Форум » Рассказы, написанные посетителями нашего форума и авторами интернет-ресурсов. » Кузнечик. Звездопад весной(автор) » Ответить
Кузнечик. Звездопад весной(автор)
Гость: Кузнечик Звездопад весной https://ficbook.net/readfic/8642873 1 Кузнечик очень ждал своего дня рождения. В этом году всё будет иначе, не как на десятилетие. Тогда мама выдала ему пакет конфет — ровно тридцать пять штук: одноклассникам по штуке, учительнице — три. В классе Кузнечика было тридцать три ученика, и он понимал, что сумма не сходится: если учительнице три, то остается тридцать две, по одной на каждого, кроме него самого. А Кузнечик тоже хотел конфету из черствой помадки, облитой давно поседевшим от температурных переживаний шоколадом. Начиналось всё традиционно. Класс по команде учительницы прокричал: — Поз-дра-вля-ем! Поз-дра-вля-ем! Поз-дра-вля-ем! Смущенный Кузнечик прошел вдоль рядов, кладя на край каждой парты по конфете. Кто-то тут же начал разворачивать и комментировать белесые разводы на помятом шоколаде, кто-то кривился уже от одного взгляда на фантик. Но многие просто жадно хватали угощение, потому что и им жилось не лучше. Потом Кузнечик подошел к столу Натальи Владимировны и вручил было оставшиеся конфеты, но синхронного движения не получилось, учительница встала, ее рука оказалась выше, чем рассчитывал Кузнечик, и конфеты посыпались вниз. Он поспешно нагнулся и подобрал их с пола. Мучительно краснея, поднял голову, увидел, что Наталья Владимировна отвела взгляд то ли из деликатности, то ли от неловкости. Сжал в кулаке одну конфету, остальные две неуклюже сунул учительнице и поспешил вернуться на место. Фантик предательски похрустывал в руке, хотя Кузнечик и старался совсем не шевелиться. — Что тебе подарили? — спросила учительница. Она всегда спрашивала и всегда выражала восторг, даже если дети отвечали, что им подарили носки или майку. — Ничего, — пробормотал Кузнечик. — Маме пока зарплату не дали. Конечно, Сережка щедро разрешил ему в любое время играть с помятым жестяным грузовиком, который изначально Кузнечику же и принадлежал, пока не перешел брату по наследству, но об этом даже упоминать нельзя, заклюют. — Значит, потом подарят, — поспешно сказала Наталья Владимировна. — Когда мама получит зарплату. — А сколько она зарабатывает? — спросил с задней парты Рыжик. — Рыжиков! — оборвала его Наталья Владимировна.— Это неудобный вопрос. Кузнечик низко-низко опустил голову, чувствуя, как краснеют от стыда уши. Сейчас Наталья Владимировна спросит, какой у него будет торт, сколько гостей придет… Она всегда спрашивает. Но Наталья Владимировна не спросила, видимо, поняв, что и торта не будет. Вместо этого она сказала: — Пусть твой день рождения будет радостным! А потом подарила наклейку с машиной, и тогда Кузнечик понял, что она сама не верит, будто с маминой зарплаты ему купят подарок. Просто так сказала, чтобы одноклассники не дразнили. Другим-то ничего не дарила, только поздравляла на словах. Он взял наклейку левой рукой, в правой все еще сжимая украденную конфету. Очень хотелось плакать. Подтаявшую конфету он поспешно, безо всякого удовольствия проглотил на перемене, отвернувшись к окну в коридоре и чувствуя себя преступником. Фантик сунул в карман, потому что избавляться от улики при свидетелях побоялся. Это было плохим решением. К концу дня преступление забылось, а фантик остался. И дома был вполне закономерно найден мамой. Кузнечик сам знал, что он вор, но мама все равно ему об этом сказала. Говорить мама умела… Потом с работы вернулся усталый раздраженный отец, и мама тут же ему нажаловалась. Так и вышло, что вместо подарка на юбилей Кузнечик получил ремня. Но в этом году все будет по-другому. Кузнечик сам накопил себе на подарок, зарабатывая всеми доступными способами: мыл машины, за сдачу бегал за сигаретами и газетами для соседей, один раз покрасил бабульке с первого этажа забор вокруг импровизированного огорода. Деньги на прошлой неделе торжественно вручил отцу, чтобы тот выкупил у начальника старый велосипед. Сумма была чуть меньше той, которую затребовал начальник, но отец обещал поторговаться. Нет, этот день рождения обязан пройти прекрасно. У Кузнечика будет подарок, пусть и купленный на свои деньги. Об этом можно будет рассказать в школе, причем рассказать с гордостью. А еще мама, может быть, даже испечет торт, если удастся раздобыть яиц. Весь прошлый месяц они ели пустые макароны и пшенные биточки, но зато сэкономили. Кузнечик проснулся сам, не по будильнику, и прошлепал босиком на кухню, почему-то ожидая, что мама уже вовсю колдует над тортом. — Ты чего так рано соскочил? — хмуро спросил отец, помешивая крепкий чай в своей любимой чашке с отбитым ушком. Отец всегда уходил на работу затемно, и Кузнечик редко видел его по утрам. Отвечать было неудобно, как будто напрашиваешься на поздравления. Кузнечик посмотрел на встроенные в радио часы и пожал плечами. Отец хмыкнул и загородился от него газетой. Кузнечик тихо отступил в коридор. Мешать отцу не хотелось, настроение у него было явно не очень. Наверное, опять на работе неприятности. Поразмыслив немного, Кузнечик вернулся в не успевшую остыть кровать и закрыл глаза, стараясь поспать еще немного. Надо дать родителям время на подготовку волшебства, а то он, дурак, действительно рано соскочил, чуть всё не испортил. Спать, конечно, не получилось, но Кузнечик честно провалялся в постели еще целый час, слушая, как сопит Сережка, как тяжело