовском возрасте, я попал на пару месяцев в санаторий. Были какие-то проблемы с лёгкими. О нём у меня осталось не так много воспоминаний. Но самое-самое – это как нас там купала нянька. Ничего такого в плане того, чтобы я стеснялся её, в памяти не осталось. Значит тогда этого не было! В воспоминаниях осталось только то, как она купала нас по очереди (по одному) и обливала сверху очень горячей водой. Вот только эта обжигающая вода и осталась у меня в памяти. Далее. Летом, как раз перед тем, как я пошёл в первый класс, мы переехали на новую квартиру. И там я впервые стал мыться в ванной сам. На старой квартире меня всегда купала мама. Мылся то я сам, но ещё примерно с год-полтора мама заходила ко мне, когда я сидел уже в ванной и сама мыла мне голову. При этом никакой стеснительности перед ней у меня тогда ещё тоже не было. Это я тоже точно помню. А вот потом эта процедура стала проходить немного по-другому: мама мне мыла голову перед тем, как я залазил в ванну. Я стоял на полу, наклонясь над ванной, а мама мне её мыла. Я при этом оставался в трусах! Потом она уходила, а я, обязательно вначале проверив хорошо ли заперта дверь, быстро наполнял ванну водой и уже мылся там сам. Ну, понятное дело, пока ванна наполнялась водой, я сидел в ней и игрался. Значит примерно в то время я начал уже стесняться мамы. Вот и выходит, что это было примерно тогда, когда я был во втором классе. Кстати, очень скоро после этого я научился сам хорошо мыть себе голову и, когда я был в третьем классе, мама мне её уже никогда не мыла – я полностью справлялся с этим сам. Ну, это я так просто – решил вот прикинуть, когда это во мне проснулась такая «ненормальная» стеснительность. Итак, Роза Семёновна... Как бы мне было ни неловко, но очень часто мне всё равно приходилось появлялся перед ней в одних трусиках. Ну, а как ещё, если, например, только лёг спать, а тут срочно надо в туалет. Ну не будешь же каждый раз штаны натягивать. А она сидит на веранде. Ну, и бежишь мимо неё туда-обратно. А что ещё делать... Или когда она иногда приходила нас будить и сдёргивала с нас одеяла. Это когда мы уже слишком долго дрыхли. А ещё в самом начале был такой случай... Заканчивалась первая неделя. Гуляя, мы где-то здорово извозились. Возвращаемся, а Роза Семёновна как раз стирает что-то на улице. Увидев нас, она всплеснула руками и велела быстро всё с себя снять «пока у меня вода горячая». И пока я думал, как сбегать наверх, переодеться и принести ей испачканную одежду, смотрю – а Андрей уже снял майку и стягивает штаны. Ой, как мне тогда было неловко! А что ещё оставалось делать? Разделся и я. И только потом уже, оставшись в одних трусах, мы убежали к себе наверх. А тут я вот ещё что вдруг вспомнил. Скорее всего незадолго до этого, моя мама снова обновила мне всё моё бельё, включая трусы. Потому что все те, что оказались у меня с собой, были чуть больше нужного размера. То есть были не в облипку, а очень свободными... Помню я это, потому что осталось в памяти то, как я бегал в этих самых трусах в туалет. Свежий ночной ветерок всегда обдувал мне там всё внутри. Это ощущение «свободы» и «свежести» я хорошо помню. Если бы трусики были точно по размеру (в облипку) – такого бы не было. Значит и у меня, как и у Андрея, часто было всё на виду. Хорошо, что я тогда не задумывался об этом! В общем, так или иначе появлялся я перед ней в трусах часто, но каждый раз ужасно стеснялся этого. Это не прошло у меня, даже к концу месяца, когда мы уже столько, казалось бы, прожили вместе. А ещё я очень скучал по дому. Не так, конечно, как первый раз в лагере, — я тогда даже плакал по ночам, — но тоже довольно-таки сильно. Телефона тут рядом нигде не было и позвонить домой я не мог. Сообщение с городом было плохое. Электрички сюда не ходили, а ближайшая автобусная остановка была в пяти километрах в одной из соседних деревень. Ну, а машины у нас своей, естественно, не было (тогда это было такой роскошью!). Поэтому мама сразу предупредила меня, что приезжать и навещать меня они с папой не смогут. Поэтому единственной связью с ними в течение этого месяца были письма. Роза Семёновна примерно раз в неделю ездила с соседями, на их машине, в город за продуктами. Там же она встречалась с моей мамой и передавала ей мои письма, а обратно привозила её письма для меня. Ну, что я, тогдашний четвероклассник, мог написать? «Здравствуйте, мама и папа! У меня всё хорошо. Погода у нас хорошая. Мы много купаемся и гуляем. Как вы поживаете?» Ну, или что-то в этом духе. Мамины письма были более ёмкими, но всё в них сводилось к тому, что у них тоже всё в порядке, что они по мне уже соскучились, и чтобы я слушался Розу Семёновну. Вот так мы и жили. Но это всё, что было «в общем». А вот в деталях, то есть, более подробно... Было там несколько моментов, который врезались в мою память навсегда. Да и не могли не врезаться. Моменты были уж больно такие... Кажется, приключилось это в самом начале второй недели нашего пребывания на даче. После завтрака мы с Андреем пошли в деревню в надежде погонять там мяч с пацанами. Но на лужайке, где обычно играли в футбол, никого не было. И мы потопали обратно. А там по-пути, чуть в стороне от дороги, что-то вроде хутора. Может это был и не хутор, а просто отдельно стоящий дом. Не знаю. Там ещё на участке был большой сарай, много деревьев, грядки всякие, кусты, и всё это за таким невысоким, чуть покосившимся заборчиком. В общем всё, как в деревне, только как-то получалось, что и дом, и огород были расположены стороне от других. Проходя мимо, Андрей предложил пойти посмотреть что там есть. «Пошли?» «Ну, пошли». И мы пошли. Побродив вдоль забора, ничего интересного мы там не обнаружили. Не было видно и самих хозяев. Мы уже собрались уходить, когда Андрей заметил на одной из грядок у самого забора, спелые красные ягоды. До сих пор я не могу понять, как он меня тогда так легко и быстро смог подбить на то, чтобы перелезть через забор и полакомиться этой земляникой (вначале мы решили, что это клубника, но потом оказалось, что это была садовая земляника). А дальше произошло что-то «ужасное»... Я сидел на корточках и отправлял ягоды одну за другой в рот. Андрея я не видел. Он занимался тем же самым, но на другой грядке, чуть впереди меня, за кустом. И тут вдруг кто-то больно схватил меня за руку (там, где у сильных людей бицепс) и рывком поднял на ноги. Как я тогда перепугался! Не в том смысле, что это было неожиданно, а именно потому, что