Форум » Рассказы, написанные посетителями нашего форума и авторами интернет-ресурсов. » Илья Шпелер. Милицейское воспитание. » Ответить
Илья Шпелер. Милицейское воспитание.
Guran: Илья Шпелер. Милицейское воспитание. Посвящается Деньке, без которого рассказа бы не было. Лешка свернул на утопающую в тени лип аллею и медленно двинулся к виднеющемуся в ее конце приземистому двухэтажному зданию. Он не опаздывал, но спешить не хотелось: в здании находилось местное отделение милиции и Лешка шел туда отнюдь не добровольно. Лешке велела туда прийти лично гроза всех окрестных хулиганов, прогульщиков и тунеядцев участковый инспектор по делам несовершеннолетних Нина Афанасьевна. Для серьезной беседы, как она выразилась. На самом деле, дураку ясно, что это за "беседа". Просто-напросто Нина Афанасьевна собиралась всыпать Лешке ремня. И Лешка это знал. Потому и ноги шагают точно в кисель опущенные, и в животе будто студень трясется, и солнышко майское словно поблекшее, а кумачовый лозунг "Решения съезда в жизнь", тянущийся вдоль дорожки, кажется серым и обшарпанным. А сам знакомый до последней трещинки в асфальте родной район, в котором прошла-пролетела вся пока еще всего-то тринадцатилетняя Лешкина жизнь, смотрит вслед Лешке с осуждением и укоризной. Как ни медленно Лешка плелся, а аллея закончилась и мальчишка с замирающим сердцем очутился у массивной железной двери отделения. Времени до назначенного часа было еще много и это хорошо, так как Лешка никак не мог решиться войти. Несколько раз он прошел мимо входа, побродил у стенда "Их разыскивает милиция", вернулся к двери, потоптался возле нее, снова отошел к стенду... С фотографий на него смотрели какие-то жуткие рожи, в одной из которых Лешка, к своему ужасу, узнал школьного своего физрука Николая Сергеевича. Лишь внимательно присмотревшись, мальчик убедился в том, что ему показалось, и на самом деле никакого сходства нет. Лешка собрал в кулак всю свою волю, глубоко вдохнул и снова подошел к двери. Однако, пока мальчик собирался с духом, дверь вдруг с раздирающим душу скрипом растворилась сама. Навстречу Лешке шел человек в милицейской форме. Лешка посторонился, и милиционер, не замечая мальчика, деловито удалился. Лешка решился, придержал дверь, зажмурил глаза и прошмыгнул внутрь. Дверная пружина оказалась не только скрипучей, но и очень тугой. Она догнала робкого мальчугана в проеме и придала ему столь необходимое ускорение, чувствительно наподдав по заднице. Заодно и напомнила о цели визита. Оказавшись сразу в середине небольшого, тускло освещенного холла, Лешка остановился и принялся робко оглядываться. Внутри отделение милиции оказалось вовсе не таким страшным, как Лешке представлялось накануне. Во всяком случае, никаких клеток с бандитами и убийцами пока видно не было. Обычный холл, на стене самодельная стенгазета, несколько плакатов. Обычные коридоры. Справа даже гардероб обнаружился, как в поликлинике. Лешка взглянул налево - и там похоже: деревянный барьер со стеклянными панелями до потолка. Разве что над окошечком в стекле написано не "Регистратура", а крупно - "ДЕЖУРНАЯ ЧАСТЬ". - Эй, пацан! - окликнул мужской голос через окошко из-за барьера. - Тебе чего? Лешка смутился. Сказать, что он пришел на порку, мальчик не мог - стыдно. Но отвечать что-то надо: здесь все же милиция, а не поликлиника. - Я к... Нине Афанасьевне, - едва слышно пролепетал Лешка, подойдя к окошку поближе и поднявшись на цыпочки, так как окошко было для него высоковато. Мальчик отчаянно покраснел. - На беседу... - А, еще один ремня получать, - громко сказал дежурный с удовлетворением в голосе. - Правильно, вас только так и учить, лоботрясов. Только бездельничать да хулиганить умеете. А потом вырастают воры да бандиты, возись тут с вами, балбесами... Фамилия? - А? - переспросил смутившийся и пристыженный Лешка. - Фамилия, говорю! Глухой что ли? - Адамов... За стойкой прошелестели перебираемые бумаги. - Есть такой... Куда идти знаешь? - Чего? - Лешка от стыда едва слышал, что ему говорят, а соображать с первого раза был и вовсе не в состоянии. - Новенький, что ли? Знаешь, говорю, куда идти-то? - Нет... - Короче, сейчас направо по коридору до лестничной клетки, потом поднимешься на второй этаж и снова направо. Там будет дверь с надписью "Инспекция по делам несовершеннолетних". Тебе нужен кабинет номер N 23. Там увидишь - твоих дружков уже человек пять пришло. Встаешь вместе с ними и ждешь инспектора - то есть, Нину Афанасьевну. Дальше она сама вам все скажет что делать: что снимать, куда ложиться и прочее. - Спасибо... - пискнул вконец униженный Лешка, отходя от окошка. - Ха, вежливый... Да не за что пока! - внезапно хихикнул доселе строгий бас дежурного. В коридоре первого этажа народу оказалось немного. Лешка без приключений нашел лестницу и поднялся на второй этаж. Справа от выхода с лестницы весь коридор был перекрыт перегородкой. В перегородке была дверь, и на ней действительно была табличка "Инспекция по делам несовершеннолетних". Лешка толкнул дверь и вошел. И тут же был остановлен суровым окриком: - Эй, шкет, куда собрался? - Мне в 23-ий кабинет... - Фамилия! - Адамов... - Адамов, тебя что, в дверь стучаться перед тем, как войти не учили? Лешку окатило волной невыносимого стыда. Уши, вроде чуть было остывшие после беседы с дежурным, вновь раскалились. - Учили... - еле слышно признался мальчик. - Тогда выйди и войди, как положено, - строго припечатал тот же ломкий басок. Оказалось, что при Инспекции тоже есть свой дежурный и его столик стоит как раз возле двери с внутренней стороны. Строгий милиционер, остановивший Лешку, и сам был ненамного его старше - Инспекция еще вполне могла интересоваться его собственными делами. Выходя, Лешка машинально заметил на этом столике в кругу яркого света от настольной лампы телефонный аппарат, какой-то список и знакомую обложку нового романа Юлиана