ступает отец, собираясь на работу. Хотел услышать, как зашуршит шинами велосипед, когда отец заведет его в коридор, но одновременно и не хотел, потому что тогда можно будет притвориться на секунду, что это сюрприз, и обрадоваться еще больше. Отец ушел, и Кузнечик тут же выскользнул в коридор. Велосипеда не было. Еле сдержав разочарование, Кузнечик констатировал, что велосипед будет вечером, когда отец вернется. Ну и ладно, чем дольше ожидание, тем приятнее будет наконец вскочить в седло. В родительской спальне затрезвонил будильник, и Кузнечик снова поспешил вернуться в кровать. Успел за секунду до того, как всклокоченная мама просунула голову в дверь и крикнула привычно: — Пора в школу! Сережка заворочался сонно, потом резко сел на кровати. — С днем рождения! — завопил он, кидаясь Кузнечику на шею. Кузнечик со смехом увернулся от объятий, а Сережка уже совал ему помятую открытку собственного изготовления. — С днем рождения, — сказала как-то рассеянно мама и взъерошила Кузнечику волосы. — Совсем большой стал… — Торт будет? — спросил Сережка. Кузнечик почувствовал прилив благодарности за эту его непосредственность. Сам бы он спрашивать не стал, боясь расстроить маму, и терзался бы весь день незнанием. Мама покачала головой, и Сережка разочарованно оттопырил нижнюю губу. — Зато в этом году будет подарок, — поспешно сказала мама, и Кузнечик улыбнулся. Конечно, будет! Просто попозже. Кузнечик уже стал слишком взрослым для раздачи конфет, и это радовало: чем меньше внимания, тем лучше. — Что тебе подарили? — спросил неугомонный Рыжик на первой же перемене. — Велосипед, — ответил Кузнечик, стараясь звучать не слишком напыщенно. Одноклассники загалдели. Большинству это показалось наглым враньем, кое-кто завидовал вслух, остальные удивленно таращили глаза. Кузнечик их понимал. Он и сам себе завидовал и до конца не верил. Но это правда, у него теперь будет велосипед. Домой он летел как на крыльях, хотя и понимал, что отец с работы еще не вернулся, а значит, и подарка пока не будет. Мама хлопотала на кухне, и по всей квартире расползся чад: форточку лишний раз не открывали, чтобы не напустить холод. — Торт? — спросил Кузнечик у гипнотизировавшего маму голодным взглядом Сережки. — Оладьи, — ответил брат. — Яблочные. Ну, это тоже хорошо. Кузнечик сел рядом с Сережкой, и теперь они уже вдвоем наблюдали за каждым маминым движением. Вскоре вернулся с работы отец. — По какому случаю банкет? — спросил он, бросив быстрый взгляд на желтое рельефное блюдо с выложенными красивой горкой оладьями. — Именинника поздравить не хочешь? — спросила мама. — Что, сегодня, что ли? — озадаченно нахмурился отец. — Ну, поздравляю. — Спасибо, — пробормотал Кузнечик. Оладьи оказались на удивление безвкусными. — А теперь подарок, — сказала мама, когда Кузнечик и Сережка помыли посуду. Глаза Кузнечика вспыхнули недоверчивой радостью. Значит, подарок все же будет, хоть отец и забыл про его день рождения? Или он просто сделал вид? — Загляни за штору, — улыбнулась мама. Кузнечик непонимающе посмотрел на нее. Разве велосипед там поместится? Но он все же заглянул и обнаружил стоящий на подоконнике пакет. — Открой, — подбодрила его мама. Кузнечик открыл пакет и увидел аккуратно свернутые трикотажные штаны с начесом. — Тепленькие, чтобы не мерз. Кузнечик сглотнул. — А… велосипед? — прошептал он. — Какой велосипед? Какой велосипед? — взвился вдруг отец, и Кузнечик вздрогнул. — Велосипед ему подавай! — Но я же… — Кузнечик умолк, испуганно глядя на отца. — Продал Михалыч твой велосипед Семенову, — сказал отец. — Давно уже продал, месяц назад. — Но как же… Договорились же… А деньги? — Что деньги? Все равно там даже на половину велосипеда не хватало. — Где они? — пролепетал Кузнечик. — А на какие шиши, по-твоему, мы жить должны? Велосипед ему подавай, а семья пухни с голоду, да? Всё вам только дай, дай, дай! Заработал — поделись. Я что-то себе велосипедов не покупаю, всё на вас трачу. Ты же знаешь, что матери зарплату не платят… Кузнечик всхлипнул. — Скажи спасибо, что хоть штаны тебе купили, — продолжал отец. — Не надо, — вмешалась было мать. — Что не надо? Правду говорить не надо? Вырастила эгоиста… Отец раздраженно махнул рукой, и тут Кузнечика прорвало. — Ты не имеешь права! — крикнул он. — Это мои деньги, я заработал, я… Пощечина прекратила эту пламенную речь. Кузнечик схватился за пылающую щеку, поднял на отца полные слез глаза и срывающимся голосом сказал: — Ненавижу тебя. 2 Уроки географии Кузнечик не любил. Наверное, всё началось с того момента, когда Людмила Васильевна сказала, глядя на сданную Кузнечиком работу: — Это — неуважение к учителю. Они в тот день почему-то проходили дорожные знаки, и каждому нужно было нарисовать по два знака на альбомных листах. У Кузнечика не было ни альбомных листов, ни цветных карандашей. Была тетрадка в противную темно-сиреневую смазанную клетку, от которой болели глаза, и ручка, пишущая непонятным оттенком черно-синего и оставляющая линии разной толщины и даже кляксы. Паста в ней то ли подсохла, то ли сразу была такой неравномерной. В общем, знаки получились так себе, Кузнечик и сам это понимал. Но дело было совсем не в неуважении, а в чертовой ручке и не менее чертовой тетрадке. Людмила Васильевна так не считала. Она вернула листок Кузнечику, сказав: — Ты не только себя унизил, ты меня унизил, понимаешь? Кузнечик поджал губы, понимая, что извиниться не сможет. — Дневник на стол. На следующий