попался. Мужик, а это был именно здоровый, огромный, как мне тогда показалось, мужик, продолжая сжимать мою руку, повёл меня в сторону сарая. Вообще-то, он мог меня и не держать – я бы и сам выполнил любой его приказ. Я в тот момент был таким испуганным, вялым, ослабевшим и утратившим всякую волю! Я даже про Андрея начисто забыл. По ходу мужик что-то мне говорил (кажется ругал), но я ничего не слышал. От испуга я был, просто таки каким-то оглохшим. И только лишь когда мы оказались в полумраке сарая, я, наконец, сумел выдавить из себя что-то членораздельное, вроде того что «Извините меня, пожалуйста. Я больше так не буду». Глупо, банально. А что я ещё мог тогда сказать? Тихий, интеллигентный, домашний одиннадцатилетний мальчик, оказавшийся впервые в жизни в такой ситуации... То, что было дальше... Я даже не сразу сообразил, что происходит. Мои ноги вдруг оторвались от земли и я оказался крепко зажатым где-то у него под мышкой. А потом... я почувствовал, как он одним рывком сдёргивает с меня мои спортивные штаны, а затем и трусы. Я не успел, даже ничего произнести, как снова оказался стоящим ногами на земле, правда всё так же крепко зажатым, да ещё теперь и нагнутым. И тут же я почувствовал, как приспущенные штаны сами поползли дальше вниз и упали на землю. А потом! Потом что-то звонко хлопнуло меня по попе и тут же через мгновение мне стало так больно! Вот тогда я очнулся и начал кричать и вырываться. А он опять, и опять... Я не знаю сколько это было раз, но мне показалось очень много. Что я тогда кричал? Ну, конечно, сейчас я уже точно не вспомню. Наверное, что-то вроде: «Не надо! Пустите! Больно! Я больше не буду!» Что я ещё мог тогда кричать. Ну, и конечно же, я ревел. А потом он меня отпустил. Точно помню, что я тогда первым делом сразу же схватился не за штаны, а за горящую огнём попу. ...Выводил он меня за калитку, держа за шиворот. К этому моменту я уже был, конечно, в штанах. И ещё я хорошо запомнил, как напоследок он мне сказал, что если ещё раз меня тут увидит, то точно шкуру спустит. Именно от него я впервые услышал выражение «Шкуру спущу!». И ещё, напоследок, он пнул меня больно, ногой под зад. Я тогда даже упал. Ну, не совсем, а на руки. Пока я подымался и отряхивался, он захлопнул калитку и ушёл в дом. И тут же из-за ближайшего куста вынырнул Андрей. Он молча помог мне отряхнуться. Мои спортивные штаны оказались все в какой-то пыли и соломе. Наверное, потому что они шмонались по полу пока он меня... это... Приведя меня кое как в порядок, мы медленно пошли в сторону дачного посёлка. По пути у нас состоялся примерно вот такой разговор. Я тогда уже, кажется, не плакал так сильно, а просто иногда всхлипывал. - Откуда он взялся?! – сочувственно спросил меня Андрей, - Я даже не заметил. Крик услышал, ну и... затаился. Он, наверное, поэтому меня и не увидел. А потом, когда он тебя поволок в сарай, я сразу же, опа через забор, и в кусты. Ну и... стал тебя ждать. - Угу, - всхлипнув, пробурчал я в ответ. Какое-то время мы шли опять молча. Минут через десять я уже почти успокоился. - Сильно досталось? – осторожно спросил Андрей, когда увидел, что я больше не плачу. Спросил, а потом виновато пояснил, — Ты так громко кричал..., — и тут же, как-будто чего-то испугавшись (наверное, что я обижусь), быстро добавил, — Я тоже громко кричу, когда меня мамка лупит. Чего тут такого? Больно же. Это, конечно, не дословно всё. Столько время прошло. Но смысл разговора был именно таким. И именно после этих его слов, до меня стал полностью доходить смысл всего происшедшего. А смысл был таков: только что МЕНЯ ВЫПОРОЛИ! Впервые в жизни! По-настоящему! Вот так... Сразу оговорюсь: никакого «восторга» и «радости» от того что случилось, у меня тогда не было и в помине (а я ведь столько раз фантазировал на эту тему!). А было наоборот какое-то тяжёлое, угнетённое чувство. Более того, ни о каких своих тех фантазиях и мечтах я в тот момент даже и не думал, и не вспоминал. Было не до этого. Это я теперь уже знаю, что всякие «такие» фантазии и реальность – это две абсолютно разные вещи. И это сейчас я, вспоминая тот разговор, думаю: «Вот был же удобный случай пораспрашивать Андрея о том, как его наказывает мать! Да и вообще поговорить на эту тему». Но тогда я думал совсем о другом. Я думал, как ответить Андрею на его вопрос: сильно ли мне досталось. Судя по-всему, досталось мне не очень сильно. Попа уже не болела. Она, вообще-то, и сразу после того, как он меня отпустил, почти не болела... Чуть-чуть только. Больно было только тогда, когда он хлестал по ней ремнём. И то, наверное, можно было бы потерпеть. Просто всё это вместе было так... неожиданно, ужасно. Кстати, вечером я, когда остался в комнате один, естественно, стал рассматривать свою попу в зеркале и ничего там такого не обнаружил. Так, всего лишь небольшие покраснения в нескольких местах. Сказать Андрею, что вообще-то досталось не очень сильно, мне не позволило откуда-то вдруг вылезшее этакое мальчишеское бравадство. И откуда только оно у меня тогда вдруг взялось – я не знаю. Может это у всех мальчишек просто в крови? Поэтому в ответ я неопределённо буркнул: - Нормально... досталось. Дойдя до ближайшей колонки, я стал умывать зарёванное лицо. А когда закончил, Андрей робко сказал: - Славка, ты только моей маме не говори. Ладно? А то она меня тоже... Сама. Я даже не сразу понял о чём это он. А когда понял, то не на шутку испугался. Мысль о том, что кто-то ещё может узнать об этом, мне даже как-то в голову не приходила. А тут вдруг... Мне даже страшно было подумать об этом! Позор-то какой: я был выпорот! - Ты что! Конечно, не скажу. Только, ты это,... пожалуйста,... тоже никому... ну, в классе там... и вообще. Ладно? Облегчённо выдохнув, Андрей быстро закивал головой. Потом мы гуляли где-то ещё. Ничего такого «знаменательного» в этот день больше не было. Роза Семёновна, к счастью, тоже ничего не заметила. Ну, или почти ничего. Я помню, что она тогда что-то говорила за обедом насчёт моих красных глаз, а мы с Андреем объясняли ей, что это в глаза попала пыль и я растёр их. Вот так вот, неожиданно и абсолютно случайно я узнал каково это, когда тебя наказывают ремнём. И могу с уверенностью сказать – мне это тогда совсем не понравилось. А в последующие дни всякие «несчастья» посыпались на нас, как из ведра.
