Форум » Рассказы, написанные посетителями нашего форума и авторами интернет-ресурсов. » Параллели. автор DirtyPaws » Ответить
Параллели. автор DirtyPaws
Гость: Параллели автор DirtyPaws https://ficbook.net/readfic/9665553 Суббота — худший день на неделе. Не спорьте. Вы просто не понимаете. Для вас суббота — день, когда вы можете не думать о пыльном классе, о душной работе, о набитом битком общественном транспорте, о пробках на дороге. Для вас суббота — выходной. Для меня — день боли. Для вас суббота — день, когда вы можете повидать семью. Навестить одинокую бабулю, проведать родителей в другом городе или сводить младшую сестрёнку в кино. Для меня суббота — день, когда я мечтаю, чтобы у меня не было семьи. Не подумайте, я люблю свою семью. Маму, старшего брата, младшую сестру. Отца. Они чуткие, весёлые, интересные. С ними классно. Я правда их люблю. Но только не в субботу. Потому что в субботу я не могу испытывать любовь. В субботу я не могу испытывать ничего, кроме липкого страха и мучительной, разрушающей боли. Я знаю: это звучит так, будто я драматизирую. Брат говорит, что я реагирую слишком остро. Как чувствую, так и реагирую. Сестрёнка говорит, что родители желают нам добра. Это она не сама придумала, конечно, — ей внушила мама. Мне мама говорит, что у меня нет выбора. Что семейные правила для всех одни и не мне судить, справедливые ли они. А я и не сужу. Отец говорит, что мне нужно научиться отвечать за свои поступки. И терпеть. Я не хочу уметь отвечать за свои поступки так. Я не хочу уметь терпеть такое. Всё, что мне остаётся, — приспосабливаться. Не нарываться. Соблюдать все правила, что есть — и даже несколько тех, которых нет. На всякий случай. Это сложнее, чем кажется. Не потому, что отец придирается — нет, список правил висит на пробковой доске в прихожей, и он не выдумывает ничего на ходу. Не потому, что правила эти какие-то невыполнимые — обычные правила, как у всех. И не потому, что кто-то сваливает на другого свою вину — у нас в семье так не принято. Просто мне не везёт. То тарелку разобью, загружая посудомоечную машину, то табурет подо мной сломается, пока кроссовки шнурую, то всему классу замечания в дневники напишут, потому что несколько идиотов на ушах стояли. Я очень стараюсь, правда. Отец часто меня хвалит и говорит, что из меня будет толк. Мне хотелось бы, чтобы он почаще говорил: «Сегодня без порки». Но сегодня всё снова не так. Я рассматриваю дверь шкафа, выкрашенную в белый: полосы краски, еле заметные капельки, которые так и не растеклись, застыли, будто смола. Брат стоит рядом, прикрыв глаза. Размеренно дышит. Это немного успокаивает. Я хочу относиться ко всему так, как относится он. Но у меня никогда не получится. Меня трясёт. Я слышу, как ремень опускается на тело сестры, и меня будто выворачивает наизнанку. Нервными окончаниями наружу. Старое кресло, зелёное в чёрные квадраты, стоит посреди прихожей. Я ненавижу его: ненавижу текстурную, шершавую обивку, ненавижу исцарапанные деревянные подлокотники, ненавижу тяжёлые ножки, которые царапают линолеум, если дёргаться слишком сильно. Отец сидит в кресле, а сестра лежит у него на коленях. Она ещё маленькая, чтобы стоять. Он её жалеет. Жалеет. Бьёт вполсилы. Но она всё равно рыдает и твердит: «Папочка, прости». Лопатки жжёт неизбежность. Я заставляю себя не оборачиваться, не встречаться с этой неизбежностью лицом к лицу раньше срока. Изучаю потёки краски. Сестра умоляет прекратить. Мне очень хочется, чтобы отец её услышал и закончил это наконец. Мне очень хочется, чтобы отец бил её вечно. Потому что потом наступит моя очередь. Шлепки затихают. Сестра поднимается и, всхлипывая, уходит в детскую. Внутри холодеет. Хочется рвануть к входной двери и нестись вниз по лестнице, не считая пролётов. Но я этого не сделаю. Вместо этого я подойду к креслу, когда меня позовут. Робко взгляну на отца. Перечислю нарушенные правила под его короткие одобрительные кивки. Если я чего-то не назову — получу штрафные. Так что лучше назвать всё. Даже то, о чём он может не знать. Он всегда всё знает. Сниму бельё, перегнусь через спинку кресла, впиваясь пальцами в подлокотники. Я ненавижу боль. Боль превращает человека в животное. Заставляет