Форум » Рассказы, написанные посетителями нашего форума и авторами интернет-ресурсов. » Первое знакомство » Ответить
Первое знакомство
Огниво: Так уж вышло, что впервые интимное знакомство с розгой я свел в корпусе, будучи десятилетним кадетом-первоклашкой. Матушка, с ее веселым и легким характером, никогда не наказывала меня телесно, а отца своего я не знал, он скончался, когда я был еще младенцем. Гувернеры мне не докучали, и в отчем доме я пользовался свободой, какой не знали большинство моих ровесников: водил дружбу с уличными мальчишками и участвовал в драках «улица на улицу»; гонял голубей на крышах; в деревне ездил с ребятами в ночное и даже ходил в лес на охоту на несколько дней. Мне нравились ощущение азарта, опасности, победы над собой. Матушка на все смотрела сквозь пальцы. Больше всего она боялась, что я стану маменькиным сынком, а мелочи вроде пришедшей в негодность одежды, синяков или неподходящих знакомств ее не волновали, тем более что учебе это не мешало: домашний учитель был мной доволен, и я легко сдал экзамены в корпус, как того желал мой отец. Как ни странно, воинская дисциплина поначалу не казалась мне обременительной. Я принялся осваиваться в новом мире, стараясь и здесь добиться успеха. Учиться было нетрудно, к режиму я быстро привык. Поначалу мне досажала невозможность уединиться, но потом я нашел выход на крышу и научился ненадолго исчезать, чтобы насладиться одиночеством. У меня появились два приятеля, Лисовских и Четанов. Лисовских происходил из большой дворянской семьи. Ловкий и красивый, он всегда был готов к авантюре и носился с самыми дерзким идеями. Мне нравился его живой характер и насмешливое отношение ко всему на свете. Он ничего не принимал всерьез. Четанов был полной противоположностью. Основательный, трудолюбивый и аккуратный, он был в то же время тонкой натурой, и оттого отличался небывалой осторожностью, боялся всего, что могло ранить его нежную душу. Я понял это в нем, когда мы сошлись достаточно близко, поскольку внешне он производил впечатление флегматичного увальня, не более чувствительного, чем чучело медведя. Нас свела любовь к чтению. Оказалось, что мы любим одних и тех же писателей, но мнения наши о героях расходятся, и часто мы проводили время в горячих спорах о прочитанном. Эта дружба очень помогала нам справляться с невзгодами, каких немало выпадало на долю кадетов-первогодок: приставания старших, муштра, тоска по дому. Ну и розги, конечно. К концу второго месяца учебы в нашей роте почти все, кроме нашей троицы и еще пятерых кадет, уже были «ефрейторы», а то и «унтер-офицеры», то есть подверглись порке один или два раза. Со слов товарищей мы знали, что экзекуциями ведают дядьки: Иона, Кат и Федот Никитич. Один из них брался за прутья, двое других держали кадета за руки и за ноги. У каждого из них были свои слабости, знание которых могло облегчить участь наказываемого. Маленький и носатый Иона во всем любил порядок, и аккуратно одетому и причесанному кадету мог дать поблажку. Дядьку по фамилии Катин, противного мужика с вислым животом и жиденькими волосами, прозвали Катом не зря: порол он с удовольствием, наслаждался криками и жалобными мольбами, и особо громогласных мог пощадить, скостив удары, а тех, кого невзлюбил, сек с оттяжкой, до крови. Федот Никитич был молчаливый отставник с прокуренными усами, этот терпеть не мог «неженок» и уважал терпеливых. Те, кто мог выдержать его удары без звука, могли рассчитывать на послабление. Только мало было таких – наказывал Федот Никитич больно, хотя вроде бы не в полную силу. Я слушал рассказы товарищей с холодком в груди, сродни тому азарту, что охватывал меня на высокой ледяной горке или перед большой дракой. Не струсить, наплевать на боль, преодолеть себя! Лисовских только смеялся и говорил, что постарается сделать все, чтобы получить снисхождение в любом случае. А Четанов хмурился, сопел и отворачивался. В конце октября погода порадовала нас теплыми деньками, не иначе как напоследок, перед зимой. Я решил в очередной раз слазить на крышу, пока дожди и заморозки не сделали это удовольствие невозможным. Товарищи увязались за мной. Точнее, Лисовских давно хотелось посмотреть на мое убежище, а Четанов пошел за компанию, довольно неохотно. Пытался даже нас отговорить, но Лисовских поднял его на