Форум » Рассказы, написанные посетителями нашего форума и авторами интернет-ресурсов. » Всё когда-то бывает в первый раз. » Ответить
Всё когда-то бывает в первый раз.
terry: Всё когда-то бывает в первый раз. Я тут человек новый, и хотелось бы рассказать о себе; то есть, " как всё это было". Впервые я получил порку от мамы. Странно, мне ведь довольно часто доставалось, но, почему-то, большинства наказаний я не помню --- так, фрагменты какие-то; а вот самую первую порку запомнил, так сказать, навсегда. Мне восемь лет было; и умудрился я получить в один день сразу две двойки; да ещё и замечание в дневник; ну что-то вроде: "Кидался в однокласников сырками в столовой; пререкался с учителем". И хорошо бы, если просто удалось "съехать на тормозах"; но мама, как назло, решила в тот день взять меня из продлёнки и поэтому зашла в школу. Господи, чего-чего наша училка тогда ей не наговорила! Вот, спрашивается, -- почему у учительниц младших классов у всех такие зловредные характеры? Ведь знают же прекрасно, что ребенку достанется --- да ещё и как! -- но всё равно: выставят тебя подлинным Джеком-потрошителем, по которому не то что ремень -- петля плачет горючими слезами. Мама рассердилась тогда очень сильно -- я её такой строгой раньше хикогда не видел. После весьма содержательного разговора с учительницей просто велела мне одеться (дело осенью было), крепко взяла меня за руку, словно боясь, что я убегу и отвела домой. Когда мы вышли из школы, мама сказала: "Я тебя раньше жалела, но теперь вижу -- слов ты не понимаешь. Ремень --- вот всё, что тебе нужно; и ты будешь сегодня очень строго наказан". У меня всё внутри после этих слов так и ёкнуло. Я знал, что детей, вообше-то, наказывают ремнём, но меня раньше никогда не пороли; и я, почему-то, этого очень боялся --- хотя и не мог знать, повторюсь, что испытывают обычно во время порки. Я подумал, что смогу как-то упросить маму меня простить; объясню ей, думал я, что я очень боюсь. Но потом меня вдруг озарило: никакой порки не будет! Ясно же, как день -- ведь у нас дома просто-напросто нет ремня! Ни одного! Я даже улыбулся -- про себя, конечно, -- от этой замечательной мысли. Но тут, вместо того, чтобы пойти прямо домой, мама свернула в сторону большого магазина, который располагался поблизости. Назывался он, помню, "Олимп"; и продавалось там всё, что угодно, кроме продуктов, -- грампластинки, спортивная одежда, магнитофоны; даже мотоциклы были выставлены. Эти-то мотоциклы и делали магазин очень популярным среди окрестных мальчишек -- мы постоянно бегали туда посмотреть на такое чудо техники, -- но что маме там понадобилось? Когда мы прошли в отдел кожгалантереи я чуть не закричал от страха -- ремень! Вот зачем мы сюда зашли! Моё сердечко так и забилось; я понял, что все мои надежды были напрасны и уже ничего не поможет... Мама некоторое время выбирала ремень -- этого добра было в достатке, на любой вкус; потом попросила продавщицу показать тот, что ей приглянулся. Это был обычный строгий мужской ремень -- не широкий, но и не узкий; коричневого цвета, слегка лакированный. Продавщица с любезной улыбкой выполнила мамину просьбу -- я возненавидел её за эту улыбку; в самом деле, разве она не могла сказать, что у них -- обеденный перерыв? Или переучёт? но нет -- весь мир был в тот день против меня! И вдруг мне стало всё равно. Всё пропало --- вот мама уже расплатилась за покупку, вот уже положила завёрнутый в подарочную бумагу пояс в свою сумочку -- всё, всё пропало, никакого спасения, меня выпорят и ничто уже не поможет; и вот мы уже входим домой, -- Господи, что-то будет?!