Гость: Я упал и разбил до крови колено. Потом Андрей не заметил и наступил в свежую коровью лепёшку. Потом у нас оборвалась нитка и наш корабль, — мы его два дня делали! — унесло ветром. Потом, когда мы начали в шутку бороться, рядом с нашим шалашом, то случайно задели одну из опорных палок и он рухнул! Потом мы его восстановили, конечно. Но кульминацией всего этого - стала суббота. После обеда я отправился в «деревянный домик» «посидеть и подумать о жизни». А Андрей сказал, что пока поищет коробку с конструктором. Она хранилась где-то тут на даче ещё с прошлого лета. Закончив со своими делами, я уже выходил из туалета, когда из дома раздался дикий вопль и последующая за ним ругань Розы Семёновны. И ругань эта была в адрес Андрея. Когда я вошёл в дом, то увидел на полу возле раскрытого стенного шкафа разбитую банку варенья. В самом же шкафу одна из полок была перекошена, стоящие на ней банки съехали в угол и могли тоже в любой момент грохнуться на пол. Тут же рядом лежала полураскрытая коробка с конструктором. Скорее всего, Андрей, когда доставал её, задел полку с банками. Ну и вот... А потом - раздался какой-то непонятный звук, и сразу же следом - крик Андрея. Вернее, это был даже не крик, а визг! Ну, а дальше... Все звуки как-то перемешались, слились воедино: какая-то возня, звук упавшей табуретки, какие-то глухие щелчки и почти несмолкающий визг и крик Андрея, — то затихающий, то усиливающийся. И его слёзные причитания между вскриками: «Мама!... Мамочка!... Не надо!...» Я тогда, когда это началось, как-то сразу подсознательно понял, что она его лупит. Слышать это было ужасно. Кажется, я тогда обхватил голову руками, пытаясь закрыть себе уши чтобы не слышать этого. Но это было так громко. Потом всё смолкло и стали слышны лишь завывания Андрея. Ещё где-то через полминуты раздался голос Розы Семёновны: «Иди наверх!» Небольшая пауза и «Трусы забери!» Меня тогда, почему-то, именно эти последние слова кольнули больше всего: он - что, без трусов там был?!! Затем заскрипела лестница, дверь к комнату открылась и я увидел Андрея. Лицо его было всё красное и в слезах. Вытирая его рукой, он, не говоря ни слова, подошёл к своей кровати и упал на неё животом, уткнувшись лицом в подушку. (Да, я забыл сказать... когда он вошёл в комнату, он был в трусах...). А я, увидев его сзади, так и обмер. Низ его спины пересекали две тёмно-красные с синевой полосы. Ещё одна короткая была на руке. А вверху на ногах! Я даже не знаю сколько их там было. Ну, может,... пять... или шесть. Просто они пересекались и кое-где сливались с теми, которые виднелись из под края трусов, и я при всём бы желании (которого, впрочем, абсолютно не было) не смог бы пересчитать их все. Подложив руки под голову, Андрей плакал. Долго и очень горько. А я сидел рядом на своей раскладушке и, кажется, ни о чём вообще не думал. Это так потрясло меня, что я просто пребывал в каком-то стопорном состоянии. Потом уже, через пару часов, когда Андрей отошёл и даже сходил умылся, я не удержался и спросил: «А чем это она тебя?» «У неё такой узкий, кожаный поясок от платья... Заграничный... Она - всегда им. Знаешь, какой болючий...». Я не знал, и не хотел этого знать. За ужином Роза Семёновна вела себя так, как-будто бы ничего и не произошло. Я же напротив был мрачен и неразговорчив. Наказание, которому подвергся Андрей, произвело на меня очень тяжёлое впечатление. - Слава! Я вижу ты... немножко расстроен. Но не надо так переживать! Ничего такого страшного не произошло. Пойми, Андрей провинился и просто был наказан за это. Правда, Андрей? - Да, мама. - Ну вот видишь! А теперь Андрюша прощён. Так что всё в порядке. И не надо быть таким мрачным. Что я мог сказать? Я молча кивнул, а потом, скосив взгляд на Андрея, вдруг обратил внимание, что на его табуретку подложена подушка... Забыть, не вспоминать и не думать об этом, я, конечно же, не смог так сразу. Тем более ещё несколько дней каждое утро и вечер, когда мы раздевались и одевались, я каждый раз видел следы на спине и на ногах Андрея, и они постоянно напоминали мне о случившемся. Кстати, пока следы не сошли, Роза Семёновна ни разу не предложила нам сходить на пляж. Ну, а мы, естественно, тоже пока туда не стремились. Позже, когда полосы побледнели так, что были заметны только лишь сблизи, и то, если присматриваться, мы снова начали все вместе ходить туда. Правда, совсем уж без реки мы с Андреем не смогли и втихаря совершили «страшное преступление». Подбил меня на него Андрей. Было очень жарко и, конечно же, хотелось на реку. Но куда Андрею с такими следами? В общем, он сказал, что знает на берегу абсолютно безлюдное место. Я вначале отнекивался, но он убедил меня, что никто не узнает. Место действительно оказалось довольно-таки глухое. Там я вдруг вспомнил, что мы без плавок. Андрей удивился и спросил: «А зачем они нам? – и добавил, — Главное потом головы хорошо высушить, чтобы мамка не заметила. Да ты не сцы. Я в прошлом году много раз так купался». Так впервые в жизни я попробовал купаться абсолютно голым. Ничего. Нормально. Мне тогда даже понравилось. Мы потом до конца месяца часто туда ходили. Да, я ещё забыл сказать, что тогда, когда мы пошли купаться, я увидел исполосованную попу Андрея. Полосы были уже совсем бледные, но их было много... А потом случилось САМОЕ страшное. Числа, я, конечно, уже не помню, но помню, что до конца моего пребывания на даче оставалось ещё больше недели (дней десять, наверное). В тот день Роза Семёновна уехала в город. Там, кроме закупки продуктов, она собиралась еще заехать на работу чтобы поздравить с днём рождения какую-то свою подругу. В общем дел у неё там было много, но она обещала часам к шести вернуться. Утром мы с Андреем сходили в деревню за молоком и яйцами. Но на обратном пути немного застряли там: встретили знакомых пацанов. Ничего особого и необычного в этой встрече не было, за исключением одного. Примостившись на брёвнах за каким-то маленьким бревенчатым домиком, пацаны начали курить. Ну и... слово за слово... В общем, уговорили они нас с Андреем попробовать тоже. Вернее, в основном уговаривали меня. Андрей согласился почти сразу и похоже это было ему не впервой. Я же, просто набрал пару раз в рот дыма, почти сразу же выпуская его обратно, вернул сигарету пацанам, и сказал, что мне это не нравится. Мне действительно это тогда не понравилось. Никто больше и не настаивал. К вечеру мы и забыли об этих посиделках, с перекуром. Тем более, Андрей, когда мы вернулись на дачу, настоял на том, чтобы мы оба почистили зубы, чтобы не было запаха сигарет. Мы потом ещё на всякий случай проверяли друг у друга – всё было в порядке. От запаха не осталось и следа. ...