день отец швырнул ему новый альбом, и Кузнечик весь вечер рисовал в нем Сережкиными восковыми мелками дорожные знаки, лежа на животе на полу большой комнаты. На отца особой обиды не было: двойку-то Кузнечик получил, тут спорить не о чем. Была обида на весь мир, в котором одному маленькому Кузнечику не на чем и нечем было сразу нарисовать эти дурацкие знаки. И на школу, которая требовала от него постоянного вынимания кроликов из цилиндра, тоже. Пару лет назад Наталья Владимировна настаивала, чтобы тему урока писали зеленой ручкой. Так Кузнечик с мамой выяснили, что ни в одном киоске ручки с зеленой пастой нет. Несколько дней Кузнечик ходил на уроки в страхе, потому что Наталья Владимировна настоятельно просила писать тему не карандашом и не синей пастой, а именно зеленой, иначе за ведение тетради будет двойка. Потом тетя Оля, которую Кузнечик готов был расцеловать за этот подвиг, нашла в тумбочке своей бабушки и принесла маме на работу древнюю ручку из пожелтевшего родоида — с малахитово-зеленой пастой! И угроза двойки отступила. Но Людмила Васильевна снисходительностью Натальи Владимировны не обладала. Даже после того, как Кузнечик извинился и робко сунул ей полностью изрисованный альбом, она не смогла или не захотела смотреть на него по-прежнему и всегда будто ждала подвоха, бунта, оплошности. И дождалась. Контурные карты стали проклятием Кузнечика. Нужное издание продавалось только в одном месте и моментально заканчивалось. Мама зря съездила за ними два раза, отстояла очередь после длинного рабочего дня и очень ругала Кузнечика, которому понадобились именно эти карты. Потом купила другое издание — на всякий случай, вдруг сойдет. Не сошло. Кузнечик уныло стоял возле парты, опустив голову и слушая, как Людмила Васильевна рассказывает классу о его наплевательском отношении к предмету, о систематическом невыполнении домашней работы и о неуважении. На трижды перекрашенную в разные оттенки коричневого облупленную парту капали крупные слезы. — В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли, — каким-то особым учительским голосом говорила Людмила Васильевна. — А в тебе что прекрасного? Ты посмотри на себя. Весь в каких-то пятнах, тетради у тебя мятые, лямка на портфеле оборвана, книги без обложек, контурной карты до сих пор нет. Не стыдно? С тобой же никто дружить не будет… С Кузнечиком и так почти никто не дружил. Списывать-то списывали, но чтобы дружить… Людмила Васильевна была права. Домой идти не хотелось. Дома с порога потребуют дневник, увидят не только двойку, но и комментарий Людмилы Васильевны. Кузнечик прекрасно знал, как отец отреагирует. Но и не пойти было нельзя. Кузнечик тяжело вздохнул и зашел в подъезд. Может быть, про дневник забудут. Отец в последнее время совсем замотан работой, а мама ходит на забастовки. Может, их не будет дома, может, можно будет приготовить себе и Сережке ужин — если есть из чего — и успеть лечь спать. Спящего ведь не тронут? Кузнечику пора было бы уже уяснить: если уж не везет, то по-крупному. Отец был дома, и он был взбешен. — Еще мне на работу из школы не звонили, — как-то очень ровно, но с ноткой металла сказал он, с порога ухватив Кузнечика за шкирку. Кузнечик знал, что сопротивляться не надо, и позволил протащить себя по коридору. Откуда-то издалека испуганно пискнул Сережка, и Кузнечик мысленно взмолился, чтобы отец хотя бы закрыл дверь. Он закрыл. Когда Кузнечик орал слишком громко, отец с силой тыкал его лицом в подушку: — Не позорься перед соседями! И Кузнечик честно старался молчать и терпеть, но у него не получалось. Пока ремень гулял по тощему телу, из самой души Кузнечика рвались горькие всхлипы, и подушкой их было не заглушить. Во рту стало солоно от слез, каким-то образом они затекали еще и в глотку, становились густыми, и в конце концов Кузнечик вынужден был признать, что это не слезы. Он вжимался в подушку изо всех сил и не отпустил ее даже после того, как отец вышел и захлопнул за собой дверь. Про носовые кровотечения Кузнечику рассказывала школьная медсестра, когда он в первый раз заляпал на контрольной тетрадку. Выходило, виноваты растущий организм, стресс и авитаминоз. Но на самом-то деле виноват был Кузнечик. Это он заливал кровью то рубашку, то учебник. А сейчас вот — наволочку, вышитую покойной бабушкой по отцовской линии. Понимая, что теперь ему не жить, Кузнечик молился, чтобы кровавое пятно не было замечено. Если полежать еще немного, чтобы кровотечение прекратилось, можно будет перевернуть подушку, а потом потихоньку постирать наволочку ночью — обязательно холодной водой. И высушить на батарее за шторой, чтобы не бросалась в глаза. Конечно, на подушку тоже натекло, но это мама увидит только потом, когда будет менять постельное белье. Надо только подождать сейчас, чтобы кровь подсохла, а то и простыня испачкается… Только бы отец не возвращался. Он не вернулся. Хлопнула входная дверь, а потом в спальню тихо прошмыгнул Сережка. Кузнечик с трудом приподнялся, понимая, что поступает трусливо, делая из брата сообщника, но также понимая и то, что одному ему этого не пережить. Сережка охнул, совершенно по-детски прикрыв рот ладонью, и тут же собрался, сказал деловито: — Ничего, отстираем. И они вдвоем тщательно замыли пятно, сделав его почти незаметным. Только в складках швов остались бурые тени, и от этого вышитые маки казались более объемными. — А папа за контурными картами пошел, — сообщил Сережка, пока Кузнечик умывался.