Семенова. Но и со второй попытки преодолеть препятствие в виде дежурного Лешке не удалось. На этот раз оказалось, что он позабыл дождаться разрешения войти, после того, как постучал. Третья и четвертая попытки также не увенчались успехом: сначала Лешка слишком тихо испрашивал разрешение, потом не сказал "спасибо"... Мальчик чувствовал себя полным ничтожеством, невежей и неумейкой. Кажется, дежурному доставляло удовольствие гонять его туда и обратно через дверь, но, к счастью, на пятый раз одновременно с Лешкой в Инспекцию потребовалось пройти какому-то офицеру - как видно, большому начальнику - при виде его цербер в милицейской форме встал за своим столиком по стойке "смирно" и отдал честь. А Лешка воспользовался этим, чтобы проникнуть на территорию Инспекции. Вопреки ожиданиям, Инспекция по делам несовершеннолетних вовсе не была тихим местом. Жизнь здесь кипела: из распахнутых по случаю жаркой погоды дверей доносился громкий перестук печатных машинок, трезвонили телефоны, какие-то люди в форме и в штатском все время ходили из кабинета в кабинет, останавливались в коридоре, громко разговаривали между собой, иногда шумно спорили. Лешка растерялся и застыл, ошеломленно оглядываясь по сторонам. Он никак не мог определить в этом ералаше, где находиться искомый 23-ий кабинет. Дежурный, очевидно немало раздосадованный прерванным развлечением, не преминул бросить мальчику в спину: - Эй, чего варежку разинул? Как Лешке не хотелось избежать общения с поклонником детективов, но ничего другого не оставалось. - А... как пройти в... 23-ий кабинет? - спросил он, стараясь скрыть робость. - К Нине Афанасьевне на прием? - уточнил дежурный, злорадно ухмыляясь, хотя, несомненно, знал ответ заранее - ведь перед ним был список с Лешкиной фамилией. - Вот это правильно - драть тебя надо! Лешка хоть и продолжал умирать со стыда, но в глубине души зародилось возмущение: ну, сколько же можно об одном и том же? Знает он, что пришел на порку, знает, зачем же все время напоминать-то? Но мальчик был достаточно благоразумен, чтобы скрыть это чувство, и просто скромно кивнул. - Сейчас Нина Афанасьевна шкуры-то с вас поспускает! Будете знать, как хулиганить. Вон, там твой 23-ий, справа, видишь, твои дружки там уже стоят, ждут не дождутся, когда по задницам ремешок погуляет. Ну, вот, опять! Лешка, стараясь не обращать внимания на вредину-дежурного, поглядел в указанном направлении. Возле неприметной двери с цифрами "23" и табличкой "Инспектор ЖДАНОВА Н.А." действительно томилось пятеро подростков: три мальчика и две девчонки. Двое пацанов были примерно Лешкиного возраста. Девочки были гораздо старше - им было лет по пятнадцать. Впрочем, у них это не поймешь: например, в Лешкином классе в прошлом году вроде все девчонки как девчонки были, а первого сентября пришли - прямо не узнать. Какие взрослые стали, большие, все из себя, по углам шепчутся загадочно, хихикают о чем-то, глазами по мальчикам зыркают... За косичку не дернешь - сразу по шее надают. Да так, что мало не покажется. Третий мальчишка, наоборот, был младше - лет десяти. Лешка его даже узнал. Они в одной школе учатся, только Лешка в 7-ом классе, а тот мальчуган, кажется, в 4-ом или 5-ом. Все они - и мальчики и девочки - стояли смирненько, не шелохнувшись, лицом к стене, руки за спиной. Позы были напряженными. Глядя на них, Лешке снова стало страшно. То, зачем он здесь, должно произойти очень скоро. Вот-вот. Мальчику захотелось как можно дольше оттянуть этот неприятный момент. Для этого он готов был на все - даже поговорить с тем самым неприятным дежурным у входа, которого еще минуту назад ненавидел и опасался. - А... - Лешка мучительно подбирал тему для завязки разговора, - Нина Афанасьевна уже пришла? Лешке многое хотелось узнать. Время прихода грозной инспекторши было лишь одним из наиболее важных моментов. Вопросы так и вертелись на языке: а сильно ли Нина Афанасьевна бьет, а нельзя ли как-то этой процедуры избежать, а может быть можно уговорить ее, убедить, что он, Лешка, раскаивается и больше никогда-никогда не будет делать ничего предосудительного... Но, увы - все эти и другие вопросы остались без ответов. Дежурный со скучающим видом подвинул к себе Семенова и раскрыл книгу на закладке: - Что, не терпится? Не боись, успеешь. Иди вон, вставай в очередь. Болтать, вертеться и баловаться не советую. Будешь выпендриваться или плохо себя вести - скажу Нине Афанасьевне, она тебе дополнительную порцию пропишет. Понял? - А... - начал было Лешка, но тут же был снова грубо оборван дежурным: - Ты чего, не понял, шкет? Или дополнительную порцию уже захотел? Быстро встал в строй и чтоб не вякал у меня, мелюзга! Лешка отшатнулся и суетливой рысцой присоединился к ожидающим справедливого возмездия ребятам, встав носом к стене слева от знакомого младшеклассника. Стоять пришлось долго. Время тянулось, как старая жевательная резинка, прилипшая к подошве. Хуже всего было то, что по коридору все время ходили люди - жизнь-то продолжалась как ни в чем ни бывало. Лешке казалось, что все эти люди, деловито снующие по коридору, то и дело с укором поглядывают на него и думают: "Вот, мол, стоит Алексей Адамов, ждет, когда его выдерут". Мальчик затылком чувствовал эти взгляды, и волны стыда накатывали на него при каждом звуке шагов за спиной. Кроме того, спокойно стоять было чудовищно сложно. Деятельная натура мальчика протестовала против неподвижности; волнение и страх клокотали внутри него, требуя выхода. Хоть бы ногти погрызть... Лешка устал, наверное, уже минут через пять, а пошевелиться боялся, ибо постоянно ощущал спиной не только взгляды проходящих по коридору людей, но и пристальный внимательный взгляд дежурного, направленный на него из-за столика у двери, как из засады. Так, во всяком случае, Лешке казалось. А обернуться и проверить свои подозрения он так и не решился. И правильно. Дежурный-то следил! Это