Роза Семёновна не вошла, а ворвалась в дом. Мы, как раз, сидели на кухне и играли за столом в шашки, когда она неожиданно появилась на пороге. Глаза её блестели, губы были сжаты тонкой полоской. Не говоря ни слова, она быстрым шагом прошла в свою комнату и буквально через несколько секунд вернулась оттуда назад с узким ремешком в руках, который она тут же с грохотом положила на кухонный стол. К этому моменту мы с Андреем уже встали, вернее вскочили, из-за стола. Я оказался чуть впереди, а Андрей позади меня. Когда ремень с грохотом лёг на стол, я растерянно оглянулся на Андрея: что такого он опять сделал, что она так сразу? Андрей был бледный, как полотно. А дальше... Дальше она стала кричать на нас обоих. Я не сразу уловил суть того, что случилось и в чём мы виноваты. А потом - понял! Оказалось, что бабка, у которой мы всегда брали молоко и яйца, видела, как мы курили. А Роза Семёновна на обратном пути решила заехать к ней, чтобы расплатиться. Ну та, по ходу, и сообщила ей об этом. Да еще к тому же оказалось, что мы сидели около чье-то бани, а там кто-то мылся. Так она наплела ещё, что мы, мол, кроме всего этого, ещё и за голыми девками там подсматривали! Ненормальная какая-то! Очень вяло, и, наверное, совсем не убедительно, мы с Андреем стали пытаться как-то оправдаться. Но получалось у нас это плохо. Факт курева отрицать было бесполезно. А произнести вслух что-то типа того, что «мы только курили, но ни за кем там не подсматривали», не поворачивался язык. В общем, большую часть её ругани и обвинений в наш адрес, я прослушал, виновато опустив голову. Потом она, отодвинув меня рукой чуть в сторону, шагнула к Андрею. Секунду она молча смотрела ему в лицо (впрочем, его лица не было особо видно. Он стоял опустив голову, так же, как и я), а затем размахнувшись влепила ему звонкую пощёчину и тут же начала снова кричать... «Я тебе сколько раз говорила! А-а-а?!!»... Новая пощёчина... «Я тебя спрашиваю! Сколько раз я тебя предупреждала насчёт этого!»... Снова пощёчина... и следом - ещё одна... Оставив Андрея, она вернулась назад на середину кухни. Когда она проходила мимо меня, я вдруг не на шутку испугался, что она сейчас начнёт и меня, так же, как и его, хлестать по щекам. Но, к счастью, этого не произошло. А ещё я уловил от неё запах алкоголя. Не сильный, но... Когда она вышла на середину кухни, я вынужден был снова повернуться к ней лицом, оставляя где-то там у себя за спиной всхлипывающего, и шмыгающего носом, Андрея. - Андрей! Я жду! – ледяным голосом произнесла она и перевела взгляд на меня, - Слава, ты меня ОЧЕНЬ разочаровал. Я завтра опять еду в город по делам, и обязательно заеду к вам! Расскажу маме о твоих «подвигах». От этого известия я сник окончательно. Тут я должен сделать небольшое отступление, и объяснить кое-что... Возможно, при этом, меня всё равно не все поймут. Ведь у всех в семьях по-своему.
Гость: ...Тогда, стоя перед пылающей гневом Розой Семёновной, я знал, более того, я был абсолютно уверен, что мне за это ничего не будет. В смысле меня не накажут физически, — я уже писал, что у нас в семье этого не было, — или какими-то запретами на гуляние, и ещё чем-либо подобным. Не будут даже сильно ругать. Будет просто очень тяжёлый разговор с мамой и немое осуждение всех членов нашей семьи. И ЭТО для меня было хуже, чем любая физическая боль... Причём, как тогда, так и сейчас. Сейчас я это уже могу как-то объяснить на всяких там примерах или с точки зрения психологии, а тогда... Тогда я не задумывался над этим. Просто это было во мне. Кстати, насчёт курева... Я не курю до сих пор. Но, будучи студентом, во время всяких наших молодёжных пьянок, я иногда мог взять сигарету и подымить за компанию, всё так же просто набирая дым в рот. Так вот даже тогда я делал всё для того, чтобы дома об этом не узнали. Просто, как я уже сказал, бывает такое, о чём не хочется чтобы твои близкие знали. Не знаю – получилось ли у меня объяснить это, но... Короче, слова Розы Семёновны о том, что она собирается рассказать всё моей маме, окончательно добили меня. На глаза у меня навернулись слёзы и жалобным, чуть ли не плачущим голосом, я стал умолять её ничего не говорить моим родителям. В ответ она стала разоряться на тему того, какие мы все плохие, что абсолютно не жалеем своих мам и пап, которые так любят и заботятся о нас. И что за свои поступки надо отвечать, а не хныкать и скулить. На протяжении всей этой речи, она только один раз прервалась, и, кинув взгляд мне за спину, бросила Андрею: «Что ты там копаешься!» Чем заключалось это «копание», я не знал, да и было мне не до этого. Я смотрел себе под ноги и продолжал слёзно уговаривать Розу Семёновну не делать этого. В какой-то момент я понял, что мне её не уговорить, и с моих губ как-то само сорвалось: - Роза Семёновна, ну накажите меня тогда сами. Ну, только не говорите маме... Ну, пожалуйста... По инерции она что-то ещё сказала, а потом вдруг замолчала, сообразив, наверное, о чём я её прошу. А я, по-правде говоря, и сам не особо хорошо сразу понял что сказал. - Я... Я не могу тебя... - неуверенно начала говорить она, а потом вдруг «взорвалась», - А ты думаешь - не накажу! А вот возьму и накажу! И никуда ты не денешься! Мне твоя мать поручила следить за тобой! Значит я за тебя отвечаю и значит могу, если надо... принимать любые необходимые меры для твоего воспитания! А ну раздевайся! – и снова глянув мне за спину, раздражённо рявкнула, - А ты что застыл?! Ну, живо...! Я оглянулся и... обомлел. Андрей стоял в одних трусах, даже без носков! Вся его одежда лежала рядом с ним на табуретке. Испуганными глазами он смотрел на меня. Когда я повернулся, он быстро отвёл глаза, посмотрел на мать и... поспешно стал стягивать с себя трусы! Оставшись абсолютно голым, он выпрямился и, опустив голову, замер. При этом он даже не попытался прикрыться руками! Из оцепенения меня вывел холодный, не терпящий возражений голос Розы Семёновны: — Слава! Я жду! Я не знаю... Может это я тогда просто был такой послушной мямлей? А оно, вообще-то, так и было. К тому же, меня всегда учили, что взрослых надо слушаться. Или может это у Розы Семёновны был какой-то особый гипнотический дар (но это я уже, наверное, загнул... хотя что-то такое в ней всё-таки было). А может это на меня так подействовало то, с какой покорностью и страхом делал всё это Андрей? Не знаю. Но, как бы там не было, а я, чуть поколебавшись, стал медленно стаскивать