Ответов - 9
Гость: 3 Пророчество географички с мрачным удовольствием сбывалось. Кузнечика сторонились всё больше, потому что у большинства уже было новое-яркое-одноразовое, а он донашивал старое-качественное-перелицованное. Новая чужая эпоха окружала со всех сторон: турецкие свитера, китайские спортивные костюмы с безграмотными надписями, лаковые туфли, красивые, но не пишущие ручки, наборы пластилина ярких цветов, среди которых был и белоснежный, турецкие сладости — либо приторные, либо безвкусные. Мама своих детей защищала доступными ей способами. — Это всё безвкусица, — говорила она. — Синтетика, мишура. Вы не забывайте, что вы у меня потомки дворян. Кузнечик не хотел быть голодным дворянином, он хотел затеряться в толпе. И если он страдал молча, становясь изгоем и в общем-то копируя мамины мысли, уверяя себя, что друзья ему не нужны, то Сережка о своих потребностях заявлял громко. Он хотел бананов. И жевательной резинки с красивыми вкладышами-«турбами», которые использовались во множестве игр. И турецкого шоколада. Ну и что, что от него болит живот. Ну и что, что он невкусный. А вдруг? — А бананы хранят в морге, чтобы они не портились, — говорила мама. — Съешь лучше морковку. А отец притащил как-то связку бананов, и Сережка с Кузнечиком разрывались от сомнений: вдруг и правда из морга? Но съели, конечно. И правильно сделали. Трупный яд, обещанный мамой, так их и не убил, а бананов потом еще долго не было, одна морковка. Мама по случаю купила целый мешок у соседки. Но случайные праздники вроде тех бананов не делали из Кузнечика нормального человека, и одноклассники смотрели на него с брезгливой жалостью. Переплюнуть его по непрестижности смогла только Ткачиха, то есть Оля Ткаченко. Но с ней вообще трудно было состязаться, она до пятого класса носила каждый день коричневую советскую форму с черным передником, а потом переоделась в шерстяное платье и хлопчатобумажные красные колготки. Она была не по возрасту маленькая, бледная, с дурацкими двумя хвостиками и огромными голубыми глазами. Жила с бабушкой и семью малолетними братьями и сестрами. И еще она была стукачкой. Когда ее обижали, она рассказывала учительнице. За это Ткачихе объявили бойкот, и Кузнечику было вдвойне неловко, что она так явно хотела с ним дружить. Но спасти репутацию ему все равно не удалось бы, а с Олей можно было хотя бы поговорить. Еще она настойчиво делилась с Кузнечиком крошечными вонючими пирожками, которые ее бабушка готовила из каких-то непонятных мясных отходов и дрожжевого теста. Кузнечик вежливо отказывался, понимая, что Оле самой нужно есть, и врал, что сыт. Жизнь тянулась своим чередом. Однажды Сережка заигрался в «турбы», те самые вкладыши. Суть игры была в том, чтобы сложить стопкой вкладыши игроков и по очереди бить по ним ладонью. Выигрышем считались те, что от удара перевернулись. Сам Сережка эту жевательную резинку никогда не пробовал, но один вкладыш получил на день рождения от влюбленной в него Синявки, тут же поставил его, перебил все вкладыши и оказался сказочно богат и популярен. Кузнечик ему даже завидовал немного, но сам играть не хотел, хоть Сережка и обещал поделиться. Какое-то время Сережке везло, он выигрывал. Но потом удача отвернулась, а азарт остался. Сережка стал играть в долг. Потом в долг ему давать перестали. Сережка маялся, тоскуя по своему былому положению. Пытался придумать, где раздобыть вкладышей. Его мотивировали еще и кредиторы, угрожавшие расправой. Димка, один из братьев Ткачихи, щедро подарил Сережке три самых дешевеньких вкладыша, но Сережка их тут же проиграл. А на следующий день выкупил у Артура, самого крутого игрока, пару десятков вкладышей и раздал долги. Слухи об этом долетели до Кузнечика через Олю. Оттащив брата в сторону на следующей же перемене, он потребовал объяснений. — Да никто не заметит, — обиженно бормотал Сережка. — Я же только мелочь взял… — Где ты ее взял? — не отставал Кузнечик. — У папы из кармана… Но она на пол просыпалась, — поспешно добавил Сережка. — Когда брюки на стуле висят, из них вечно деньги падают. Кузнечик только бессильно прикрыл глаза. У отца каждая копейка на счету, разумеется, он заметит пропажу. — Он тебя убьет. Сережка, кажется, и сам это понял и теперь смотрел на брата испуганно и умоляюще. — Что-нибудь осталось? — спросил Кузнечик. Сережка молча вынул из кармана два вкладыша. — Верни Артуру. — А вдруг не возьмет? — Возьмет. Деньги отдашь мне. Артур без вопросов выкупил назад свои вкладыши, и Сережка отдал деньги Кузнечику. — Ты после уроков проводи Синявку домой, ладно? — попросил Кузнечик. — Посидите у нее, телевизор посмотрите. Я маме скажу. Синявка родителям нравилась: скромная девочка с мягкими карими глазами и тугими косичками, дочь библиотекарши. К ней Сережка мог хоть с ночевкой уйти. Кузнечик тоже хотел бы пойти домой к кому-нибудь другому, хоть к той же Оле. Она давно его звала. Но — нельзя. Надо поставить точку в истории с «турбами». Вышло легче, чем думалось Кузнечику. Всё само стремилось к развязке. Мамы дома не было, отец пришел рано и сразу же спросил, пристально глядя Кузнечику в глаза: — Ты у меня ничего не брал? Кузнечик сглотнул и ответил, вынимая из кармана мелочь: — Брал… 4 Мама уволилась, так и не дождавшись зарплаты, и пошла работать к тете Наташе. Детям было велено никому об этом не говорить, потому что тетя Наташа торговала джинсами. Мама тяжело переживала это падение, но отец не мог вытянуть семью в одиночку, и ей пришлось наступить на горло собственной гордости. Теперь дома была еда, но не было мамы. Она постоянно моталась за товаром с огромными клетчатыми сумками, лишь изредка появляясь дома. Кузнечик с