terry: Благодарю всех за тёплые слова. Очень тронут. Итак, продолжение; что там дальше-то было? Нет, ну это я слукавил немного с таким вопросом: я прекрасно помню, что было дальшен. Нужели вот этот маленький мальчик, который отчаянно боялся материнской порки -- это был я?! Ну, вообще-то -- да; я он и есть; это сейчас я вспоминаю всё с щемящей душу тёплой грустью, а тогда -- о, тогда совсем другое дело! Боже, как же я боялся того, что мне предстоит! Впрочем, если уж начистоту, там было чего бояться, да. От магазина до дому было рукой подать -- минут десять, спускаясь с горочки -- и за эти десять минут мой мозг, пробудившись к активности после первой волны страха, выдал около двадцати вариантов моих предполагаемых действий в данной нестандартной ситуации. Самые фантастические -- к примеру, призвать на помощь индейцев-апачей или инопланетян, а также немедленно вооружиться шестизарядным револьвером, какой я недавно в кино видел -- был,и с сожалением, отвергнуты. Что же делать; ведь надо же что-то делать? Тут мелькнула гениальная в своей простоте мысль -- бежать! Ну конечно, -- бежать, мама ведь не очень крепко меня за руку держит; кроме того: она меня совсем отпустит, когда будет отпирать дверь -- должна же она как-то дастать ключи из сумочки, верно? Тут-то мы и посмотрим, кто бысрее бегает! Всего делов: просто, незатратно, -- эффективно! Я повеселел: в самом деле, -- проблема легко разрешима! Но в тот самый момент, когда мама вставляла ключ в замочную скважину, я вдруг подумал: "А если я убегу, -- что я буду кушать?" Пока я раздумывал над этим вопросом, мама сказала: "Проходи домой; чего ждёшь?" и слегка подтолкнула меня внутрь, -- ещё одна потерянная возможность.. Войдя домой, мама первым делом заперла на спеша заперла дверь и вынула ключ; я похолодел; такого никогда раньше не делалось.Тоскливых страх, идущий откуда-то изнутри, вновь овладел мной: "Раздевайся!" -- Зачем? -- пролепетал я; я прекрасно знал "зачем" -- Затем, что я тебя выпорю. Теперь будет так; я за тебя как следует возьмусь. Ты шёлковым у меня станешь. .. Я не мог уразуметь, почему она использует все эти странные и раздражающие меня слова? Ну вот всё это "выпорю", "за тебя возьмусь", "шёлковым будешь"? Ну, сказала бы просто, что побить хочет, за то что делов наделал -- ладно; а это всё к чему? И тут я понял -- да ведь ей же нравится, нравится всё это говорить;то есть, наказывать меня уже вот этими самыми словами. Так что же, -- это значит, у меня -- строгая мама? Да? Но если так, то мне надо её слушаться: строгих мам надо слушаться. Но, когда я увидел, как мама достаёт из сумочки этот злополучный ремень, я, всё же, решил сопротивляться --- "нет, просто так меня не возьмут!" И наверное бы точно сопротивлялся; но тут.... Тут произошло нечто, всё поменявшее. Собственно -- ничего особенного и не произошло, просто.... Нет, не знаю, как объяснить... В общем, когда мама взяла ремень и сложила его вдвое, она какое-то время держала его слегка изогнутым в обеих руках; и тут... Тут ремень тускло блеснул. Вы скажете: "Ну, а что ж тут особо-то удивительного? На то он и ремень: ведь он же, вообще-то, предмет гардероба -- как мужского, так и женского" Всё это верно, но... Не понимаю, эот проблеск оказал на меня какое-то гипнотизирующее воздействие; о сопротивлении я больше и не думал. Я вообще уже больше ни о чём не думал, -- просто заворожённо смотрел как блики пербегают по гладкой поверхности.