с себя майку. И я чётко помню, что мысль о том, чтобы пойти на попятную и сказать, что пускай, мол, она рассказывает всё моей маме и не надо меня наказывать, у меня тогда даже не мелькнула. И вообще, в тот момент я был полностью убит и раздавлен тем, что должен сейчас раздеться перед ней догола. Я даже не думал о предстоящем наказании. Только о раздевании. Всё моё внутреннее «я» было против этого, а руки всё равно продолжали стаскивать с себя одежду. Покончив с майкой, я неуверенно потянул вниз штаны. - Быстрее, Слава, - раздражённо сказала она, когда штаны достигли уровня колен. Штаны легли рядом с майкой на табуретку. Затем туда же легли и носки. Взявшись за резинку трусов, я снова застыл в нерешительности. - Ну! – голос её звучал требовательно и жёстко. Краснея, как рак, я потянул трусы вниз... Положив их рядом со всей остальной одеждой, я выпрямился и быстро прикрылся руками... - Встаньте рядом! Выйдя у меня из-за спины, Андрей стал рядом со мной. - Руки по швам! Последнее относилось явно только ко мне – руки Андрея и так были прижаты к бокам. Краснея ещё больше, я опустил руки и мельком взглянул на Андрея. Лицо его тоже было красным, но это была не краска стыда, а следы от пощёчин. - Хороши. Нечего сказать, - немного помолчав, с насмешкой в голосе произнесла Роза Семёновна, - Курить, значит, любим... и за женщинами голыми подглядывать. Ну-ну. Ничего. Сейчас я вас быстро отучу от этого. Как же мне тогда было плохо! Опустив голову я смотрел себе под ноги и не знал, куда деваться от стыда. Стыдно мне было не из-за тех нелепых обвинений, а из-за того, в каком виде я сейчас стоял перед ней. - Так, ладно. Нечего время зря терять. И так всё ясно. Шагом марш, в комнату! Бросив быстрый взгляд на лежащий на столе ремень, Андрей повернулся и медленно побрёл в большую комнату. Мне не оставалось ничего другого, как тоже последовать за ним. Правда, я тут же снова прикрылся руками. Но... - Нечего закрываться! Нет там ничего такого, что я не видела, - сразу же одёрнула меня Роза Семёновна, и мне пришлось снова опустить руки по швам. Комната Розы Семёновны, как я уже писал, была самой большой в доме. И обставлена она была значительно лучше, чем комната Андрея. У одной стены стоял большой диван, на котором она спала. Напротив него у другой стены — двустворчатый платяной шкаф. В центре у окна – журнальный столик и кресло. Стены комнаты были обклеены обоями. Войдя в комнату, мы с Андреем встали около шкафа. Тут же, следом за нами, в комнату вошла и Роза Семёновна. В руке она держала вдвое сложенный ремень. На пару секунд она замерла, как бы что-то решая (я так думаю, она тогда немного растерялась, не зная, как ей наказывать сразу двоих). - Так... Андрей, давай на диван! – наконец что-то решив, скомандовала она. Я взглянул на друга и увидел, что у него по щекам текут слёзы. Но плакал он абсолютно безмолвно! И ещё, что меня тогда поразило, с каким обречённым и покорным видом он ложился на диван. Роза Семёновна подошла к дивану и я оказался стоящим прямо у неё за спиной. А, лежащий на диване Андрей, оказался почти полностью заслонённым ею от меня. Лишь справа были видны его худые загоревшие ноги, а слева голова с руками, которыми он крепко сжимал лежащее на диване покрывало. А потом я увидел, как Роза Семёновна замахивается ремнём... Сухой щелчок и... От крика Андрея у меня даже заложило уши. Замерев и боясь вздохнуть, я стоял за спиной Розы Семёновны и смотрел как её рука подымается снова. Вместе со вторым криком Андрея, я увидел как его руки разжались и исчезли у меня из виду. По раздавшимся после этого крикам Розы Семёновны и по движению её спины, я понял, что Андрей, наверное, попытался закрыться руками, а она их перехватила и... И тут же она стала наносить один удар за другим, не обращая ни малейшего внимания на истошные крики своего сына, которые постепенно стали срываться на визг. Нанеся ему в таком темпе ещё ударов шесть-семь, она выпрямилась и, тяжело дыша, сказала: - Ладно. Пока вставай. Я даже не успел моргнуть глазом, как Андрей быстро вскочил с дивана и, держась руками за попу, засеменил к дверям. - Куда?! – тут же остановила его Роза Семёновна, - Ишь разогнался. Э-этто ещё только начало. А ну-ка марш пока в угол. Услышав это, Андрей резко остановился, а потом медленно развернулся и, не переставая тереть попу руками, опустив голову, побрёл в угол. Когда он проходил мимо меня, я мельком увидел его лицо. Оно было всё красное и мокрое от слёз. При этом Андрей продолжал плакать, тихо подвывая. Провожая его взглядом, я думал, что сейчас он встанет в углу у стены и просто будет там стоять. Но то, что я увидел!!! Оказавшись в углу, Андрей, не поворачиваясь, опустился на колени, поднял руки и, сложив их за головой, замер. Это было уже слишком! Мы же в конце концов были не маленькие! Да, мне тоже раньше доводилось стоять в углу. Но, во-первых, это было в детсадовском возрасте! Несколько раз в детском саду и пару раз дома). И, во-вторых: ну не ТАК же! От увиденного у меня нехорошо засосало под ложечкой и стали подкашиваться ноги. К тому же теперь, когда Андрей убрал руки, я увидел его попу с отчётливыми красными полосами на ней. - Давай, Слава, теперь ты ложись. Наблюдая за Андреем, я и не заметил, что Роза Семёновна повернулась и смотрит на меня. Внутри у меня всё упало. На негнущихся ногах я подошёл к дивану и осторожно лёг на него животом вниз. Потом, вспомнив, как лежал Андрей, я тоже положил руки перед собой и вцепился ими в покрывало. Свиста ремня я не слышал. Просто мою попу вдруг обожгло так(!!!), что я взвыл не своим голосом. Мои руки тут же рванулись вниз и сразу же оказались перехваченными в запястьях крепкой рукой Розы Семёновны. А дальше... Боже мой, как это было больно! Крича и визжа во всю силу своих лёгких, я ёрзал и извивался всем телом, пытаясь вырваться, закрыться, убежать от этой невыносимой боли, которая обрушивалась на меня снова и снова. Но Роза Семёновна держала меня крепко, - похоже она имела большой опыт в этом деле, - и я добился лишь того, что пару раз боль полоснула меня не по попе, а по ногам ниже её. Потом эти вспышки боли прекратились, мои руки оказались свободными и, как сквозь туман, я услышал голос Розы Семёновны: - Вставай. Андрей! Хватит там отдыхать! Иди сюда. Давайте меняйтесь местами. Постанывая от никак не проходящей боли, я встал с дивана и, держась руками за попу, медленно пошёл в сторону угла, где только что стоял Андрей. Объяснять Розе Семёновне, что