Сережкой сами готовили ужин себе и отцу, сами стирали, сами прибирали. Однажды поздно вечером мама рыдала на кухне, рассказывая, как всю дорогу тряслась над деньгами, потому что ехала в одном вагоне с откинувшимися зэками. Детям в это время полагалось спать, но мамины горькие жалобы прорывались сквозь закрытую дверь, и Кузнечик, слишком взвинченный, чтобы уснуть, не мог не подслушать. Большая часть денег уходила на раздачу долгов, в которые, оказывается, родителям пришлось влезть в самое голодное время, поэтому никаких излишеств все равно не было. Но теперь хотя бы Сережке не приходилось донашивать за Кузнечиком протертую до дыр и трижды перелатанную одежду. А еще мама принесла им обоим по две пары джинсов, и Кузнечик не мог на них нарадоваться. Конечно, в школе почти сразу же объявили войну «уличной» одежде и стали требовать вместо джинсов и спортивных штанов брюки. Пришлось маме добывать еще и черные джинсы, которые издалека вполне походили на обычные брюки. Наличие новой одежды сделало пребывание в школе более терпимым, но вот дома обстановка совсем испортилась. С тех пор, как Кузнечик взял на себя вину за пропавшие деньги, отец стал придираться к нему еще больше, и отсутствие мамы ситуацию не упрощало. Теперь ремнем прилетало и за тройки, и за плохо вымытую посуду, и за показавшийся слишком дерзким взгляд. Сережку отец почти не трогал, и хотя бы этому Кузнечик был рад. Когда в школу пришли представители спортивных секций, Кузнечик запретил себе и думать об этом. Но секции были бесплатные, и он не удержался. Долго-долго терзался, придумывая, как подступиться к отцу, надеялся, что мама успеет вернуться, но набор был уже в четверг, а мама должна была приехать не раньше пятницы. И в среду вечером Кузнечик решился. Рассказал про занятия по плаванию, про тренеров, про новый бассейн у соседней школы. — Там всё бесплатно, только надо плавки и шапочку для бассейна, — неловко заключил он. — Ну и? — спросил отец. — Можно? Отец долго, с сомнением разглядывал Кузнечика, будто бы давая понять, какого он мнения о его спортивных перспективах. Потом коротко ответил: — Как хочешь. О шапочке и плавках ничего не сказал, а спрашивать Кузнечик побоялся. Ну, может быть, сходить и записаться, а на выходных помыть машины и заработать. Или у мамы попросить, она уже к тому времени вернется. Раз отец разрешил, протестовать не будет… Но отец внезапно сунул Кузнечику несколько мятых купюр: — Хватит? — Д-да, спасибо, — пробормотал Кузнечик, понятия не имея, сколько ему нужно и сколько дает отец. Вообще-то какая-то часть его хотела сказать, что отец ему должен за велосипед, что это все равно его деньги, что он даже и просить не должен бы, что всем долги раздали, а ему — нет, но он понимал, что это низко. И поэтому просто сунул деньги в карман. — Кстати, как в школе дела? — спросил отец. — Нормально. — Дневник покажи. Кузнечик вздохнул. Двоек и троек там не было, зато было замечание: «Очень грязно ведет тетради, вырывает листочки!!!» Конечно, вырывает. Потому что сами вечно просят достать двойные листочки, а откуда их достать, если не из тетради? А потом пересчитывают и за недостачу ругают. А грязно — так это из-за ручки, паста совсем не сохнет. — Я смотрю, ремень тебя ничему не учит, — сказал отец. — Раздевайся. Кузнечик неуверенно посмотрел на него, и отец повторил: — Совсем раздевайся. Что на этот раз? Кузнечик стиснул зубы, стараясь унять дрожь, и стал раздеваться. Хорошо хоть, Сережка у своей Синявки. Перед соседями-то не стыдно, это отцу пусть стыдно будет, что он его бьет. А вот при Сережке орать не хотелось. Отец полез в узкое пространство между стеной и шкафом и выудил оттуда Ларискину скакалку. Сама Лариса дома давно не жила, а скакалка вот осталась. Темно-коричневая с оранжевыми ручками. И сейчас отец сложил скакалку вдвое, несколько раз обмотал ее вокруг руки, сжав в кулаке оранжевые ручки, и указал Кузнечику на диван. Кузнечик попятился, но отец свободной рукой ухватил его за плечо и уложил на живот. И сразу же начал хлестать по всему телу, от лопаток до пяток. Наверное, крики были слышны не только соседям, но и вообще всей улице. Наверное, даже дома у Синявки Сережка слышал брата, получающего несоразмерно строгое наказание. Да что там, наверное, даже инопланетяне, направившие случайно свои радары в сторону Земли, всё слышали. Когда Кузнечик наконец смог подняться, его сильно качнуло, но он удержался на ногах. Завернулся в черно-красную клетчатую накидушку с кресла, побрел из большой комнаты в ванную. Очень хотелось наполнить ванну холодной водой и лежать в ней вечно — или хотя бы до тех пор, пока тело не остынет до комнатной температуры. Но в ванне громоздились тазики с замоченным бельем, а это значило, что придется нагнуться, чтобы их достать. Да в любом случае пришлось бы нагибаться, чтобы вставить в ванну пробку, а Кузнечику сейчас хотелось шевелиться как можно меньше. И если уж совсем честно, он вряд ли смог бы лежать на спине — даже в воде. Он сбросил накидушку, намочил холодной водой банное полотенце и завернулся в него. Побрел к себе, лег на кровать и каким-то непостижимым образом уснул. Разумеется, ни на какое плавание разрисованный скакалкой Кузнечик не пошел. 