terry: Странная послушливость вдруг овладела мной. Ненавидя самого себя за это, я начал расстёгивать пуговицы на брюках и, когда стянул с себя вторую штанину, вдруг заплакал. Нет-нет, не подумайте,-- я был вполне "крутой парень"; ну, что вы... А заплакал я потому, что мне вдруг стало ужасно жалко самого себя: пусть, пусть бьёт меня, если хочет; все они хотят моей смерти, я знаю; хотят замучить меня, -- ну так пусть полюбуются потом на дело рук своих; скажут обо мне когда-нибудь: "Ах, какой он был изумительный ребёнок (я не знал тогда значения слова "изумительный"; но мама часто использовала его -- вот и я, стало быть); а мы-то, неблагодарные, (ещё одно непонятное слово) и не ценили..." Всё это промелькнуло в моей голове за секунду; промелькнуло -- и исчезло; я снова смотрел на грозный ремень, и снова не в силах был оторвать от него свой взгляд.. Но исчезли теперь и эти жалкие мысли; лишь какой-то звон в голове, и только слёзки катятся по щекам вниз; катятся, -- а я боюсь даже их вытирать. Я очень, очень боялся порки. Почему? Наверное, потому что мы вообще боимся неизвестности. Это-то понятно; но странная вещь -- я вдруг как-то уже даже и захотел, чтобы меня высекли: ведь я и в самом деле провинился, я знаю это. Я, значит, должен быть наказан; когда меня накажут, меня простят; и весь этот ужас, наконец, закончится; и всё будет, как прежде. Когда мы как-то осмысливаем ситуацию, она уже начинает казаться не столь и страшной; тогда и приходят мысли, подобные вышеуказанным: пусть, мол, меня накажут; но потом-то всё это ведь кончится. Так наше сознание помогает нам примириться с неизбежным. Эге, да я кажется философствовать начинаю; так нельзя -- меня там выпороть собираются, а я рассуждаю, бабочка я или Бодхидхарма. Так, всё ясно: автор явно зашёл совершенно не в ту степь; и как мне теперь, спрашивается, извернуться? Вопрос не праздный: как-то же я должен вернуться к теме рассказа; и вот, интересно, как? Мой тёзка, Александр Великий, в похожей ситуации просто разрубил гордиев узел. Вперёд? И с песней! Я всё надеялся, всё думал, что происходящее -- какой-то ужасный сон; и он вот-вот должен закончиться. Но нет -- это не сон. Тогда, может мама меня простит? Ведь весь сегодняшний день -- это просто западня, ловушка какая-то; я же ни в чём не виноват. Объяснить всё это маме? Нет, я не смогу; я же ведь пока не очень хорошо умею объяснять -- мне не поверят. Попросить прощения? Но я уже пробовал; мама сказала: "Прощу; но сначала накажу". Всё, круг замкнулся; и вот я уже лежу на кровати лицом в подушку, и -- трепещу; трепещу, потому что понимаю: я беспомощен, я ничего не смогу перед чужой суровой волей и остаётся лишь только надеяться, что меня накажут не очень строго; но и это от меня не зависит. Вдруг я почувствовал запах маминых духов; такой родной, знакомый запах, -- ну, конечно, она наклонилась надо мной, чтобы поднять меня с кровати и сказать, что я прощён! Спасён! Нет. Она, всего лишь, на минутку отложив ремень, подошла, чтобы спустить с меня трусики; и когда она сделала это, я задрожал всем телом, но не от холода, -- от страха. Ну вот и всё; я вдруг почувствовал странное облегчение. Вот и всё; сейчас это начнётся.
terry: ...Ремень прошелестел в воздухе как-то очень буднично, заурядно, -- совершенно нудный тихий свист, очень обыденный и скучный; а потом, откуда-то сзади, послышался тоже обычнейший какой-то звук: "чик!": ремень шлёпнул по попе. И ... и ничего! Помнится, я в тот момент несказанно удивился: да ведь это же совсем не больно! Вот глупые те, которые мне рассказывали, что страшнее ремня наказания нет; чего тут страшного-то? Чего тут бояться? Нет, ну я, конечно, почувствовал шлепок, там где пониже спины, но...