стало ясно из замечаний, которые он время от времени делал ребятам. Бесконечные "эй, не вертись там", "чего вздыхаешь, стой смирно", "попереминайся у меня еще, все Нине Афанасьевне скажу", "хватит елозить, словно у тебя еж в заднице" и прочее наглядно демонстрировали, что дежурный бдит. Наверное, роман Семенова оказался неинтересным. Постепенно Лешка привыкал к своему стоянию и стыд начал уходить. Он попытался вертеть головой, чтобы осмотреться, но тут же схлопотал очередное замечание от дежурного. Лешке показалось, что в его адрес оно было сделано с каким-то особым удовольствием. О том, чтобы поговорить с соседями не было и речи - дополнительной порции не хотел никто. Лешка тоскливо вздохнул - и тут же услышал: "Адамов, не вздыхать!". Тронул пальцем стену - "Адамов, не вздумай мне тут краску отколупывать!". Потер зачесавшийся вдруг локоть - "Адамов, сне кривляйся, стой ровно!". Лешке стало казаться, что дежурный замечает каждое его движение. Он и так уже, наверняка, получил замечаний больше всех. Ясно, что этот гад все расскажет Нине Афанасьевне и ему, Лешке, пропишут "добавку". Лешка пытался сосредоточится и стоять смирно, но в голову лезли как назло только самые неприятные и тревожные мысли, по большей части связанные с предстоящим наказанием. Это никак не способствовало успокоению его нервов. Мальчик стал вспоминать о том, что привело его сюда. ...Во всем виноват эта сволочь Степаненко! Пристал как репей - "дай списать", "дай списать", "че те - жалко, че ли"... Лешке было не жалко. Но нужно же совесть иметь! Сколько можно списывать? В прошлый раз училка просекла это дело и вкатила обоим "параши". Ну, Степаненке, может, и не привыкать, а Лешке... От отца потом здорово влетело и вообще... Исправлять пришлось. Это Степаненке учеба по фигу, а Лешка на медаль идет. Ну, короче, надоел он Лешке, хуже горькой редьки. И Лешка его послал. По адресу. Этажей на шестнадцать. Это если навскидку считать. Лешка, он хоть и отличник, но на улицу гулять не в броневике выходит, много чего умеет и знает. И только по округлившимся глазам Степаненки Лешка понял, что дело не чисто. Ибо уж что-то, а Лешкин загиб такого прожженного в уличных делах парня, как Денис Степаненко, записного двоечника, матерщинника и хулигана, завсегдатая "приемов" у Нины Афанасьевны, так впечатлить не мог. Только тогда Лешка, встревожено обернувшись, увидел прямо у себя за плечами САМУ. Нину Афанасьевну Жданову, районного инспектора по делам несовершеннолетних, держащую в своем крепком кулаке весь район, вытянувшую его в лидеры по показателям борьбы с подростковыми правонарушениями. При виде ее внушительной фигуры даже самые отпетые хулиганы, трепеща, спешили перейти на другую сторону улицы или скрыться в палисадниках погуще... Главное, Лешка прекрасно знал, что Нина Афанасьевна частенько захаживает по служебным делам в школы вверенного ей района, и мог бы поумерить свой пыл или хотя бы предварительно оглянуться, что ли... Увы. Все мы крепки задним умом. Потерял осторожность, увлекся - вот и расхлебывай. Выбор тут простой: либо в среду на "прием" к инспектору с ремнем, либо в четверг на комиссию по делам несовершеннолетних с родителями. Вон, говорят, недавно Василенко струсил и решил "прием" продинамить - так его папу и маму в отделение прямо с работы вызвали и принялись дело шить. Еле-еле родаки отмазали сыночка. А уж как драли потом - ор целую неделю на полгорода стоял! Лешка своим про инцидент в школе трепать не стал. Зачем? Все равно выпорют - не Нина Афанасьевна, так папа. Зачем его лишний раз нервировать? Да и давно обещанная к завершению учебного года новая радиостанция может под это дело, чего доброго, накрыться медным тазом... Уж лучше пускай Нина Афанасьевна сама... Тем более, говорят, что на первый раз она не сильно лупцует. Только скорее бы! Ноги устали, в животе бурчание - без обеда же пошел, кусок в горло не лез в предчувствии расплаты. И эти взгляды... Стоишь, словно голый, а все на тебя пялятся. Нашли экспонат. Выставка достижений народного хулиганства. А пуще всех - злобный дежурный с Семеновым в руках достал. Если мне неприятно - а девчонкам каково так торчать? Лешка скосил глаза направо, где стояли девочки. Нет, ничего, стоят нормально, не волнуются даже. Видать, привычные. А вот пацаненок маленький чего-то извелся весь: вздыхает, ерзает, жмется, ножками переступает... В туалет хочет, что ли? Вдруг Лешкино сердце екнуло: прямо к ним шестерым от двери кто-то шел. Уже? Нет. Оказалось, это еще один такой же как они бедолага. Большой - десятиклассник, наверное. Его дежурный почему-то сквозь дверь туда-сюда гонять не стал - фамилию спросил только. Парень с интересом глянул на девчонок, встал с независимым видом слева от Лешки. Ага, с независимым! А стоит также как и все - носом в стенку. И нервничает, хоть и старается вида не показывать - но Лешка же рядом стоит, видит. Ох, блин, как же тоскливо-то! Когда же это кончиться-то? Стена перед носом, грубо окрашенная синей масляной краской, уже надоела до чертиков, один ее вид вызывает тошноту. Когда же? Когда?! Скорее бы! Мальчишка рядом со мной, наконец, решился. Он повернулся и тоненьким жалобным голоском попросился у дежурного: - Можно в туалет? Я писать хочу. - Обойдешься, - отрезал тот. - Но я очень хочу! - взмолился младшеклассник. - Я сказал - терпи! Придет Нина Афанасьевна - у нее попросишься. - Ну, пожалуйста, - звенящим от отчаяния голосом продолжал канючить страдалец. - Сказано - нет! Поняв бесперспективность уговоров, бедняга умолк, изо всех сил зажимаясь и стараясь удержаться. - Обоссышься - языком будешь подтирать, - добил несчастного дежурный. Лешка не успел возмутиться жестокости милиционера - возле кабинета возникла, наконец, долгожданная хозяйка - Нина Афанасьевна. Женщина крупная, сильная, она прекрасно умела появляться внезапно, возникая словно из ниоткуда, незаметно и