5 Дедушка жил в деревне. К нему Кузнечика с Сережкой отправляли каждое лето, едва наступали каникулы. Там, в деревне, было настоящее счастье. Голод никогда не ощущался — кормили огород и лес. Можно было бегать на пруд купаться и ловить смешных длинноногих лягушек, можно было просто валяться на траве, разглядывая облака. Иногда дедушка возил их на речку на своем зеленом велосипеде, и тогда Сережка сидел на раме, а Кузнечик — на багажнике. На речке водились улитки в тугих пахнущих тиной ракушках и шустрые красноперки, а вокруг росли рогоз, камыш и осока. Иногда они брали корзинки и шли в лесополосу, и дедушка всё-всё рассказывал про каждую травинку, про каждый гриб. Они набирали шампиньонов, лисичек, боровиков, подберезовиков, подосиновиков и рыжиков, а потом жарили их со свежевыкопанной картошкой. Однажды нашли и выходили кукушонка. Он полюбил сидеть у дедушки на плече и смотреть телевизор. Дедушка пытался подкинуть его воробьям, живущим под стрехой, но кукушонок вернулся. Ласточки прилетали каждую весну и лепили гнезда под крышей, а потом из гнезд высовывались толстенькие желторотые птенцы. Дедушка колол дрова, а Сережка с Кузнечиком помогали их складывать. Под поленницей обнаружилась как-то раз кладка яиц, и дедушка уверял, что они змеиные. Кузнечик пытался их высидеть при помощи курицы, но ничего не получилось. В другой раз он попытался самостоятельно высиживать куриные яйца в корзинке, но через час, так и не дождавшись цыплят, устал и бросил эту затею. Правда, выбраться из корзинки было сложно: ручка не пускала. На меже водились ужи с желтыми ушками, их дедушка позволял гладить. А гадюк видели исключительно в лесу и учились распознавать не только по расцветке, но и по форме головы. В одно лето, когда ужей было особенно много, во дворе завелся еж с красивыми рябыми колючками. Сережка пытался его погладить и был укушен за мизинец. В песочнице давно не было песка, зато водились красивые толстые слизни. А еще там можно было строить из глины и камешков целые города. Соседка приносила иногда чугунок пончиков, и Кузнечик только диву давался, как простая старушка может печь такие божественные сладости. Мама велела никогда не есть ничего, что приготовлено руками бабы Нины, но дедушка говорил, что можно, если маме не рассказывать. И они не рассказывали. У дедушки вообще разрешалось многое. Можно не спать допоздна, можно играть в подкидного, можно бегать босиком, можно обливаться водой из любистиковых брызгалок, можно строить крепость из булыжников и глины, можно ночевать в шалаше во дворе. А если бесчинствовать не хочется — рыться на чердаке, откапывая каждый раз новые сокровища, или валяться весь день в гамаке, читая книгу, или сидеть на старой груше, болтая обо всем на свете. У той же бабы Нины водились индюки и куры с переливчатыми яркими перьями, и перья эти можно было собирать и использовать при изготовке стрел и головных уборов, если хотелось поиграть в индейцев. А если хотелось объедаться, то у бабы Нины была шелковица трех цветов, а у тети Жанны — яблоки в тонкую розовую полоску. А если душа просила хулиганства, они с дедушкой шли в заброшенный колхозный сад и воровали там терпкие груши, абрикосы, алычу, яблоки, вишню и смородину. Яблоки сушили потом на раскаленной крыше, и их надо было переворачивать, забираясь по лестнице наверх и обжигаясь. Сережка с Кузнечиком чуть не дрались за право лезть на крышу, и дедушка в конце концов позволил им делать это вдвоем, а не по очереди. А из груши варили чудесное янтарное варенье, которое брали потом с собой и ели понемногу весь год. Спали на продавленной кровати с металлической сеткой, на ней же прыгали, пока не выросли настолько, что задевали головой потолок. Ели на летней кухне за древним столом, сидели на покрытых желтым от времени лаком стульях с подклеенными эпоксидкой ножками. Таскали воду из колодца. Пока набиралось ведро, играли с зелеными жуками, сидевшими на розовых кустах, в несколько ходок наполняли старую детскую ванночку и мылись по вечерам этой согретой солнцем водой. Вечерами сидели на топчане и смотрели крошечный телевизор, по которому вечно показывали Укупника, бесились, устраивали собственные концерты с переодеваниями и подражаниями. Каждое утро бегали с авоськой в магазин и покупали там хлеб кирпичиком — серый, невероятно вкусный, сразу несколько буханок, и ничего, если по дороге отгрызть горбушку. А иногда неожиданно завозили белый хлеб, и это был настоящий праздник. Черствых пряников и подушечек, посыпанных горьким какао, почему-то не хотелось, хотя их на прилавке было достаточно. Вкуснее был хлеб со сгущенкой из банки. Однажды, пока ждали грузовик с хлебом, Кузнечик слепил из репейника корону прямо на голове у Сережки, а потом испугался, поняв, что вытащить репейник из русых кудрей будет сложно. Но дедушка вытащил, потратив на это дело почти час, и даже не ругался. Дедушка умер в тот год, когда Кузнечику исполнилось двенадцать. 6 — Как там твоя Синявка? — спросил Кузнечик. С последнего урока их отпустили, и поэтому он шел домой не один, как обычно, а с Сережкой. — Не Синявка, а Таня, — строго сказал Сережка, и Кузнечик улыбнулся. — Хорошо, как Таня? — Ей на день рождения собаку подарят, — вздохнул Сережка. — Ее мама спросила, что она хочет, и Таня попросила собаку. Я тоже хочу собаку, — добавил он. — Нельзя нам собаку, — поспешно запротестовал Кузнечик. Неизвестно еще, как отец отреагирует, когда собаке вздумается погрызть туфлю или сделать лужу на полу. Да и мама не разрешит. — Нельзя, — снова вздохнул Сережка. — Ничего, с Синявкиной будешь играть… То есть с Таниной. — Я, когда вырасту, много-много собак заведу, — сообщил Сережка. — Я тоже. И котов. И черепашку еще. — И хомяка. — Не надо хомяка, они мало живут. — Ладно, не надо. — А что ты ей подаришь? — спохватился вдруг Кузнечик. — Ну, Тане… Сережка покраснел. — Надо что-то подарить? — Наверное, раз она уже не Синявка, а Таня. Сережка сердито ткнул его в бок, и Кузнечик фыркнул, поспешно отступая на безопасное расстояние. — Серьезно, хоть цветов с клумбы нарви, — посоветовал он. — Угу, — угрюмо пробормотал Сережка. — А