смех. Мы улучили момент, когда все были во дворе, и улизнули от дежурного офицера Болотникова. Крыша приятно нагрелась под солнцем. Мы болтали, наслаждались теплом и совершенно забыли об осторожности. И когда дверь чердака грохнула, распахиваясь, мы подскочили от неожиданности. Лисовских, сидевший на корточках, потерял равновесие и заскользил вниз. Я даже подумать ничего не успел, только схватил его за руку. Сначала затормозил его движение, но потом и сам начал съезжать. Четанов, который был ближе всех к дверям, успел вцепиться в мой воротник, а его уже обхватил за пояс Федот Никитич, который нас и обнаружил. Мы перестали сползать к краю; в следующий миг дядька одновременно втянул Четанова на чердак, задвинув себе за спину, и взял меня за шиворот, а освободившейся рукой ухватил Лисовских за мундир. И легко втащил нас в проем. Все это заняло лишь несколько мгновений. Мы стояли перед Федотом Никитичем, совершенно ошеломленные столь стремительной сменой событий, и впервые видели его в неподдельном гневе. Кустистые брови сдвинулись, глаза сверкали, усы угрожающе топорщились. Губы шевелились, и хотя с них не слетало ни звука, нам было понятно, что именно он говорит. Стало казаться, что он расправится с нами прямо здесь, на чердаке. Однако он сдержался и, ничего не говоря, ткнул рукой в сторону ведущей вниз лестницы. Мы опрометью бросились выполнять его приказание. Мы свалились прямо на голову дежурному офицеру. Нечего и говорить, что он назначил каждому из нас не только изрядную порку, но и недельную отсидку. Пока он метал громы и молнии, я украдкой поглядывал на своих товарищей. Лисовских еще не пришел в себя после несостоявшегося падения и имел оглушенный вид. Четанов же бы бледен до синевы, даже губы были белыми. Нотация закончилась требованием немедленно следовать в карцер. Понурившись, гуськом, мы отправились выполнять приказ. Болотников решил отконвоировать нас до места назначения; наша процессия привлекла общее внимание, вокруг шептались и высказывали предположения о том, что произошло. Лисовских вышел из ступора и ухитрился бросить однокашникам пару коротких объяснений. Я же думал о предстоящем посвящении в кадеты и так волновался, что сердце колотилось где-то в горле. Обычно проштрафившихся заводили в карцер по одному, но Болотников почему-то втолкнул нас туда втроем - передал дядькам с рук на руки и захлопнул за нами дверь. Было очевидно, что Федот Никитич опередил нашу процессию и успел приготовить нам теплый прием. Накрытая простыней скамья уже стояла в центре комнаты. У одного ее конца стоял Иона, у другого ухмыляющийся Кат. Хмурый Федот Никитич перебирал розги в кадушке. Мы переглянулись и каждый невольно подумал: «Кого же первого?». Четанов трясся, как в ознобе, Лисовских был непривычно мрачен. Мною же овладели незнакомые мне ранее тоска и безнадежность, сменившие прежнее волнение. Наверное, со стороны мы выглядели жалко – трое маленьких бледных кадетов в ожидании наказания, придавленные многозначительной тишиной каземата. Нарушил ее Кат, обратившись к нам с радостной улыбкой: - Ай-яй-яй, господа кадеты, что примолкли? Неужто душа в пятки ушла? А как на крышу лезть, не страшно было. Не подумавши, значить. Ну ничего-о-о, сейчас-то мы вас думать нау-у-учим, ох, научим. Чрез мягко место ох как быстро наука доходит… Иона перебил его. Решив начать с самого рослого и видного, он сказал Лисовскому: - Извольте раздеться, господин кадет, и лечь на лавку. Лисовских вцепился в поясной ремень и начал мучительно медленно его расстегивать. Затем стащил через голову рубашку, подошел к скамье, расстегнул брюки, стоя к нам спиной, и позволил им упасть к щиколоткам. Потом перекрестился и лег, вытянув руки и отвернув от нас лицо. Ничего непривычного не было в его наготе, ведь мы часто бывали вместе в бане, и все-таки неловко было видеть его белые выпуклости, теперь поджатые от страха. Я перевел взгляд на Четанова. Он смотрел на Лисовских, словно не в силах отвернуться, и дрожал. Я взял его за руку, и он стиснул мои пальцы. Федот Никитич вынул из кадушки прутья, пропустил через кулак и вытер мокрую пятерню о рубаху. Неторопливо подошел к скамье, на которой распростерся наш товарищ. Дядьки навалились на плечи и на ноги кадета. Федот примерился, слегка коснувшись розгами голого тела, отчего ягодицы