Форум » Рассказы, написанные посетителями нашего форума и авторами интернет-ресурсов. » ЧЁРНО-БЕЛЫЕ СНЫ (автор МК) » Ответить
ЧЁРНО-БЕЛЫЕ СНЫ (автор МК)
Guran: ЧЁРНО-БЕЛЫЕ СНЫ (автор МК) Это не прихоть, это не блажь: это неделю мы строим шалаш. стульчик, сундук и над входом подкова. взрослого не поместить никакого. будет топчан, умывальник, очаг. мы станем ужинать тут при свечах. здесь от мышей мы подвесили гречку. здесь сапоги, чтобы бегать на речку. тут будем прятать тетрадь для стихов. спать после сумерек. до петухов. в этой кастрюле мы сварим похлёбку. это учебник, его на растопку. здесь я картошки запас для костра. здесь мы поселимся: я и сестра…© Часто я повторяю эти строки. Мысли уносят меня в теплые южные вечера, и я с удовольствием отдаюсь ярким воспоминаниям, за которые, как за руку доброго друга, держится моя память. Узкие каменистые тропки, хитро петляющие между причудливыми домиками, примостившимися у подножья горы, выше по склону, на каждом мало-мальски обозначенном выступе. Солнце светит ярко и все еще создает обманчивое впечатление лета. Поздний август пахнет разнотравьем. Маленькая девочка Лали смотрит на меня широко открытыми глазами цвета тёмного золота. -Бродяга, а ты ещё вернёшься? -Нескоро, ты успеешь повзрослеть и забыть меня. Она отводит взгляд, ее ресницы блестят, по щекам катятся крупные горошины слез. -Почему? - отворачивается в сторону, пряча лицо за бронзовыми волнами волос. Что ответить? Я встаю перед ней на колени, и беру ее руки в свои, прижимая к губам крохотные ладошки. -О чем ты думаешь? -О вечном. -О вечном? А что вечно? -Мы скоро увидимся, обязательно увидимся, - говорю как можно убедительней, и она, моментально оттаивая, что есть мочи, обхватывает мою шею, осыпая колючую щеку быстрыми частыми поцелуями. -Лали, нам пора, идём! - раздаётся мелодичный голос, и я поворачиваюсь, пытаясь поймать взгляд той, что говорит, но она, мягко улыбаясь девочке, раскрывает объятья ей навстречу, не глядя на меня. Я смотрю им вслед: они, двигаясь, словно в замедленной съемке, постепенно растворяются в колышущейся дымке ржавого заката. Лали оборачивается и, улыбаясь, машет мне рукой. -Покаааа, - ветер уносит ее голос, вплетая его в пурпурное золото полевых гвоздик. А дальше – пустыня. Коричнева и желта, а небо успокоительно-голубое, но только на первый взгляд. Есть в этой пронзительной, контрастирующей голубизне какая-то зловещая тревожность: они больше никогда не вернутся, я знаю точно, ведь колесо этого дня делает в моей жизни уже не первый оборот. Но эта ночь еще моя. Каждому северному ветру я дам имя, чтобы можно было говорить с ним. У каждой утренней росы я выпрошу по капле, чтобы однажды вдоволь напиться чистой водой. Каждой звезде южного неба я оставлю на прощанье свой взгляд, чтобы потом, вспоминая о них долгими ночами московского января, завидовать самому себе. Ты была так близко: я слышал шелест твоего платья, ощущал тепло твоего дыхания на своей щеке, лёгкость твоих пальцев в своих волосах. И видел исчезающие следы. Я бежал за тобой, снова и снова увязая в мокром песке… Ты тонкой призрачной дымкой растворялась, пока не исчезла совсем. Я падал на колени и умолял: «Пожалуйста, не уходи, ты нужна мне…» Я думал, этот январь не наступит никогда, что это просто мои рисунки на запотевшем стекле: ещё пара штрихов - и я смотрю на тебя красивую, зимнюю, твои ресницы нахватались снега, а губы чуть тронула игривая улыбка. Я протянул руку, чтоб коснуться локона твоих заснеженных волос, но ты снова исчезла, оставляя мне лишь негромкие переливы смеха. Я выскочил из трамвая, надеясь ухватить взглядом твой тонкий силуэт, но темная пустынная улица лишь насмешливо подмигивала мне тусклым светом фонаря