бесшумно, как привидение. И часто этим самым умением пользовалась. В коридоре словно бы стало теснее и холоднее. Лешку охватил нервный озноб, он и думать забыл обо всем, что не касалось его самого и предстоящей ему порки. - Уже собрались, голубчики? Спиридонов где? Вижу. Локтев? Вижу. Кошкарева, Лобасова, Адамов, Синицын... - Нина Афанасьевна! - пискнул истерзавшийся малыш, прижимая руки к паху. - Можно в туалет? Пожалуйста! Инспекторша окинула сжавшегося пацаненка орлиным взором. -Ладно, Синицын, иди... Пять минут! Где туалет знаешь? - Знаю! - обрадовано крикнул мальчишка, срываясь с места с такой скоростью, что ему наверное не пяти минут, а одной бы за глаза хватило. - Так, и Загорский здесь. Все в сборе. Сержант Нечаев! Доложите обстановку. Дежурный у двери встал и приосанился. Лешка понял, что сержант Нечаев - это дежурный и есть. Ну сейчас он и доложит Нине Афанасьевне обо всех его замечаниях, полученных за время стояния у кабинета N 23. - Опоздавший один - Загорский. Синицын все время ерзал и вертелся. Адамов задавал слишком много вопросов. Остальные - без замечаний. - Вольно, Нечаев. Загорский - двадцать дополнительных за опоздание. С Синицыным я сама разберусь. Адамов - на первый раз прощаю. Так, все порядок знают? Адамов, ты у меня новенький - рассказываю специально для тебя, второй раз повторять не буду. Сейчас все входим в кабинет и встаем справа вдоль стеночки. Штаны и трусики спускаешь до пола. Поворачиваешься лицом к стене и ждешь, когда подойдет твоя очередь. Я тебя вызову. Все мои приказы выполнять сразу и беспрекословно. Будешь артачиться, спорить, кобениться - получишь добавку. После процедуры - сразу на улицу, толпу мне в коридоре не создавать. Все ясно, Адамов? Лешка нервно сглотнул и выдавил еле слышно: - Да... - Отлично. Тогда заходим! Нина Афанасьевна распахнула дерматиновую дверь и ребята гуськом просочились в кабинет. Спускать штаны на виду у всех оказалось вовсе не так страшно, как показалось Лешке в начале. Ведь вокруг все ребята рассупонивались - расстегивали ширинки, сдергивали вниз резинки трусов. Девочки благородно отвернулись. Им ничего расстегивать не надо было: задрал юбочку - и готово. Лешка им даже позавидовал. Потом все стали выстраиваться вдоль стенки. "Как партизаны на расстрел" - подумал Лешка. Ребят оказалось слишком много - свободной части стены на всех не хватило, и Лешке досталось место у шкафчика со стеклянными дверцами. Нина Афанасьевна велела всем повернуться к комнате спиной, и перед взглядом Лешки оказались унылые ряды папок с личными делами. Никаких надписей на корешках не было, и смотреть на них было неинтересно. - Ну, что? Начнем с девочек? - провозгласила инспекторша. - Лобасова, ты - первая. Лешка представил, что сейчас происходит у него за спиной, и уши его снова загорелись, как семафоры. И тут вдруг выяснилось, что ничего представлять Лешке вовсе не надо. Он и без того все прекрасно видит. Стоит лишь чуть-чуть скосить глаз в сторону - и вот оно! Отражение в стеклянных дверцах. Все как на ладони. Ужас! Лешка попытался отвести взгляд, закрыть глаза - бесполезно. Разворачивающаяся в стекле картина притягивала взор, словно магнит железные опилки. Вот девчонка, которой не повезло получать наказание первой, подходит медленно к Нине Афанасьевне, испуганно смотрит на нее снизу вверх, приподнимает подол, запуская руки под платье, вот она наклоняется, сдвигая вниз по голым ножкам свои трусики, вот мелькает отражение ее попки, прозрачно-белой, с просвечивающими сквозь нее тесемками папок внутри шкафа... Нет! Лешка не будет смотреть на это. Иначе он просто умрет со стыда. Ведь они же отвернулись, когда он раздевался. С его стороны это просто свинство и подлость - смотреть! Но не смотреть он не мог. Нина Афанасьевна уложила девчонку на диван. Аккуратно подняла юбку и уложила ее на спине. Сдвинула подальше трусы. Взяла приготовленный, видимо, заранее ремень, сложила вдвое, замахнулась - и жахнула! Лешке доводилось слышать, как кричат дети, получающие взбучку родительским ремешком. Да что там говорить - он и сам, хоть и намного реже большинства своих друзей-приятелей-одноклассников подвывал, получая хлесткие удары. Но до сих пор ему еще ни разу не удавалось поприсутствовать на чьей-либо порке, кроме своей. А тут - довелось, да еще и дерут - девочку!
Ответов - 1
Guran: Ее попа теперь Лешке была видна прекрасно - насколько это вообще возможно, глядя на отражение в стекле. Две бледные половинки были повернуты к нему в профиль, но это отнюдь не мешало рассмотреть алую полосу, которая загорелась на выпуклых ягодицах после первого удара ремня. А к ней тут же присоединилась вторая, потом третья! Девчонка оглушительно пищала после каждого щелчка, елозила, пыталась заслониться рукой. Ее лицо зарылось в диванное сиденье, но это слабо приглушало плач и крики. Лешке стало даже казаться, что сейчас к кабинету сбегутся люби, начнут ломиться в двери, может быть даже ворвутся и спасут... Нет. Не ворвутся и не спасут. Лешка не знал, в чем провинилась эта девчонка, чью задницу сейчас полосовал инспекторский ремень, но для всех здесь, в этом здании, она заслужила свою боль и была виновата сама. И он, Лешка, заслужил и виноват. Надеяться на что-то просто глупо. А ремень все опускался и опускался, стегая, на попу бедной девчонки. Та визжала, ревела навзрыд и умоляла Нину Афанасьевну простить ее, обещала исправиться и вести себя хорошо. Однако, тщетно - порка продолжалась. Лешка вздрагивал при каждом хлестком звуке, он почти своей собственной кожей чувствовал горячие прикосновения ремня и готов был даже подвывать Лобасовой во время особенно удавшихся Нине Афанасьевне ударов. Впрочем, если судить объективно, драла Нина Афанасьевна хоть и сильно, но по-божески. Хотя одно дело просто слушать, как вспискивает за тоненькой стенкой соседский пацан или девчонка под ударами родительского ремешка, а другое - делать это, ожидая, что с минуты на минуту на ту же процедуру пригласят тебя. Лешка поежился, чувствуя, как его собственная голая задница покрывается мурашками "гусиной кожи". Вдруг порка прервалась. В дверь стучали. Лешка даже успел удивиться - неужели спасение? Оказалось, вернулся Синицын - тот самый малек с переполненным мочевым пузырем. Точнее, уже с опустошенным. Вернулся, надо же! Какой сознательный. Мальчуган занял место рядом с Лешкой. А порка продолжилась. И продолжалась довольно долго, но, когда все закончилось и звуки за спиной стихли, Лешка пожалел об этом. Нет, неизвестную девчонку ему было жалко, но себя было еще жальчее. А ведь окончание порки девочки означало, что его собственная очередь приближается и, может статься, она грянет уже сейчас! Мальчику мгновенно стало жарко, а лоб покрылся холодным потом. Но даже эти тревожные мысли не отвлекли его от "телевизора" в дверце шкафа. Вот девчонка встает, растирая уже не бледную, а ярко-розовую попу, вот она нагибается, чтобы натянуть трусики, вот идет к двери мучительно-скованной и такой знакомой Лешке походкой... - Кошкарева! Очевидно, что очередь, составившаяся по мере прихода малолетних правонарушителей, теперь оказалась нарушена: ведь в начале первыми стояли незнакомые Лешке сверстники-мальчишки, а теперь вперед них были вызваны девочки. Лешка нашел в себе силы усмехнуться такому политесу. Мальчик устал бояться и переживать, в нем начал возрождаться юмор. Он ощутил себя юным джентльменом, вежливо пропускающим вперед себя молодую леди. "Прошу вас, сударыня, на порку". Ха! А в отражении уже начиналась вторая серия. Лешке надоело смущаться и сгорать со стыда, и теперь он, плюнув на все приличия, принялся откровенно пялиться в дверцу, как в кино. Да и какие приличия могут быть, года стоишь со спущенными штанами? Тем более, что ничего нового сзади не происходило. Вторая девочка так же спустила трусики, также посверкала беленькой пока еще попкой, также улеглась животом на диван, также теперь уже взвизгивала и ревела, получая удары. Даже хищные звуки щелчков уже не заставляли Лешку вздрагивать. Страх и стыд ушли. Точнее, почти ушли. Их место заняло новое чувство, Лешке незнакомое и никогда прежде им не испытанное. Это... это было странно, необычно и... приятно, как ни удивительно! И ведь на самом деле Лешка вдруг вспомнил, что он не впервые присутствует при порке девочки. Это было лет пять-шесть назад. Маша была его ровесницей, они были соседями и часто вместе играли, пока родители не увезли ее в другой город. Им было тогда по семь лет. Лешка не помнил, что она тогда натворила, дядя Витя, сосед, драл ее очень редко, это должно было быть нечто выдающееся... Его, Лешку, довольно часто пороли при Маше, а вот ее - лишь однажды. Дядя Витя сел на стул, широко раздвинул ноги, уложил рыдающую уже к тому времени дочурку над своим коленом, задрал подольчик ее платьица - и давай шлепать. Сначала по беленьким тонким трусикам, а потом, спустив их на бедра, прямо по быстро розовеющим ягодицам. Тогда Лешка не увидел никакой особой разницы между нею и самим собой - казалось, все было совершенно точно также. Сейчас все было иначе. Лешка испытывал странное, необъяснимое волнение. Оно возникало где-то внизу живота, там же, где колыхался тщетно подавляемый холодный комок страха, смешивалось с ним, переплеталось, придавая страху привлекательный сладковатый привкус. В памяти всплывали картины совершенно неожиданные и, казалось бы, совершенно неподходящие к нынешним обстоятельствам - например, как однажды он подсматривал за девчонками на речке, и на уроках физры, и как обнималась парочка в темном подъезде... Все это мешалось в голове, удивительным образом сплетаясь с отражением в дверце, где инспекторша нахлестывала мечущиеся девчачьи половинки, соединялась с картинами и его собственной будущей порки, и все это вместе уже не казалось Лешке чем-то пугающим, чем-то однозначно скверным. Это было странно и неожиданно. До сих пор Лешка и не подозревал, что порка может вызывать такие чувства. Он вдруг понял, что где-то в глубине души ждет наказания, что хочет его... Замечтавшись, Лешка пропустил момент, когда порка второй девочки прекратилась. Он опомнился, только когда за ней захлопнулась дверь кабинета. Наступала очередь мальчиков. Значит, скоро могут позвать и его! Как ни хотелось Лешке отмучиться поскорее, как не достало его это стояние носом в шкаф, он был уверен в том, что все равно совсем не хочет быть первым... Страх властно подхватил душу мальчика, без остатка вытряхнув из нее все остальные чувства. - Локтев! Лешка выдохнул. "Не я!" В стекле Лешка видел, как к Нине Афанасьевне подошел один из незнакомых Лешке пацанов-сверстников. Из тех, явились на экзекуцию раньше его. На его лице Лешка с удивлением разглядел улыбку, в которой читалось скорее облегчение, чем страх. Вот смельчак! Лешка позавидовал парню. В себе он отнюдь не был так уверен. Во всяком случае, улыбаться, укладываясь на диван, чтобы получить ремня - это сильно! Впрочем, ревел и орал этот пацан не хуже, чем девчонки только что. И его репертуар просьб, обещаний и мольб также ничем не отличался. И драла Нина Афанасьевна мальчишку примерно столько же времени, как и девочек. Лешка даже удивился такому равноправию. Хотя было одно обстоятельство, которое это равноправие нарушало. В отличии от девочек, которые просто ложились на живот на сиденье дивана, мальчишка получал свою порцию милицейского воспитания, перегнувшись через подлокотник, коленями стоя на диванной подушке, а руками упираясь в пол. От этого попа мальчишки оказалась видна Лешке даже лучше, чем попы девочек. Однако, зрелище Лешку не порадовало. Ибо так гораздо лучше было видно, как бедра и ягодицы мальчишки быстро покрываются полосами и синяками. Именно это в ближайшем будущем ждет и его, Лешку... И тут выяснилось, что зря Лешка так рассчитывал на