Лисовских как-то передернулись. Потом коротко размахнулся, раздался свист и громкий шлепок. Лисовских дернулся, издав странный вздох-всхлип. На коже сначала проступили, а потом налились яростным пурпуром первые рубцы. Федот хлестнул во второй раз, и сразу же в третий. Сильно как сечет, подумал я отстраненно. Лисовских взвыл, забился о скамью, сжимая-разжимая половинки в бессильной попытке хоть как-то облегчить боль. Федот помедлил, затем продолжил наказание. Теперь он стегал несчастного размеренно, с паузами, приговаривая: - Не балуй, не лезь в другой раз на крышу-та, не лезь, отца-та с матушкой пожалей. Уж и живого места не осталось, ниже пояса до колен все было красным, вспухшим и изборожденным рубцами, а порка все не кончалась. Лисовских орал не своим голосом, похоже, плакал. Я снова отвернулся, смотреть было нестерпимо стыдно, но и слушать было не легче. Я глянул на Четанова и по лицу его понял, что ему видеть и слышать все это больно физически. Он так сопереживал товарищу, что, казалось, ему было легче принять удары самому. Меня это так поразило, что на секунду я обо всем забыл и только страстно желал избавить его от чужих страданий. Но секунда прошла, и вдруг оказалось, что для Лисовских уже все позади. Дядьки отпустили его, и он пытался подняться так, чтобы не слишком тревожить иссеченное синими и багровыми полосами тело. Федот отошел за новыми прутьями. Иона обратился в нашу сторону, и я невольно шагнул вперед, закрывая собой страдающего Четанова. Не хотелось, чтобы дядьки начали над ним подшучивать. Он, однако, принял это за желание следующим принять наказание, и одобрительно кивнул в сторону уже освободившейся скамьи. Делать нечего, я принялся раздеваться, но когда дело дошло до штанов, остановился. Я не мог преодолеть растущее внутреннее сопротивление, пальцы намертво впились в пояс и отказывались разжиматься. Невозможно было заставить себя оголиться перед этими людьми и лечь на простыню, еще сырую от слез моего товарища. Дядьки без жалости смотрели на мою заминку; наконец, Кат, бывший ближе всех, потянулся ко мне: - Господину кадету нужна помощь? Не привыкли-с самостоятельно? Так я с вас панталончики-то спущу, - сказал он почти ласково и коснулся меня. Я ощутил такое омерзение, что отшвырнул его руки и отпрянул. Бешенство поднялось во мне, как волна, ударило в голову, все иные чувства исчезли, на все стало наплевать. Руки сами сжались в кулаки. Такое бывало со мной прежде, и в этом состоянии души мне море было по колено. Только краешком трезвого рассудка удерживался я от совсем уж необдуманных поступков. Я посмотрел Кату в лицо со всей злобой, на которую был способен, и он вдруг рыскнул глазами в сторону, словно смутившись. Быстро, чтобы никто больше не пытался меня коснуться, я расстегнул брюки и лег животом на скамью. Сам подтянул рубашку и обнажил все, что требовалось, не испытывая ни стыда, ни страха. Но почувствовав, как меня схватили за руки и за ноги, потерял остатки соображения, и принялся неистово вырываться, противясь чужой воле. Я ничего не слышал из-за гула крови в ушах, поэтому режущий удар пониже спины застиг меня врасплох. Горячая, какая-то постыдная боль сначала вспыхнула там, где ошпарила меня розга, а потом расплескалась по телу. Меня бросило в жар, но не от боли, а от ненависти, я стиснул зубы и дернулся с такой силой, что Иона разжал руки, и скамья чуть не опрокинулась. В ответ меня стегнули вновь, и еще раз, и еще. Грудь сдавило, стало нечем дышать: дядьки просто сели на меня, чтобы удержать. Федот сек меня быстро, не давая опомниться, но я только рычал от ярости, и только когда боль стала непрекращающейся, совершенно невыносимой, колющей сердце, захрипел. Тогда все кончилось. Не знаю, потерял ли я сознание или просто не помнил себя. Просто открыл глаза и вдруг увидел, что лежу на животе на кровати в одной из камор, на которые была поделена половина карцера. Болело и саднило все тело, и слабость была такая, что руку поднять невозможно. А из-за тонкой стенки доносились свист розог и мучительные стоны – это наказывали Четанова. Первая порка расставила все по местам. Я знал теперь, как это бывает, и чего ожидать от себя. Но кадетское крещение не прошло для меня даром – мне не забыть тот день, когда мне впервые пришлось испытать на себе чужую злую волю.