где-то в едва доступной глазам дали. Я побежал, скользя по мерзлой брусчатке, смахивая расплесканные ледяным ветром слёзы, сбивая дыхание до надрывного хрипа, пока прямо передо мной черное небо не пронзила огненная стрела утреннего зарева. Я пытался успеть до рассвета. Всякий раз я пытаюсь успеть до рассвета. * * * * * Я остановился у фонарного столба и поднял голову вверх: у самой лампы снежинки, подгоняемые нетерпеливым ветром, хаотично кружились, догоняя друг друга, толпясь и снова разлетаясь в разные стороны. Пора возвращаться. Утро выдалось морозным. Я очнулся от полуторачасового сна, зябко кутаясь в одеяло, нехотя открыл глаза и обвел взглядом комнату. Ну, конечно. Я и не сомневался. Каждый раз я мысленно прошу другую точку отсчета, но словно по чьему-то настойчивому желанию снова и снова возвращаюсь в одно и то же место, в один и тот же день - последний день моего пятнадцатилетия. Моя комната. Все в ней пропитано моей болью: чистые стены, создающие иллюзию порядка, тревожно позвякивающий при малейшем движении воздуха резной стеклярус люстры, даже легкие шторы, кажется, сотканы из моего страха, а оттого смотрятся громоздкой тряпкой, небрежно наброшенной на оконный проем. Мне не надо выходить из комнаты, чтобы понимать, что происходит за ее пределами. Я возвращаюсь домой позже обычного, в моей крови первый алкоголь, капли, но так ли много мне надо? И мог ли я поступить иначе в этот важный день? Так не терпится стать взрослым. Да, заранее не празднуют, но завтра соберутся серьезные гости, будут вестись нужные разговоры, а моя задача улыбаться поздравлениям и благодарить за подарки, время от времени ловя на себе напряженный взгляд матери и твёрдый, не терпящий возражений - отца. Но это завтра, а сегодня, пытаясь как можно тише раздеться, я, неудачно пнув попавшиеся под ноги ботинки, все же не остаюсь незамеченным и первую пощечину получаю ещё в прихожей. -Где шлялся? - реплика отца открывает стандартный диалог. -Гулял. -На часы смотрел? Ты во сколько дома должен быть? Я смотрю ему в глаза. Сейчас мне даже хочется, чтобы он заметил мой блуждающий взгляд, нетвёрдость движений, заставляющих прислониться к стене. Он злится: ему давно уже плевать на результат, это просто такая кода: «Закрой рот. Точка» -Давно я тебя не порол, распустился. -Три дня, - усмехаюсь и снова получаю по лицу. В дверном проеме, кутаясь в мягкий клетчатый плед, появляется мама. -Может, не сегодня? Люди ведь завтра придут. Зачем эти лишние разговоры? Надо же, даже не поленилась выйти из комнаты, и сейчас мне хочется утонуть в теплоте ее бездонных глаз, но, по обыкновению, натыкаюсь на колючую проволоку безразличия. Да это уже и не важно. Последний день пятнадцатилетия - а завтра будь, что будет. В комнате я беру с полки и протираю от невидимой пыли фото в рамке, с которого, улыбаясь, смотрит маленькая девочка Лали. - Потерпи ещё немного, мы обязательно будем вместе, очень скоро, я обещаю, я очень этого хочу. -Не сметь! - отец отбирает фото, аккуратно ставя обратно на полку. -Почему? Почему нельзя? - кажется, вышло слишком громко, и он, уже занеся руку для удара, вдруг оказывается совсем близко ко мне. Я вижу, как он меняется в лице, хоть не произвольно и втягиваю голову в плечи. -Пил? Под его пристальным взглядом все внутри меня сжимается, и я становлюсь чем-то податливым и молчаливым, чем-то похожим на бесформенный кусок пластилина, из которого он лепит что-то понятное ему одному. -Я спрашиваю, пил? -Чуть-чуть совсем, пап. День рождения ведь, - наверное, я выгляжу жалко, трусливо подбирая себе оправдания. Но он не дает договорить, бьет по губам. Кольцо на его пальце рассекает кожу, и тонкая струйка стекает к подбородку. -Раздевайся, - он