равноправие. Равноправие продолжалось недолго. Когда казалось, что Локтев свое уже получил и даже звуки его рыданий и криков стихли, Нина Афанасьевна отложила ремень в сторону и достала из угла длинные деревянные прутья. Розги! До сих пор Лешка розог не получал, да и видел их только один раз - в пионерском лагере прошлым летом. Вожатые делали их из ветвей в изобилии растущих по берегам Волги ив. И да - частенько использовали. Лешке-то не доставалось, а вот другим ребятам - да. И впечатления, которыми они делились по окончании "процедуры", были исключительно ненормативные... Мамочки, неужели? Лешка перетрусил до дрожи в коленках, глядя на отражение. Парень похолодел. Точно! Нина Афанасьевна взмахнула прутом и - хлесть! Даже на фоне уже изрядно разукрашенного зада Локтева, новая алая полоска смотрелась устрашающе. А уж крик его! Хоть уши затыкай. Кошмар! Неужели и его, Лешку, ждет то же самое? Еще один звонкий удар и вопль. Да как же люди-то не сбегутся? Еще один раз! Похоже, Нине Афанасьевне надолго удастся стереть улыбочку с лица парнишки. Еще! Четыре полоски были хорошо видны Лешке. Они вспухли и бороздили исколоченные ягодицы, подобно волнам. Ой, еще раз! Только после пятой розги Нина Афанасьевна позволила мальчугану встать и одеться. Лицо его было зареванным, глаза красные, на щеках - дорожки слез. Руки так и тянутся к попе, а Нина Афанасьевна еще что-то говорит ему, не отпускает сразу... Вот, наконец, мальчику позволено одеться и уйти. Он пулей вылетает из кабинета. Оглушенный криками Локтева и страшной перспективой получить розги самому, Лешка прослушал, как позвали следующего. К счастью, им оказался не он, а второй парнишка, приятель Локтева. В очереди, помимо Лешки, остались томиться только маленький Синицын и великовозрастный Загорский. Последний по-прежнему стоял у стены с невозмутимым видом, как будто его ничего не касалось. Синицын же являл ему полную противоположность. Можно было подумать, что били не всех этих девочек и мальчиков, а уже его - так он вздрагивал, закрывал глаза, трясся, то и дело смахивая слезинки. По сравнению с ним Лешка ощущал себя взрослым и смелым. Это сильно помогало мальчику психологически. Он опять отвлекся и обратил внимание на дверцу, когда второй пацан перегнулся через поручень и его попа уже была готова принимать ремень. Прежде, чем начать порку, Нина Афанасьевна каждый раз читала наказуемому небольшую мораль, но Лешка ни разу не прислушался, о чем она вела речь. Вот и в это раз он все пропустил. А вот крики мальчишки, когда порка уже началась, пропустить было невозможно при всем желании. - Уйя!!! - вскрикнул мальчишеский дискант, и всхлипывания немедленно превратились в плач, точнее в нытье. - Ни-и-ина Афана-а-ой!!-евна-а-а! Я больше не бу-у-уду-у-у! Пожалуйста! Ай!! Ну не на-а-адо-о-о! Нина Афанасьевна отвечала спокойно и обстоятельно, но гораздо более доходчивыми, чем слова, были щелчки. После каждого мальчишка вскрикивал, резко увеличивая интенсивность своего плача и уговоров. Затем на несколько секунд все затихало, но потом, очень скоро, опять следовал щелчок и все повторялось снова и снова. Когда Лешка сообразил считать щелчки, чтобы хотя бы примерно оценить тяжесть наказания, было уже поздно - их было сделано уже столько, что делать какие-то выводы было невозможно. Чувствуя неотвратимое приближение собственного судного часа, Лешка все сильнее и сильнее вздрагивал при каждом новом ударе ремня. Все закончилось так же неожиданно, как и во всех предыдущих порках. Кажется, только что Нина Афанасьевна что-то вдалбливала в ветреную голову юного хулигана, перемежая свои слова ритмичным щелканьем - и вот уже все прекратилось. Лешка навострил уши. Достанется ли этому пацану вторая порция розгой, как Локтеву? Или Нина Афанасьевна отпускает ее не всем? Выпоротый ремнем мальчик плакал, шумно всхлипывая и шморгая носом. Время шло, а позволения встать и одеться не поступало. Кажется, и эта попа не избежит сегодня свидания с прутом... Так и есть! В дверце шкафа Лешка увидел, как Нина Афанасьевна подходит к мальчишке с розгой в руке, услышал режущий уши звук рассекающего воздух прута - и удар! И крик! По Лешкиной спине, покрывшейся "гусиной кожей", поползла холодная капля. Ладони тоже похолодели. Попа зачесалась и начала, кажется, болеть заранее. Лешка закрыл глаза. От звука, конечно, не спасет, но все же чудовищное напряжение, вызванное мгновенным ужасом, слегка отпустило подростка. Второй парнишка тоже получил пять ударов прутом. Сильных ударов. Как говорится, "от души". Что же он натворил, раз его так? Неужели за мат Нина Афанасьевна бьет так же? Лешка прерывисто вздохнул. Он был уверен, что следующим Нина Афанасьевна назовет его фамилию. Он ошибся. Следующим вызвали Синицына. Покидая свое место у стены, малек побледнел и так затрясся, что даже стекло в шкафу задребезжало. И хоть прута Синицыну не досталось, крику и визгу было больше, чем за все четыре предыдущих порки вместе взятые. Однако никакими уговорами, никакими обещаниями, никакими самыми честными словами Нину Афанасьевну было не пронять. Уж Синицын, кажется, перепробовал все. Все мыслимые формулы прощения, мольбы о пощаде, все заклинания и обещания пропищал, прокричал, проревел мальчуган в лицо неумолимой дамы. Но товарищ инспектор исполняла свой долг неукоснительно, как и подобает советскому милиционеру. Лешка на всякий случай подсчитал, сколько парнишке досталось. Примерно, конечно, Нина Афанасьевна наверняка учтет разницу в возрасте... По всему выходило - раз тридцать-сорок. Не слабо! Вот, наконец, и малыш отпущен. Убежал, пританцовывая, то вытирая все еще обильно льющиеся слезы, то пытаясь стереть из хорошенько налупленных ягодиц боль. "Ну, следующий уж точно я", - решил Лешка. Стоять надоело смертельно. Голые ноги мерзли. В конце концов, ремнем Лешку и раньше пороли - ничего страшного, переживем. Даже если Нина Афанасьевна