как там Ткачиха? — Не Ткачиха, а Оля, — поправил его Кузнечик. — И нечего смеяться, она всегда была Оля. В цирковое поступать собирается… За разговорами они незаметно дошли до дома. Первым делом поставили чайник, залили кипятком старую заварку, сделали бутерброды с маргарином и грушевым вареньем. Потом учили уроки, загружали в старенькую «Сибирь» простыни и пододеяльники и по очереди держали выскакивающий при отжиме шланг. Потом с работы пришел отец и затребовал дневники. Кузнечик свой показал без тревоги: две пятерки, четверка, ни одного замечания. Отец молча вернул ему дневник и потянулся за Сережкиным. Нахмурился. Кузнечик почувствовал, как по телу стройным маршем пробегают мурашки. Вот ведь балбес этот Сережка, неужели двойку схватил? И так спокойно болтал обо всякой ерунде всё это время… Отец бросил раскрытый дневник на стол и куда-то ушел. Кузнечик тут же кинулся читать. «В классе вши, проверяйте головы!» Всего-то? Значит, отец за увеличительным стеклом пошел, вшей искать будет. Но отец вернулся с ножницами, бритвой и газетой. Сережка, увидев это, ойкнул и поспешил уточнить: — У меня вшей нет, Галина Ивановна всем так написала! — И не будет, — сказал отец, расстилая газеты и ставя по центру табуретку. — Садись. Сережка растерянно подчинился, и Кузнечик с ужасом смотрел, как отец быстро, небрежно срезает его не по моде длинные кудряшки, а потом сбривает остатки волос напрочь. Бедный Сережка! Ему же еще к Синявке на день рождения идти… И в классе засмеют, решат, что вши. Сережка тоже это понимал и всё отчетливее шмыгал носом. Кузнечик торопливо заявил, не давая себе времени струсить: — У нас в классе тоже вши. Светлана Николаевна просто писать не стала. Быть лысыми вдвоем оказалось ничуть не веселее, но зато не приходилось смотреть на Сережку и чувствовать стыд за собственную нетронутую шевелюру. А отцу влетело от приехавшей на следующий день мамы, и Кузнечик не мог подавить глубочайшее удовлетворение. Хоть какая-то справедливость… Впрочем, родители ругались на кухне весь вечер, ругались громко, так, что было слышно и в спальне, и что-то подсказывало Кузнечику, что дело не в пропавших волосах. Мама, например, говорила: — Я так хочу. А папа спрашивал: — Сдурела? И добавлял: — Не вытянем. А мама ему: — Мы же накопили. А он ей: — Мы на машину копили. Что, всех рожать, что ли? Тут уж Кузнечик всё понял и посмотрел на Сережку, тоже слушавшего ругань на кухне. — Мама рожать будет, — сказал Сережка. Кузнечик мрачно кивнул. — Если девочка, то Алиса, — быстро сказал Сережка. — А если мальчик, то Алексей, — немного подумав, предложил Кузнечик. — Почему Алексей? — А почему Алиса? Они переглянулись и синхронно пожали плечами. Мама не спешила делиться с ними своими новостями, и Кузнечик с тревогой наблюдал за ней. Он не совсем представлял себе, как избавляются от детей, которых передумали рожать, но для этого же надо лечь в больницу? Мама перестала ездить за джинсами и временно помогала тете Наташе в палатке — пока новую продавщицу не нашли, как она говорила. И дома она появлялась каждый вечер. Значит, будет рожать? Очень хотелось спросить у нее об этом, но Кузнечик не решался. С отцом мама была не совсем в ссоре, но какое-то напряжение чувствовалось. Она сидела всё чаще в кресле в большой комнате и вязала, а отец предпочитал проводить вечера на кухне. Как будто прятались друг от друга. Вот и в этот вечер отец мрачно зарылся в свою газету, пока Кузнечик мыл посуду. Сережка в спальне учил наизусть стихотворение, а мама в своем кресле вязала и слушала «Поле чудес». — Чайник поставь, — сказал отец. Кузнечик почувствовал, как в нем снова всколыхнулась тщательно подавляемая ненависть. Чтобы поставить чайник, ему придется отставить в сторону жирную сковородку, вымыть и вытереть руки, налить в чайник воды, зажечь плиту, а потом снова браться за сковородку. И еще протирать после нее стол, потому что наверняка мокрый след останется. А отец мог бы и сам всё сделать, ему просто лень вставать. Но пришлось подчиниться, потому что выпрашивать порку не хотелось. Чайник закипел, и отец велел: — Налей мне в кружку. Кузнечик во второй раз отставил недомытую сковородку, вымыл и вытер руки, бросил в отцовскую любимую чашку пакетик чая, который отец покупал исключительно для себя, налил кипятка почти доверху, поставил чашку на стол. Собрался было вернуться к сковороде. — Сахар, — сказал отец. Бросил в чашку два куска сахара, сунул красивую ложку с рябинками. Отец наконец оторвался от газеты, посмотрел перед собой. Встал, взял чашку, подошел к раковине, вылил чай прямо на сковороду, которую Кузнечик споласкивал под краном. — Перемывай. Под нос растерянному Кузнечику ткнулась чашка с едва заметным подтеком возле отбитого ушка. Руки медленно опустили в раковину сковородку, как-то сами по себе взяли чашку и с размаху хряснули ею об пол. Глаза встретились с отцовскими и без труда прочитали в них ясное, отчетливое намерение убить. Кузнечик опомнился первым и рванул прочь из кухни, по коридору, в ванную. Там есть шпингалет, можно запереться. Шпингалет вылетел из дээспэшной двери при первом же рывке, но Кузнечик уже нырнул рыбкой под ванну, с трудом протиснулся под самым низким местом в центре и залег у стенки, где ниша была немного просторнее. Вцепился руками в ножку ванны — хрен достанешь. Задышал, вдруг вспомнив, как это делается, тяжело и прерывисто. Кровь пульсировала, отдаваясь эхом в барабанных перепонках, и Кузнечик безоговорочно верил, что отец его убьет за эту чашку. Да он так и орал страшным голосом, стоя где-то совсем близко: — Убью! Кузнечик зажмурился, понимая, что его вот-вот выдернут из-под ванны — если