я не маленький, чтобы стоять в углу, и, что вообще это унизительно, у меня уже не было никакого желания. Разминувшись с Андреем около журнального столика, - при этом мы даже не взглянули друг на друга, - я сделал ещё пару шагов и оказался стоящим в углу. После чего, поколебавшись буквально всего секунду, я размазал рукой текущие по щекам слёзы, осторожно опустился на колени и покорно сложил руки за головой. Потом комната снова наполнилась визгами Андрея. Правда теперь к ним ещё добавились уже однажды слышанные мной завывания: «Мамочка!... Не надо!... Не надо больше!... Мамочка!...» Впрочем, ко всему этому я особо уже не прислушивался. Моя собственная попа сейчас болела и ныла так (когда я шёл в угол, пальцы отчётливо нащупали на ней вздувшиеся полосы), что всё остальное отодвинулось куда-то далеко на второй план. Я продолжал стоять и думал только об одном: как же это больно! Никаких мыслей о стыде к этому моменту не было уже и в помине. И, думая об этом, я даже не сразу расслышал голос Розы Семёновны: - Слава. Слава! Ты что уснул там?! Иди ложись. Шморгнув носом, я обернулся и увидел идущего ко мне Андрея. Шёл он очень медленно и как-то странно: немного расставив в стороны полусогнутые ноги и при этом слегка прихрамывал. Руками он снова держался за попу. Поднявшись с колен, я не удержался, поднял свои заплаканные глаза и попытался встретиться с ним взглядом. Но он меня как-будто бы и не видел. Глаза его были опущены вниз и из них ручейками стекали слёзы, а из носа гроздьями свисали сопли, которые он даже не пытался вытереть рукой. Выглядело это отвратительно. Автоматически я провёл рукой у себя под носом, проверяя всё ли у меня там в порядке. Рука осталась мокрой. Я медленно подошёл к дивану и... снова лёг. И сразу же почувствовал мокрое пятно к районе головы. А потом меня снова обожгло этой страшной, невыносимой болью... Как я кричал и извивался! Роза Семёновна снова держала меня за руки. Я не знаю сколько это было раз, но думаю не меньше десяти. Под конец я уже ничего не соображал от боли и, визжа, умолял не бить меня больше. Потом всё прекратилось и я снова услышал: - Меняйтесь! Медленно подымаясь с дивана, мне казалось, что теперь у меня болит не только попа, но уже и всё тело и особенно, почему-то, верх ног. Осторожно переставляя ноги, чтобы не причинять себе лишней боли, я медленно направился... снова в угол. Но на этот раз Андрей и не думал его покидать. Поднявшись на ноги, он вжался в него спиной и, закрывая голову руками, быстро-быстро запричитал: - Мамочка, хорошая, не надо больше! Ну, пожалуйста... Мамочка, я тебя умоляю... Не надо! Роза Семёновна сделала несколько быстрых шагов (при этом по-пути чуть не сбив меня с ног), схватила Андрея за руку и одним рывком вытянула его из угла - прямо на центр комнаты. - Живо на диван! – пронзительно взвизгнула она, - Быстро! Или добавки захотел?!! Продолжая реветь, и, не переставая причитать, как заведённый, Андрей стал снова укладываться на диван. Дальше - я уже не видел. Неровный пол больно давил мне в колени, но эта боль была даже и близко несравнима с той, которой ныла моя попа. Комната снова наполнилась оглушительным визгом Андрея. Всхлипывая, и, всё время опуская то одну руку, то другую, чтобы вытереть текущие из глаз слёзы и из носа сопли, я вдруг с ужасом подумал: а сколько же это будет ещё продолжаться? Панический страх, что это не закончиться никогда, стал медленно, но уверенно вползать в мою душу. - В угол! – вернул меня к реальности резкий голос Розы Семёновны, - Слава! Непроизвольно всхлипнув несколько раз, я опустил руки и медленно встал на ноги. Затем повернулся и, с трудом переставляя ноги, обречённо побрёл к дивану. На прохромавшего мимо меня Андрея, я даже не взглянул. Мне было сейчас не лучше и я отчаянно гадал: сколько же ещё осталось? Подойдя к дивану, я на секунду замер, а потом, собравшись духом, всхлипывая, тихо спросил: - Р-р-роза Семёновна, а с-с-сколько ещё? Роза Семёновна выждала небольшую паузу, а потом, как мне показалось, улыбнувшись, спокойно сказала: - Уже немного, Слава. Ложись и постарайся больше не ёрзать так сильно, а то опять достанется по ногам. Слово «немного» - звучало так обнадёживающе и подбадривающе! Лицо моё снова коснулось мокрого покрывала... И снова была эта невыносимая, оглушающая боль! И снова я, захлёбываясь собственным криком, молил её прекратить это и не бить меня больше... - Всё, Слава. Вставай! Мне даже как-то не сразу поверилось, что я слышу ЭТО. Непроизвольно постанывая от боли, я осторожно встал с дивана и сделал уже привычный шаг в сторону угла, где стоял Андрей. - Не туда, - остановила меня Роза Семёновна, и положив руки мне на плечи, повернула в сторону противоположного угла, - Иди становись там. Пока я шёл в угол, мои руки не переставая гладили горящую огнём и отдающую болью при каждом шаге попу. Она была вся какой-то опухшей и густо покрытой очень болезненными вспухшими полосами. Опустившись на колени, и, сложив руки за головой, я замер, спиной чувствуя, как Роза Семёновна продолжает наблюдать за мной. В комнате повисла тишина. И тут вдруг до меня дошло, что она не сказала «меняйтесь» и что Андрей не пошёл ложиться снова на этот проклятый диван, а продолжает стоять в углу. Неужели это всё! - Значит так... Сейчас вы постоите и подумаете о своих безобразных поступках. Я скажу вам, когда можно будет встать и уйти. И чтобы и звука отсюда не было слышно! Учтите, дверь отрыта и я всё слышу и вижу. Смотрите, чтобы мне не пришлось снова брать в руки ремень. ...Сколько мы стояли, я не знаю. Сейчас я думаю, что это было не более двадцати минут. Но тогда мне это показалось вечностью. Слёзы уже перестали течь из наших глаз и мы с Андреем продолжали только лишь поочерёдно шморгать носами, стараясь втянуть в себя то, что продолжало всё ещё течь из них. Ужасно начали болеть колени и затекли руки. И очень хотелось снова потереть попу. Но я боялся. Я действительно до дрожи в коленях боялся, что если я хотя бы шевельнусь, Роза Семёновна снова скажет мне лечь на диван. - ...