Ответов - 6
Iken: Браво! Стилизация великолепна, слог филигранен! Без сомнения, произведение навеяно "Кадетами" Куприна? Однако, если это так, Вы превзошли Александра Ивановича по части использования мрачных красок. Мишу-то за серьёзный проступок высекли далеко не жестоко (хотя сам он был явно иного мнения), а Ваших мальчишек исполосовали немилосердно за куда меньший грех. Хотя, конечно, прогулка на крышу могла бы обернуться трагедией, если бы не проворство и железная хватка дядьки, а также чувство товарищеской взаимовыручки. Так что соразмерность наказания проступку, в принципе, соблюдена, если считать необходимым сечь не только за совершённое, но и за возможное. Тем не менее, изображение Вами порки, пусть даже и исключительно "строгой", всё же выглядит не слишком правдоподобно. Мальчишек секут не только по ягодицам, но и по ногам (как в бурсе, что ли?), ударов словно не считают (а их всегда назначали определённое и не столь уж большое количество), розги оставляют следы под стать хорошей плётке. Проще говоря, порка какая-то фантазийная. Кстати, один лишь старший офицер явно не мог "назначить" порку воспитанникам. Для этого понадобилось бы разбирательство, которое, возможно, вылилось бы в итоге в специальный приказ, зачитываемый перед строем. К тому же у Вас получается, что порка сыграла роль своеобразной "инициации" ("посвящения в кадеты"), что Куприну совершенно чуждо. P.S. Между прочим, у Вас в тексте соседствуют две формы родительного падежа множественного числа от слова "кадет". А каземат — это примета скорее крепости, чем кадетского корпуса (помещение внутри крепостной стены, где одна стена вертикальна, а другая образует единое целое со сводчатым потолком).
irra: Огниво, действительно, отличная проза! Язык с первого предложения переносит в мир классической литературы. Больше всего понравилось, что у каждого героя - свой характер, но хотелось бы больше событий, в которых эти характеры раскроются уже не через описание, а через действие. А главный герой - с его противоборством "чужой злой воле" - просто мой любимый типаж.
Огниво: Благодарю за критику! Очень интересно было посмотреть на рассказ со стороны. irra Это часть детектива с элементами темы, отдельно стоящий эпизод, поэтому раскрывается характер только главного героя. Правда, не знаю, удастся ли написать задуманное, и стоит ли вообще, там получается расхождение по времени между порядками в корпусе и основным действием. Получается, надо либо тему убирать (или холостить), либо кардинально менять время действия. irra пишет: А главный герой - с его противоборством "чужой злой воле" - просто мой любимый типаж. Спасибо, мне очень лестно! Iken пишет: Без сомнения, произведение навеяно "Кадетами" Куприна? Нет, действие происходит в середине XIX века, тогда все было иначе. Больше мемуарами навеяно. Iken пишет: Мальчишек секут не только по ягодицам, но и по ногам (как в бурсе, что ли?), ударов словно не считают (а их всегда назначали определённое и не столь уж большое количество), розги оставляют следы под стать хорошей плётке. В корпусах при Николае I это бывало. И прутья брались толстые, и пороли совершенно безжалостно, бывало, без устного счета, рубцы оставались нешуточные. Были случаи, когда кадеты отлеживались в лазарете по три дня. Iken пишет: К тому же у Вас получается, что порка сыграла роль своеобразной "инициации" ("посвящения в кадеты"), что Куприну совершенно чуждо. Тут вы совершенно правы. Куприну чуждо. Про инициацию не придумано, это из мемуаров Н. А. Крылова "Кадеты сороковых годов". По времени несколько раньше, чем в моем тексте. Iken пишет: Между прочим, у Вас в тексте соседствуют две формы родительного падежа множественного числа от слова "кадет". Да, правильно, конечно, "кадетов". Надо было вычистить, как-то мимо прошло. Iken пишет: А каземат — это примета скорее крепости, чем кадетского корпуса (помещение внутри крепостной стены, где одна стена вертикальна, а другая образует единое целое со сводчатым потолком). Да, намек был как раз на то, что дети оказались в подобии тюрьмы. Iken, отдельная благодарность за столь внимательное прочтение. И комментарии, разумеется.
Ветер: Отрывок очень хорош. Я вот только спотыкаюсь об "интимное знакомство..."
Guran:
irra: Самый лучший рассказ-стилизация этого года! Очень хочется и впредь читать тексты Огниво - этого талантливого автора.
полная версия страницы