выходит из комнаты и вскоре возвращается с ремнем. Узкий, тонкий, как струна, ремешок из натуральной кожи – один из любимых папиных инструментов моего воспитания. Не скажу, что их очень много, но все же достаточно, хотя причины, по которым он использует тот или иной в определенном случае, я выяснить никогда не пытался. Как-то не до того было. Просто знал, что узким больнее, чем средней ширины, и, значит, по времени порка будет короче, а если наготове широкий черный, - сегодня попадет еще и пряжкой. Обычно в такие минуты мне не до рассуждений, но я твердо решил, что не буду просить пожалеть и не пороть, сегодня это не больше, чем игра, мой последний раунд, и я готов к этой игре. Странные чувства овладевают мной: я думаю, что отец читает мысли в моих глазах и все понимает, но его раздражение явно растет, а значит, преимущество все-таки на моей стороне. -Чего ждешь? Забыл, что делать? - он перекладывает ремень из руки в руку, сжимая кулаки. Конечно, я не забыл, но сейчас, в отличие от всех предыдущих сюжетов последних десяти лет, я, кажется, впервые не боюсь его, а потому смотрю прямо и твердо, ловя каждый всполох его наслаждения моей болью. Спортивная кофта, взвизгнув молнией, аккуратно складывается и отправляется на стул, на ней оседает футболка. Я остаюсь в спортивных брюках и нарочно медлю, запустив большие пальцы под их резинку. -Что за концерт? Живей давай! – отец раздражен. Я знаю, его лучше не злить: в своей слепой ярости он часто, кажется, забывает, что я все-таки ребенок, его ребенок, его единственный сын, и бьет до взрезающего воздух звериного воя, до стягивающей глотку и мешающей дышать тошноты, до моего невнятного и почти бессвязного «хватит, пожалуйста, хватит». Я избавляюсь от остатков одежды, мельком глянув на себя в зеркальную дверцу шкафа. Нет, я не стесняюсь своей наготы, не стесняюсь быть обнаженным перед отцом, но взгляд невольно замирает на уродливо расползающихся по ягодицам и бедрам, играющих хаотичными переходами цветовых оттенков синяках – напоминании о последнем наказании. Он бил меня три дня назад. Бил со злостью, с остервенением, швырял по комнате и щедро награждал пощечинами, выкручивал руки и, повалив на пол, упирался коленом между лопаток, сдергивая, почти разрывал одежду. От его криков звенело в ушах; постепенно слившись с моими, они наполнили каждый сантиметр комнаты, словно впустив в нее сотню не выучивших партию старательных скрипачек. Но я знал, что виноват, знал, что поступил подло и сделал это сознательно, и что отец, как обезумевший, хлещет меня пряжкой ремня, не столько желая показать свое превосходство, сколько пытаясь избавиться от страха собственного бессилия. Закончив пороть, он сел на диван, бросив ремень на пол рядом со мной, и я, собравшись с силами, смог только подползти к нему и, уткнувшись в его колено, плакал и умолял «прости, пожалуйста, прости». От воспоминаний тело охватывает неприятная дрожь. Отец, явно заметив, усмехается, выдвигает стул на середину комнаты, жестом указывая мне на него. Я перегибаюсь через спинку. -Ну, что, умник? Я зажмуриваю глаза и стискиваю зубы: поехали. И хоть сегодня я изо всех сил уговариваю себя в последний раз потерпеть, боль захлестывает сознание, вновь и вновь, словно вспарывая мою плоть не заточенным ножом, оставляя кровоточащую рану, края которой еще долго будут напоминать о себе рваными лоскутами кожи. * * * * * Сумеречное зимнее утро неохотно отпускает ночную мглу. Часы показывают 6.55. Я сижу на кровати, молча уставившись перед собой. После вчерашних криков тишина непривычно режет слух. Воскресенье - родители спят. Я заставляю себя проглотить переливающиеся на дне стакана капли воды. Веки становятся тяжелыми, и пока остатки