Можете вставать. Я думал, что не услышу этих слов уже никогда в жизни. Встав на ноги я первым делом стал растирать затёкшие колени и краем глаза увидел, что Андрей делает то же самое. - Умойтесь и идите к себе наверх. И чтобы я вас до ужина не видела и не слышала. Андрей первым выходил из комнаты и только теперь я увидел его попу «во всей красе». Когда мы сменяли друг друга в углу, мне было не до этого. Выглядела она ужасно. Красные, наливающиеся синевой вспухшие полосы, казалось не оставили на ней живого места. Несколько таких полос чуть ли не полностью обвивали и его ноги. «Неужели и у меня там так же!» — вздрогнув, со страхом подумал я. На веранде я на секунду замешкался — умывальник был на улице, а мы были раздетыми. Однако Андрея это, кажется, ничуть не смутило. Засунув ноги в шлёпанцы (их было несколько пар «ничейных»... они всегда стояли у входных дверей... мы их одевали, когда бегали ночью в туалет), он спокойно вышел на улицу. «А там с дороги всё равно ничего не видно», — с секунду поколебавшись, решил я и последовал за ним. Умыв лица, мы вернулись в дом. Чувство стыда, неловкости, - мы же были абсолютно голыми! - снова стало возвращаться ко мне. Но Розу Семёновну это похоже ни капельки не смущало. Окинув нас строгим взглядом, она велела нам забрать с собой нашу одежду и идти наверх. Поднявшись к себе, Андрей сразу же плюхнулся на кровать, попой вверх. А я не удержался и подошёл к зеркалу. Ничего «нового» я там не увидел. Моя попа выглядела почти так же, как и у Андрея: множество вспухших красно-синих полос... причём и на ногах, чуть ниже попы, тоже, а одна была даже на пояснице. Помню, что увидев всё это, меня тогда сразу же кольнула мысль: а как же я теперь буду сидеть? Вспухшие полосы отдавались болью, даже если до них просто дотрагивался пальцем. О том, чтобы сейчас сесть на них, не могло быть и речи. Потом я тоже лег, как и Андрей, и стал думать. Сейчас, конечно, уже не помню, о чём. Мы долго лежали молча, но потом всё-таки разговорились. Вначале Андрей сказал, что-то типа того, что «здорово нам досталось». А я тогда, не удержался, и спросил то, что меня «скребло» больше всего: «А что она всегда, когда наказывает, заставляет тебя так раздеваться?» Андрей как-то очень равнодушно ответил «Да», а потом с удивлением в голосе спросил: «А у тебя дома что – по-другому?» Узнав, что у меня дома вообще ТАКОГО не бывает, он даже приподнялся на локтях и недоверчиво посмотрел на меня. Когда мне всё же удалось убедить его, что это действительно так, он ещё с большим удивлением спросил, почему же я тогда захотел чтобы меня ЕГО мама наказала. Я долго пытался ему объяснить, что не хотел, чтобы у меня дома узнали о куреве и о том, что мы якобы подглядывали за голыми женщинами. Пытался объяснить ему и то, почему я этого не хотел. Но он меня, по-моему, так и не понял. В его понимании порка была самым страшным наказанием. А всё остальное – ерунда. Потом я ещё порасспрашивал его насчёт стояния в углу. Оказалось, что Роза Семёновна практикует это довольно-таки часто. Иногда это обходиться без порки, «...только тогда стоять приходиться очень долго...», а иногда, когда что-то очень серьёзное, идёт как дополнение к ремню. «Но это ерунда. Только колени потом болят немножко, — закончив рассказывать про это, резюмировал Андрей, - Хреново только, когда к нам кто-нибудь в гости приходит в этот момент». От такого откровения меня передёрнуло. Я и представить себе даже не мог, чтобы у нас дома могло быть такое. Когда Роза Семёновна позвала нас идти ужинать, мы встали, натянули трусы (вот когда я впервые оценил, как это хорошо, что они мне чуть-чуть великоваты) и я потянулся за майкой. «Пошли в трусах», — предложил мне Андрей. Андрей часто разгуливал по дому и участку в одних трусах и часто садился в таком виде за стол. Роза Семёновна никогда ничего не имела против этого. Я же, как уже писал выше, всегда очень стеснялся появляться перед ней в таком виде. Правда после сегодняшнего, стесняться этого было уже просто глупо. И тем не менее мне совсем не хотелось появляться перед ней в таком виде. Но... одеваться! В общем, на ужин мы отправились в одних трусах. Первое, что я увидел, когда мы зашли на кухню, это были подушки, которые лежали на наших табуретках. - Садитесь за стол, - сказала Роза Семёновна. Голос её звучал спокойно и я бы даже сказал ласково. Андрей подошёл к своему месту и осторожно опустился на табуретку. И тут же быстро встал, схватившись руками за попу. Опустив голову, он искоса бросил быстрый взгляд на меня, а потом жалобно сказал: - Мам, а можно мы стоя будем? - Конечно-конечно, - тут же засуетилась Роза Семёновна и сама отодвинула в сторону наши табуретки, - Давайте, подходите к столу и кушайте. Спал я очень плохо. О том, чтобы лечь на спину или хотя бы на бок, не могло быть и речи. А спать на животе оказалось крайне неудобно. При этом любое шевеление во сне, сразу же отдавалось болью в попе, и эта боль тут же будила меня. Утром, когда мы заканчивали завтракать (конечно же, снова стоя), Роза Семёновна, строго взглянув на нас, сказала: - Мальчики, я надеюсь, вы понимаете, что вчера были наказаны заслуженно? Андрей тут же опустил глаза и тихо сказал: - Да, мама. Роза Семёновна перевела свой взгляд на меня. И мне ничего не оставалось, как тоже выдавить из себя «Да». При этом я просто физически ощутил, как от стыда краснеет моё лицо. - Ну, вот и отлично, - сразу же подобрела Роза Семёновна, - Ну, что - покушали уже? Молодцы. Ну, тогда можете идти гулять. Весь день мы провели в лесу около нашего шалаша. В основном провалялись на покрывале, которое брали всегда с собой, когда шли туда. Только раз на обед сходили. Обедали мы уже сидя. Только на подушках, конечно! Кстати, потом попа перестала болеть очень быстро, а вот полосы от ремешка сходили почти целую неделю. Я даже уже волноваться начал: а вдруг они не сойдут до самого моего отъезда домой! Как же я тогда буду?! Но, к счастью, всё обошлось - они сошли. Ну, а дальше всё постепенно стало возвращаться «на круги своя». Мы гуляли, играли, почти каждый день ходили на наше тайное место и купались в реке. В общем, отдыхали. Что изменилось? Во-первых, несколько последующих дней Роза Семёновна была необычайно ласкова с нами. «Андрюшенька, Славушка...», - приговаривала она. Я сейчас, вспоминая всё это, думаю, что она тогда всё-таки немного «перестаралась». Как я уже писал, от неё пахло алкоголем и возможно она была не так уже и слабо датая! Конечно, это всего лишь моё предположение… В общем, потом, когда до неё дошло, что слишком уж сурово она нас наказала, она и стала такой «добренькой». И, во-вторых, я стал её очень бояться и, соответственно, стал теперь безпрекословно во всём слушаться. Совсем, как Андрей. А может даже ещё и больше, чем Андрей. Раньше я мог где-то немного поспорить, что-то возразить, немного покапризничать... Конечно, всё это было в пределах моего