всыплет ему и больше, чем Синицыну. Розги... это серьезнее, конечно, но те двое же не умерли, правда? К тому же всего-то пяток ударов, не больше. Можно перетерпеть. А вот торчать здесь, как червячок на крючке, обрыдло до опупения. Но увы. И на это раз надеждам не пришлось сбыться. Следующим клиентом инспекторши оказался опять не Лешка, а Загорский. Юноша улегся на диван с тем же самым выражением лица, а ля "мне все до лампочки", с которым и стоял в коридоре. Вот кто действительно смелый и стойкий! Этого, небось, даже Нина Афанасьевна не проймет! Проняла. Не сразу, конечно, но проняла. А Лешка-то думал, что десятиклассники не плачут, что они совсем почти взрослые. Плачут, да еще как! Воют в голос. И "я больше не буду" голосят, и "ой, простите меня, пожалуйста" - тоже. В общем, точно так же, как маленький Синицын, как те пацаны и девчонки, которых выпороли раньше. Только басом. Это Лешку тоже немного успокоило. Значит и ему незазорно будет пореветь. Впрочем, к этому моменту мальчик был уже в таком состоянии, что, наверное, с радостью лег бы под батоги, лишь бы прекратилось это изматывающее ожидание. Загорского Нина Афанасьевна драла сильнее и дольше. Заметно сильнее и намного дольше. К тому же, все время прутом. Точнее - прутьями, потому как она их регулярно меняла. Парень раз шестьдесят получил, не меньше. Включая обещанные два десятка за опоздание. Тут хошь-не хошь взвоешь: и маму по-всякому вспомнишь, и прощенья как в детстве запросишь. Лешка видал высеченные зады, но даже представить себе не мог, на что попа похожа после такой порки. Живого места нету - багровое все. И ягодицы, и бедра, и даже на спине под лопатками полоски очутились. А парень все выл и смешно басил детские фразы - Лешке пожалеть бы его, памятуя о своей собственной скорой судьбе, а он едва улыбочку сдерживает. Так и достоял до конца. Когда десятиклассник ушел, настал черед Лешки. Он последний остался. - Адамов! Лешка шел, не чуя под собой ног. Страха уже не осталось - просто ноги затекли от долгого стояния на одном месте. В кабинете царила прохлада и полумрак - высокие липы затеняли распахнутые окна, лезли внутрь руками-ветвями, усыпанными юной майской листвой. Лешка их первый раз и увидел, когда к дивану шел - даром, что два часа тут же с голым задом прохлаждался. - Ну, Адамов, проходи. Как же ты так, а? До чего ты докатился, Адамов? Ты же пионер, вожатый октябрятского отряда. Какой пример ты подаешь своим октябрятам? А, Адамов? Для Лешки взгляд на все случившееся с этой точки зрения был нов. Как он сам об этом не подумал? Действительно, хорош вожатый - матерится как сапожник. Хорошо, что его птенчики разбежались из школы по домам после четвертого урока - а вдруг кто из них рядом случись? Лешке стало мучительно стыдно. - Ну, Адамов, - голос инспекторши стал строже и обрел стальные нотки - именно такие, какие Лешка уже слышал, маясь у шкафа, - что скажешь? К Лешкиному горлу подкатил горячий комок. Он неожиданно для самого себя всхлипнул. - Как ты мог, Адамов? - продолжала вопрошать Нина Афанасьевна. - А еще отличник, гордость школы... Ни стыда, ни совести! Это было неправдой - уж чего-чего, а стыда и совести у Лешки было хоть отбавляй. Их было столько, что бедного Лешку они на пару были готовы испепелить на месте. Нина Афанасьевна была явно не права, и от этого ее упреки казались вдесятеро обиднее и болезненнее. Лешка еще раз всхлипнул и почувствовал, как на ресницах скапливается влага. - Ну, чего молчишь, Адамов? Скажи что-нибудь? Или слов не хватает? Без мата уже и рта открыть не можешь? Этот упрек тоже был незаслужен. Ну, оступился человек один раз, высказал в сердцах, что наболело - зачем же сразу такие выводы-то делать? А говорить Лешка сейчас не может не поэтому, а потому, что комок в горле и плакать хочется. Обидно. Досадно. Больно. В конце концов, заслужил - порите! Но так-то зачем издеваться? Это несправедливо! Однако, вместо всего этого Лешка выдавил из себя только извечное: - Я больше не буду... - Не будешь? Ты уверен? А почему не будешь? Потому что я позади тебя оказалась и тебя поймала? Может быть, теперь ты просто оглядываться будешь, прежде чем товарища по всем известным адресам посылать? - Нет... - всхлипнул растоптанный Лешка. - А что? - продолжала настаивать инспектор, добивая свою юную жертву. - Я не буду больше ругаться, - прошептал Лешка несчастно. - Не будешь, - вдруг согласилась Нина Афанасьевна, - а знаешь, почему? Потому что как только твой язык лишь соберется сказать какую-нибудь гадость, ты вспомнишь этот день и скорее поперхнешься, чем продолжишь. Понял? Лешка ничего не понял, но кивнул. Он чувствовал, что сейчас его планида - во всем соглашаться с инспекторшей, что бы она не говорила. - А для того, чтобы ты как можно тверже запомнил этот день, мы сейчас проведем с тобой небольшой сеанс укрепления памяти. Обычно, он очень помогает, особенно мальчикам. Лешка несколько секунд обалдело глядел на инспекторшу. И только потом понял, о чем она говорит. Щеки и уши немедленно вспыхнули алым, а взгляд, пометавшись по комнате в секундной панике, уперся в пол и там замер. - Укладывайся. Вот оно, начинается. Как все-таки это не похоже на домашнее наказание! Там все свои - папа, мама... Знакомая обстановка, сама процедура уже давно устоялась с годами. Знаешь, что делать, как, когда... Знаешь, что будет дальше... А тут... Вроде тоже знаешь, что будет дальше, но... как-то это знание не успокаивает, а наоборот. Да и не знаешь на самом деле ничего! Как папа может врезать, Лешка уже давно на своей шкуре изучил, а тут к чему готовиться? Потому и страшно. Но еще более - стыдно. - А теперь наклоняйся вперед и упрись руками в поручень. Лешка вновь подчинился. Поза сразу обрела устойчивость, а попа оказалась выпячена назад и готова для порки. Лешка определил это сразу. "Сейчас начнется", - подумал он. И не ошибся. Нина Афанасьевна