мычать, рычать, скулить. Боль превращает человека в червя, вынуждая корчиться и извиваться. Боль унижает. Я никогда не буду уважать отца так, как он того требует. Я не могу уважать того, кто унижает других. Боль приходит без стука. У боли нет ключей к моему телу, у неё нет даже отмычек. Она выбивает дверь с ноги. А уходя, кое-как навешивает её обратно на раздолбанные петли. Я напрягаюсь, вжимаю голову в плечи, сбиваюсь с дыхания. Удары сыплются один за одним, я не пытаюсь их считать. Я не пытаюсь думать о своём поведении, о своих ошибках, о нарушенных правилах. Я не могу думать ни о чём, кроме боли. Она везде. Она заполняет всё моё сознание, всё моё тело, каждую клеточку. Я — боль. Я кричу, чтобы выгнать её из себя. Выталкиваю, выплёвываю, выдыхаю. Каждый раз заново узнаю, что так просто от неё не избавиться. Её цепкие когти впиваются в тело слишком сильно. Будто навсегда. Я не прошу у отца прощения и не умоляю прекратить. Я знаю, что всё это бесполезно. Я знаю, что он не услышит. Мой единственный собеседник — боль. Слёзы мелким бисером разбиваются об отвратительную зелёную обивку. Подлокотники скрипят под пальцами. Горло саднит. В голове трещит. Удары прекращаются, а слёзы — нет. Слёзы — это хорошо. Слёзы — это экстракт боли. Я не хочу переставать плакать. Я хочу выдавить из себя всё, что бушует внутри. Я поднимаюсь, натягиваю бельё, ухожу в комнату — и плачу, плачу, плачу. Пока соль не вытесняет боль. Из-за дверей слышно, как отец порет брата. Он терпит молча. ------------------------------------------------------------------------------------------------------------ Неделя тянется бесконечно долго. Понедельник сменяется вторником, вторник — средой, но до самой пятницы мне кажется, что суббота будет ещё очень нескоро. Это ненормально — ждать субботы. Это ненормально — жаждать её. Ненормально. Не надо мне об этом говорить — я знаю. Знаю. Но смотрю на календарь с трепетом, загибаю пальцы, наслаждаюсь предвкушением. Позволяю волнам дрожи прошивать тело. Я не знаю, когда это началось. Я точно помню, что так было не всегда. Я точно помню, что когда-то это было страшно до тошноты и очень унизительно. Но совсем не помню, когда выключатель внутри меня перещёлкнуло. Меня это немного пугает. Смущает, сбивает с толку. Такого нельзя хотеть, нельзя ждать. От такого нельзя получать удовольствие. Это ненормально. Это сумасшествие. Мне пора в дурку. Брат говорит, что я придаю этому слишком много значения. Что мне нужно меньше об этом думать. Но у меня не получается. Сестрёнка говорит, что боль очищает. Это она не сама придумала, конечно, — ей внушила мама. Мне, наверное, тоже. Но нет, я получаю удовольствие не от очищения. Отец говорит, что я будто специально напрашиваюсь. Он почти прав. Мне не нравится, когда он злится. Мне не нравится видеть разочарование в его глазах. Но я ничего не могу с собой поделать. Сколько ни стараюсь — правила нарушаются сами собой. Наверное, это подсознание. Я не делаю того, что рассердит его по-настоящему. Того, что заставит его сомневаться, правильно ли он меня воспитывает. Правильно. Я нарушаю правила аккуратно и мягко, не бунтуя против его авторитета. Список правил висит на пробковой доске в прихожей. Я знаю их наизусть, я буквально знаю место каждого слова. Каждое воскресенье я говорю себе, что пора остановиться. Каждый понедельник, причёсываясь у зеркала, я кошу глазом на список. Перекатываю языком шероховатости слов. Послушание. Авторитет. Дисциплина. Чистота. Аккуратность. Во вторник жирная тарелка выскальзывает у меня из рук на пути к посудомоечной машине. В среду я забываю включить будильник и чуть не опаздываю в школу — чуть, потому что реальные неприятности там мне не нужны. Мне нужно, чтобы отец смотрел с лёгким укором и полушутя угрожал субботой, заставляя ловить очередную волну мурашек и проверять календарь. В четверг я веду себя безупречно, чтобы провокация не была настолько очевидной. В пятницу забываю убрать со стола, а когда мне об этом напоминают, довольно дерзко шучу о том, что не хочу разбить ещё одну тарелку. Отец щёлкает меня по носу и обещает обсудить всё завтра. Цель достигнута. Я рассматриваю дверь шкафа и стараюсь не улыбаться. Сердце гулко пульсирует в животе. Я концентрируюсь