сознания ещё со мной, я обматываю вокруг запястья бинт, ещё один и ещё, пока слой не становится достаточно толстым, чтобы сделать след невидимым. Солнце разлеглось на горизонте. Поздний август мучит тягучим зноем. Я распускаю тугие веревки рюкзака, выкладывая из него большую половину содержимого. Ну, все, сейчас, пусть немного отступит жара - и - в путь. Я поднимаю голову: маленькая девочка Лали смотрит на меня широко открытыми глазами цвета тёмного золота. -Бродяга, а ты ещё вернёшься? -Нескоро, ты успеешь повзрослеть и забыть меня. Она отводит взгляд, ее ресницы блестят, по щекам катятся крупные горошины слез. -Почему? - отворачивается в сторону, пряча лицо за бронзовыми волнами волос. Что ответить? Я встаю перед ней на колени и беру ее руки в свои, прижимая к губам крохотные ладошки. -О чем ты думаешь? -О вечном. -О вечном? А что вечно? -Мы скоро увидимся, обязательно увидимся, - говорю как можно убедительней, и она, моментально оттаивая, что есть мочи, обхватывает мою шею, осыпая колючую щеку быстрыми частыми поцелуями. -Лали, нам пора, идём! - раздаётся мелодичный голос, и я поворачиваюсь, пытаясь поймать взгляд той, что говорит, но она, мягко улыбаясь девочке, раскрывает объятья ей навстречу, не глядя на меня. Я смотрю им вслед: они, двигаясь, словно в замедленной съемке, постепенно растворяются в колышущейся дымке ржавого заката. А дальше - пустыня, последний оборот колеса. Но этот день все ещё мой. Я хватаю рюкзак и бегу за ними вслед: -Лали! Лали! Я здесь! Здесь! Подождите! Они оборачиваются, и Лали, словно спрашивая разрешения, смотрит в бездну серых глаз. Женщина, улыбаясь, согласно кивает в ответ. Я ловлю их в свои объятья. Нас обнимает тёплое августовское солнце. Этот день все ещё наш. -Лали! Ты скоро? Мне надо идти. На мой голос из прихожей выворачивает что-то сонное, путаясь в длинной ночной сорочке и по ходу собирая в пучок бронзовые волны волос. На меня недовольно смотрят удивительные глаза цвета тёмного золота. -Папа! Воскресенье! -У меня дела, это срочно, - я целую ее в макушку. Она ласково толкает в плечо сидящего за столом и жующего оладьи брата: -Побудешь со мной? - встаёт на цыпочки, обнимает его за шею, прижимаясь щекой к щеке. Он смеётся. -Куда же от тебя денешься? https://vk.com/topic-123523271_48095034
Ответов - 3
Nikita-80: Спасибо,Guran , что выложил. И, конечно, спасибо Автору! Сильно. Красиво. И чересчур образно. Но тем не менее слишком ажурные описания "потусторонней" реальности вполне гармонируют с достаточно бытовой тематической сценой. То есть не контрастируют, а дополняют друг друга. Это говорит о мастерстве Автора. Много, конечно, вопросов, ибо есть туманные моменты, но почему-то здесь и не хочется ковыряться в деталях повествования - все слишком тонко, зыбко, и кажется, что дотошные подробности могут поранить эти кружевные образы. Сцена с отцом - замечательная. Без объяснений, попытки понимания, размусоливаний. Но воспоминания о предыдущей порке реально зацепило. Кратко, но очень тематично. Только неясно, зачем заголяться полностью, если синяки упоминаются лишь на бедрах и ягодицах? Ну то может авторский крючок- полное обнажение). В общем- очень понравилось!
Мирина: С удовольствием прочла этот замечательный рассказ. Необыкновенно красивый слог и стиль делают чтение совершенно сказочным. Очень хорошо описана тема, повод для порки, чрезмерная строгость и жестокость отца. Поначалу не поняла ничего из того, что описывает девочку Лали, почему она исчезает и что с ней происходит. Но немного поразмышляв, пришла к очень грустному и щемящему сердце выводу… Трагично и печально…может быть этим и объясняется превращение отца в сурового и жёсткого к сыну.. Автору
Guran:
полная версия страницы