подошла к нему сзади, ремень уже был у нее в руках. Он был сложен вдвое и медленно раскачивался в такт шагам. Инспекторша остановилась, слегка примерилась и быстро, без особого замаха припечатала толстой кожаной полосой голые ягодицы Лешки. Удар пришелся в нижнюю часть попы и не был особенно сильным. Хотя ойкнуть Лешку заставил и ощущение теплой полосы на заду оставил тоже. Нина Афанасьевна протянула руку, подхватила нижний край Лешкиной рубахи и закинула его на спину, оголяя зад подростка полностью. Лешка понял, что первый удар был примерочный, и настоящая порка начнется только сейчас. Он приготовился. Порка действительно началась. Однако нельзя сказать, что удары были намного сильнее того, первого. Было больно, но эту боль можно было терпеть - если сжать зубы и не обращать внимания на брызнувшие из глаз слезы. Папа обычно драл Лешку сильнее. Впрочем, нельзя также сказать, что Лешка "отдыхал". Спроси его - он бы без тени сомнений предпочел самую сильную папину порку дома этой. Сам факт того, что его бьет чужой человек, причем бьет за дело, бьет справедливо - Лешка это понимал! - делал эту порку куда более неприятной, досадной и уязвляющей, чем любая домашняя экзекуция. Пожалуй, по воспитательной эффективности ни одна домашняя порка и в подметки не годилась этой, хоть по силе ударов все обстояло наоборот. Лешка уже дал себе миллион первое обещание впредь зашить себе рот суровой ниткой, но ни слова "по матушке" не произносить - ни когда кто-то взрослых рядом, ни по жизни вообще. Всыпь ему за сквернословие батяня, он бы уже к вечеру забыл обо всех обещаниях и честил бы напропалую в пух и прах на чем свет стоит. А тут - нет. Лешка действительно впитывал науку, как губка. К тому же, когда попа оказалась уже достаточно избита, чтобы кожа на ней вздулась, истончилась и приобрела усиленную чувствительность, милицейская порка вовсе не стала казаться столь уж легкопереносимой. Это было больно! Очень больно! Настолько больно, что Лешкина попа уже давно начала сжиматься и дергаться, перемещаясь взад-вперед в такт ударам. И спина уже не застыла, согнувшись вперед - а двигалась, выгибаясь и извиваясь под ударами, обрушивающимися на то, что находится пониже ее. И пальцы, обхватившие истрепанный, с многажды перелатанной обивкой, поручень, сжимались все сильнее и сильнее - до белых костяшек... И Лешка уже не молчал: оказалось, что он давно уже плачет в голос, и умоляет, упрашивает инспекторшу перестать, простить его, отпустить, обещая взамен немедленно и кардинально исправиться, улучшиться, превратиться в пай-мальчика, который скорее язык себе вырвет, чем скажет не то, что бранное - просто невежливое слово. Лешкина попа, лавирующая в тщетных попытках избежать щелкающего по ней ремня, сильно порозовела и припухла. Казалось, что мальчика немного поджарили на сковороде - до появления румяной корочки. Лешке это ощущение было особенно близко, так как его зад горел и полыхал, словно та самая сковорода все еще крепко прижималась к его ягодицам. С каждым новым ударом - все плотнее и плотнее, все жарче и жарче. Мальчик был готов пообещать все, что угодно, сказать все, что угодно, сделать все, что угодно - лишь бы поскорее избавить свое исстрадавшееся тело от этого жара. Но Нина Афанасьевна не поддалась на его просьбы и обещания, как раньше осталась безучастна к умоляющим речам остальных. Лешка получил ровно столько, сколько должен был. Концовку порки мальчик запомнил плохо. В основном в памяти сохранилось только, как он тер пострадавшее место, а Нина Афанасьевна что-то ему говорила. Он, конечно, соглашался, смутно понимая, чего от него хотят. Кажется, он снова давал обещания не повторять своих прошлых ошибок. Еще бы! Да Лешка в лепешку расшибется, но сюда больше не попадет. Потом, уже на улице, когда вечерняя прохлада, свежий воздух и мальчишеская природа сделали воспоминания о милицейской порке не столь ощутимыми и мальчик снова обрел способность здраво и самостоятельно мыслить, он обдумал все и пришел к выводу, что отделался очень легко. Во-первых, обошлось без прута - а это, согласитесь, уже кое-что. Точнее - просто здорово. Судя по тому, как вопили ребята, которым этим самым прутом досталось - это приключение не из тех, которые Лешка хотел бы пережить в своей жизни. Нина Афанасьевна сообщила, что прут она использует только для злостных хулиганов. Вот, кстати, еще одна веская причина, чтобы больше на "прием" к ней не попадать. Во-вторых, в ситуации, когда порка неизбежна, по силе эта порка все же лучше отцовской. Лешка чувствовал, что уже к вечеру он сможет вполне нормально ходить и, возможно, более или менее нормально сидеть на попе. А значит, родители, скорее всего, ни о чем не догадаются. Откуда? Степаненко не скажет - он не дурак, понимает, что в этом случае никогда в жизни ни от кого не получит списать. Нина Афанасьевна вряд ли будет разыскивать Лешкиных родителей - у нее и без того дел хватает. А больше никто и не в курсе. И правильно. Зачем волновать маму с папой? В-третьих, конечно, наука. Чтобы впредь хлебалом не щелкал. И не из-за всяких глупых взрослых, а из-за подшефных октябрят. Лешке становилось дурно при одной мысли о том, чтобы кто-то из них узнал о его сегодняшнем злоключении. И о его первопричине. Нужно, нужно, все-таки, следить за своим языком - не ради Нины Афанасьевны, ради них. Так что, в чистом минусе мы имеем только саднящий зад - но это пройдет к вечеру. Плюс два часа торчания в отделении носом к стене - но и это забудется. Уф. Хорошо то, что хорошо кончается. Примечание. Рассказ основан на воспоминаниях о реальных событиях, происходивших в одном поволжском городе в начале-середине 80-х годов. Некоторые имена и факты изменены или взяты автором из недр своей собственной фантазии. Последних, честно говоря, большинство. Поэтому любые совпадения просьба считать случайными. Спасибо за внимание.
полная версия страницы