понадобится, то по частям. Слышал тяжелое дыхание отца, какую-то возню. А потом закричала раненой чайкой мама, какие-то невнятные слова смешивались с бодрым голосом Якубовича: — Сектор-р «Пр-риз» на барабане! Кузнечик понял, что он почему-то больше не в центре внимания, но это уже не имело значения, всё поплыло перед глазами, он попробовал было перенестись силой мысли к дедушке в деревню и даже увидел вокруг себя уютный пахнущий старым сеном чердак, но потом вернулся к холодному брюху ванны и тишине. Якубович — и тот замолчал. Только всхлипывал в спальне Сережка, и Кузнечик поспешно вылез, чтобы его успокоить. Отец сидел на полу в коридоре возле мамы и на Кузнечика даже не посмотрел. И Кузнечик прошмыгнул поскорее к Сережке. Маму увезли на скорой. Отец поехал с ней, потом вернулся один и молча вытер кровавую лужицу с пола в коридоре. Сережке и Кузнечику он ничего не сказал, а спрашивать они побоялись. Когда мама наконец вернулась, Кузнечик с Сережкой опасливо посмотрели на нее, но задавать вопросы не стали. Мама обняла их обоих, капая слезами на едва отросшие ежики волос. Поздно вечером, так и не уснув, Сережка прошептал Кузнечику: — Если у меня родится сын, я его назову Алексеем. А ты свою дочь Алисой, ладно? — У меня не будет детей. Эпилог Никто уже не называл его Кузнечиком, да здесь и некому было вообще как-то его называть. Но в глубине души он навсегда оставил себе это прозвище, придуманное Сережкой. Он оставался Кузнечиком, когда уехал поступать, чтобы никогда больше не вернуться домой. Он оставался им, когда поселился в лесу — в память о дедушке. Сначала мечтал переехать в его дом, но тот сгорел через год после дедушкиной смерти. И Кузнечик решил, что так даже лучше. Новая жизнь на новом месте. После маминого выкидыша отец его не трогал, и Кузнечик наказывал себя сам, потому что быть во всём виноватым оказалось невыносимо. Чувство вины за конкретно это злодеяние со временем притупилось, но привычка резать себя осталась, и от нее Кузнечик смог избавиться только намного позже. Выход, найденный им, оказался неожиданно простым: уединение. Выучился, не заводя близких знакомств, нашел работу, не требующую контактов с людьми, и окончательно заперся в своем мирке. Никаких взглядов, никаких разговоров. Нет людей — нет проблем. Гармония с природой, тишина, долгожданные собаки и кошки. Черепаху, правда, так и не завел. С родителями и старшей сестрой не общался — не чувствовал потребности. Письма матери аккуратно хранил, но не отвечал на них. Номер телефона дал только Сережке, но тот звонил редко, занятый собственной жизнью. И это было хорошо, Кузнечик не хотел никому мешать. Олю в последний раз видел на летних каникулах, когда она поступила в цирковое. Мог бы, наверное, разыскать ее, но не хотел. В родной город ездил только однажды — хоронить нелепо погибшего Сережку. Хотелось отругать его, крикнуть, что вся эта затея с мотокроссом изначально была идиотской, но вот он лежал в гробу, глупый бесшабашный Сережка, и наверняка сам всё понимал. После этого Кузнечик не стал снова себя резать, не хотелось. Наоборот, неожиданно наступило умиротворение. Когда умерли его питомцы, он не стал заводить новых. Чем меньше ответственности, тем спокойнее. Жить себе, работая удаленно, чтобы никто не приставал. Никого не любить. Ни о ком не плакать. Идеально. Всё шло по плану, пока однажды не позвонила овдовевшая Синявка и не сказала: — Кузнечик, у меня к тебе большая просьба.
Sakh: Просьба в конце эпилога как бы даёт основание ожидать продолжение?
allenax: Хороший рассказ и слог! Sakh пишет: [Просьба в конце эпилога как бы даёт основание ожидать продолжение] И присоединяюсь к вопросу автору!
Sakh: Ну и в заключении "Две полоски" "У меня не будет детей» — вспомнил он вдруг слова, произнесенные тринадцатилетним Кузнечиком. Судьба не стала ему перечить. А вот насчет внуков, к счастью, уговора не было." Как итог, дед (да, по сути дед) посадил возле своего дома 3 ели, по числу детей своего племянника ...
Sakh: И ещё продолжение "Худший случай", о том же самом, но от лица взрослого, читается ещё тяжелее, почему? Да наверное потому, что ребенок просто имеет право на ошибки, маленькие так часто, побольше и потяжелее, реже, но ошибки за которые кроме него несут ответственность родители, на крайней случай опекун, близкий взрослый человек наконец.... А в этом случае душевная ломка взрослого человека от контакта с подростком, которому он по воле судьбы стал самым близким на этом свете ... Имеет ли право на ошибку взрослый, которому пришлось отвечать за "чужого" ребёнка (да, племянника по крови, но которого он видел несколько раз и очень давно)? Многие ли готовы в случае чего пойти на такое?
Sakh: Есть продолжение по этой истории - "Черная полоса", выложено на фанфиках, племянник и дядя, "брошенный" мальчишка и психически неуравновешенный мужчина, боль и практически отсутствие радости, воспитание ребенка это не дрессировка собаки, слабая надежда, что черная полоса закончилась, малому хватило смелости сказать, что дядя ему нужен, а врослому перекроить свои приоритеты в жизни...
Guran: Sakh , а почему бы вам не выложить упоминаемые рассказы на Форуме?
Sakh: Как бы тему открывал автор, и выкладывать вместо него не этично. Да и произведения большие. Может автор сам ссылки выложит ...
Guran: Sakh , я не знаю, кто выкладывал рассказы от автора Звездопад весной, может быть и автор, но правила не исключают и постороннего участия в распространении хороших рассказов. А из личных наблюдений точно знаю, что иногда авторы заявляют себя и регистрируются на Форуме уже после первых публикаций, осуществленных гостями Форума.
полная версия страницы