на потёках краски, несовершенных, вызывающих, но таких красивых. Брат размеренно дышит рядом. Для него это что-то вроде прививки. Сделал — и пошёл дальше. Прививка послушания. Я тихо хмыкаю. Брат еле заметно качает головой, не поворачиваясь ко мне. Мы должны стоять тихо и смирно. Но я изредка вздрагиваю от мурашек. Слушаю, как ремень опускается на тело сестры. Звуки завораживают. Злые щелчки ремня, её отчаянные всхлипы. Сестра лежит на коленях у отца. Я так не хочу: это слишком близко, слишком… Интимно. Но она ещё маленькая, чтобы выдержать порку стоя. А мне нравится перегибаться через кресло, ощущать ладонями тёплое дерево подлокотников, касаться кожей приятно-щекотной зелёной обивки, чувствовать под ногами надёжный, но мягкий линолеум. Скорее бы. Я жадно облизываю пересохшие губы. Мне так хочется повернуться и посмотреть. Но я сдерживаюсь — нельзя. Сейчас нарушать правила уже неуместно. Я это знаю. Чувствую. Мне бы очень хотелось посмотреть на себя со стороны. На то, как ремень разрисовывает задницу, на то, как я выгибаюсь под ударом и подставляюсь для следующего. В коридоре есть зеркало, но отец всегда ставит кресло так, что у меня не получается посмотреть. К сожалению. Или к счастью. Отец наконец заканчивает с сестрой и отпускает её в детскую. Меня колотит. Я не могу сказать, что не боюсь порки. Боюсь. Но это хорошо в куда большей степени, чем плохо. Я умудряюсь не пропустить вдох, когда отец подзывает меня к себе. Подхожу к креслу, перечисляю нарушенные правила. Отец кивает, слегка улыбаясь. Я люблю эту покровительственную улыбку по субботам. Ну, то есть мне вообще нравится, когда он улыбается. Но эта — какая-то особенная. Я говорю честно и прямо, не преуменьшая и преувеличивая свои косяки. В этом ритуале тоже есть что-то очень волнительное и приятное. Он будто даёт уверенность, что каков бы ни был промах, каким бы строгим ни было наказание, отец всё равно нас любит. Любыми. Он мягко треплет меня по голове и поднимается. Вот оно. Вот оно. Дрожащими пальцами снимаю бельё, устраиваюсь на кресле, опираюсь на подлокотники, упираюсь в пол. Замираю в предвкушении такого неправильного, такого странного, такого ненормального удовольствия. Боль облизывает тело солоноватой морской волной. И я в ней растворяюсь, позволяю ей заполнить себя до краёв. Я не пытаюсь терпеть. Я не хочу терпеть. Я хочу чувствовать. Кожа горит. Малейшее движение воздуха ощущается так остро, что я скулю между ударами. Не потому, что не в силах это выносить. Я хочу чувствовать ещё острее, ещё ярче. Я не думаю о своём поведении, как того хотел бы отец, но я думаю о том, что меня сюда привело. Думаю об этом невероятно-неправильном кайфе, который позволяет мне чувствовать каждой клеточкой тела. Думаю о боли. Я хватаю ртом воздух, такой сладкий от удовольствия, такой солёный от слёз, такой терпкий от боли. Такой вкусный. Я так хочу задержаться в этом ощущении. Но я уже знаю: более строгое наказание не приносит желаемого. Я только быстрее устаю. Я уже знаю: невозможно чувствовать больше, чем я чувствую сейчас. Остаётся только наслаждаться. Мне не нужно прятать удовольствие в стонах и всхлипах. Они всегда получаются правдоподобными. Я не изображаю, что мне больно. Мне действительно больно. Больно до слёз, до побелевших костяшек, до крови на прокушенной губе — такой же сладкой, солёной, терпкой, как воздух вокруг. А то, что мне хорошо оттого, что больно… Может быть, отец об этом догадывается. Ну и пусть. Всю неделю мне кажется, что со мной что-то не так. Что это ненормально, что мне пора в дурку. В субботу мне плевать. В субботу не остаётся ничего, кроме боли. А боль безапелляционно запрещает думать о чём-либо, кроме неё. И я подчиняюсь. Удары прекращаются. Отец даёт время, чтобы прийти в себя. Я выравниваю дыхание, прислушиваюсь к ощущениям. Она всё ещё со мной, всё ещё во мне. Поднимаюсь, натягиваю бельё и ухожу в комнату. Слушаю, как отец порет брата, и качаюсь на причудливых волнах боли и удовольствия.
Ответов - 2
Дым: Разве автор посетитель нашего форума? Почему в этот раздел?
Guran: Дым пишет: автор посетитель нашего форума? Вот не знаю, посетитель ли.. Но я не знаю и того, кто отправил рассказы на Форум.
полная версия страницы