довольно-таки хорошего воспитания. А теперь... Теперь - нет. Причём этот страх перед ней оставался у меня и потом довольно-таки долгое время. Я точно уже не помню, но мне кажется, что аж до конца пятого класса. Вспоминая это, я даже подумал о том, что если бы тогда случилась такая ситуация, что она решила меня снова наказать... Ну, например, я пришёл к Андрею, а она: «Слава! А как там у тебя дела в школе?... Ах, ты сегодня двойку получил... Так-так... А ну-ка, давай раздевайся и ложись на диван»... Я думаю, я бы её послушался. Это был именно тот случай, про который говорят: «Как кролик перед удавом». А вообще... Конечно, это всё не прошло для меня бесследно. Быть впервые ТАК наказанным, да ещё с таким унижением! Тот случай с мужиком сразу как-то померк, по сравнению с этим! Я «спал и видел» чтобы быстрее вернуться домой. Считал каждый оставшийся день. Особенно тоскливо становилось вечерами. Днём-то, играя с Андреем, я как-то забывался, а вечерами вдруг так накатывало. Ну, и вообще... Что-то тогда во мне, конечно, изменилось Я хотел написать «сломалось», но не уверен, что это слово точно бы передало то моё состояние. К счастью, после этого случая, ничего такого «знаменательного» до конца моего пребывания на даче, с нами больше не произошло. Один только раз, за пару дней до отъезда, мы с Андреем немного заигрались.Носились друг за другом между грядками. Да так, что я даже не услышал, как Роза Семёновна дважды сделала нам замечание, чтобы мы «не скакали тут». И только когда она уже хорошо рявкнула на нас, я услышал её. Тем более, что она сказала, что мы сейчас отправимся в угол, если сию же секунду не успокоимся. Как я тогда перепугался! Естественно, мы тут же «успокоились» и поспешили убраться в свою комнату, где потом Андрей долго выпытывал у меня: чего я так пересцал. Сам он не особо боялся стояния в углу. Угол – это не ремень. Мне было тяжело объяснить ему, что я боюсь не боли в коленках, а снова этого унижения. Тем более тогда, когда я расспрашивал его об этих стояниях в углу, он сказал, что даже если это без ремня, всё равно штаны и трусы снимаешь и стоишь с голой попой. «Мама говорит, что так лучше доходит. Мол, тогда помнишь, что следующий раз может быть и ремень», - так объяснил он мне это тогда... Пережить снова такое унижение! Нет! Мне этого совсем не хотелось. Но Андрей меня тогда всё-таки не очень понял. Ах, да! Я ещё забыл сказать, что я потом ещё дважды, - один раз сразу же на другой день после наказания, а второй раз перед самым отъездом, - подходил к Розе Семёновне и просил её чтобы она ничего не рассказывала моим родителям. И каждый раз она клятвенно заверяла меня что не сделает этого. «Ну, зачем же, чтобы тебя наказывали дважды за одно и то же. Не волнуйся, Славушка. Это останется только между нами». О том, что меня за это никто бы ТАК и не наказывал, я не стал ей объяснять. Она бы этого уж точно не поняла. Сдержала ли она в дальнейшем своё слово, или нет – я не знаю. Вернее, раньше я всегда считал, что – да. Никто и никогда со мной об этом дома не говорил и всё выглядело так, что об этом действительно никто ничего не знает. А вот сейчас, вспоминая всё это, в мою душу забрались сомнения. Дело в том, что с начала нового учебного года отношения между мамой и Розой Семёновной как-то резко охладели. Возможно это было потому, что я больше не сидел с Андреем. Я снова сел с Ромкой. А возможно и потому, что всё-таки мама узнала об этом случае. Но отлично зная и понимая меня, как никто другой, делала вид, что не знает об этом. И ещё почему я так думаю... Сейчас, будучи уже взрослым, к тому же с достаточно богатым жизненным опытом, я научился неплохо разбираться в людях. Так вот, Роза Семёновна была из тех людей, которые могут хранить чужой секрет не более нескольких секунд, а потом бегут рассказать о нём «по-секрету» всем кругом. Так что, я думаю, она потом всё же «по большому секрету» рассказала об этом моей маме. Но это я уже так... Так сказать, мысли вслух! Конечно, я не помню всё это так подробно, как описал. Есть тут немного, так сказать, и художественного домысла. Но просто мне очень хотелось, как можно лучше, восстановить ту атмосферу и все те мои ощущения, чувства, которые я испытал тогда. Например, я, конечно же, не помню в точности тех слов, которые произносили мы тогда, но я помню смысл тех разговоров, помню о чём они были. Я отлично помню, что самое большое потрясение у меня тогда было не от самого наказания, а от того, что я был при этом абсолютно голым. До самого конца моего пребывания на даче, каждый раз, встречая Розу Семёновну я вспоминал это и мне становилось от этого не по себе. А вот по сколько раз нам пришлось ложиться тогда на диван, я уже в точности не помню. Но наказывала она нас именно так: то одного, то другого... то одного, то другого... При этом стояние в углу получалось очень быстрым. Зная, что ожидает дальше - уходить из него «очень не хотелось». А вообще в памяти, при всём при этом, остались действительно удивительные мелочи. Например, я как сейчас вижу те табуретки на кухне: на одной сидение было красное, а на другой зелёное... Или фикус, стоящий на журнальном столике в комнате Розы Сергеевны... Дерево с кривым стволом, на котором висел рукомойник... Белый с васильками бидон, с которым мы ходили за молоком... Яркий, весь в каких-то огромных тропических цветах длинный халат Розы Семёновны... И многое-многое другое... Впрочем, конечно, очень многое и забылось. Конец июня. Расставались мы тогда очень «душевно и сердечно». Роза Семёновна наговорила моей маме кучу всякого хорошего про меня, а мама очень долго и абсолютно искренне благодарила её за всё то, что она сделала для нас. А я тогда стоял рядом и больше всего боялся, что вдруг Роза Семёновна возьмёт, и всё-таки расскажет маме о том, что случилось. Но, к счастью, этого не произошло. Прощаясь, я тоже вежливо поблагодарил её «за всё - за всё». При этом, я, конечно, не имел тогда в виду то, как она нас наказала. Что у меня ещё осталось в воспоминаниях о том лете?... [...] Ну вот, наверное, и всё. Да, вот что я ещё забыл сказать! После той моей поездки на дачу, мой «нездоровый» интерес к теме наказания на какое-то время полностью пропал и вернулся ко мне назад только уже зимой. Причём, вот что примечательно: эта тема и то, что произошло со мной на даче, всегда оставались для меня абсолютно разными вещами. Вот теперь, пожалуй, действительно, всё...
allenax: Душевно и искренне!
полная версия страницы