но ничего особенного, -- терпеть вполне можно; я даже плакать на секунду перестал. Ремень -- очень коварное орудие наказания; я в этом впоследствии не раз имел возможность убедиться. Первый удар практически всегда бывает безболезненным; но не дай вам Бог посмеяться над ремнём: говорят, хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. Правильно говорят. Я тогда всего этого не знал, -- в конце концов, всё когда-то бывает первый раз, не правда ли? Едва я успокоился, как ремень засвистел снова; ну нет, подумал я, теперь-то мне бояться не стоит,а вот плакать можно и дальше -- для маскировки. И вот тут-то всё и началось... Боль от второго удара была такая, что у меня просто-напросто перехватило дыхание; и она -- эта боль -- была какая-то упругая, что ли... Я широко раскрыл рот, но вдохнуть у меня не получалось и снова скучный тихий свист ремня, и снова боль -- ещё более сильная, хотя сильнее, казалось, уже некуда, -- а я всё молчал. и снова занудный свист, и снова боль; и только сейчас я закричал. Вернее, не закричал -- это мне показалось, -- из горла вырвался какой-то писк, даже, впрочем, и не писк -- чириканье, скорее, как у пташки; но меня уже прорвало. Слёзы потоком хлынули из глаз; я умолял маму меня простить, обещал быть хорошим, послушным, талантом, гением, всем, чем угодно; только не надо меня больше наказывать, не надо этой порки. не надо этого злого шелеста в воздухе, не надо этой упругой боли. Но раз за разом за спиной раздавался настырный свист карающего ремня, и я как-то сник; только плакал тихонько. Сквозь этот шелестящий туман до меня доносились какие-то нравоучения; я сообразил, что это мама их произносит: "Это тебе за двойки!", "Это за твоё поведение", "Это за то, что спорил с учительницей", "Я тебя приучу к дисциплине!" -- и тому подобное; больше, честно говоря, не помню, но догадаться не трудно. ..Плакать громко я уже не мог; но пульсирующая боль не унималась, а я только повизгивал, как щеночек. И тут произошло второе "нечто" -- тоже безо всяких объяснений. Мне вдруг показалось, что я вижу всё происхосящее со стороны. Вот я лежу попой кверху; вот взметнулся строгий ремень; вот мама в серой юбке и белой блузке, воротник которой переходит в элегантный бант у горловины, -- и во всём в этом я увидел какую-то красоту. Какая-то красота была в картине этой воспитательной порки; такая, что дух захватывало. И от этой красоты я испытал радость -- радость от ощущения собственного унижения. ... Всё кончилось также неожиданно, как и началось; и, как говорится, "никаких вариантов". Ну в смысле, вот и выпороли меня. Вообще, скучно всё это, на самом деле. Всё вообще, то есть; начиная вот с самого ремня. Ведь для чего он существует? Ну, во-первых, брюки поддерживает. Полезный, в принципе, предмет. Ну представьте: вот вы идёте -- а у вас брюки болтаются; чего хорошего? Ремень в этом смысле -- вещь незаменимая; это что-то надёжное, основательное; да что там долго говорить -- полезная деталь одежды, как и было сказано. Но, скажите, ради Бога, -- какая фантазия может вдохновиться обычным поясом?!Ну, я понимаю, -- ковёр-самолёт. Или -- сапоги-скороходы. Да скатерть-самобранка, в конце-концов! Но -- ремень? Совершенно ведь скучная тема! Ну, а, во-вторых, ремень существует для наказаний. Тут вдохновиться могут многие: и классики литературы, -- как русской, так и мировой, -- немало об этом писали; отпираться не имеет смысла: общеизвестрный факт; но, ведь за что родители, по большому счёту, наказывают детей? Да за то, что дети нарушают некие нормы, некие правила. Вот есть в обществе нормы -- не законы, причём, заметьте, а именно нормы, -- и дети их, по незнанию, своему, нарушают. Ремень здесь тоже вещь полезная; в каждом доме должен быть, как правильно и замечено было выше по тексту. То ессть, другими словами, ремень -- это что-то связанное с домашним уютом; такое, знаете ли, чистенькое жилище, везде протёрта пыль, в шифоньере: здесь вот висят платья и рубашки; здесь лежат выглаженные носовые платочки, мужские и женские; а здесь ... ремень. Нужный предмет, так сказать, для дома, для семьи. Но опять же -- ведь скука же все эти общественные нормы, скука скучная. Ребёнка, например, могут выпороть, за то, что он в чужой сад залез за зелёными кислыми яблоками; но покупать яблоки на рынке -- это ведь, извините, и дурак сумеет; а вот вы попробуйте уйти за линию красных флажков, обманув всех гончих псов и охотников с ружьями, -- серая шкура блестит в свете луны, -- да ещё и с тушей лося в зубах. Романтично? То-то! Или, -- ребёнка могут наказать ремнём за двойку по математике; но, господи Боже ты мой, что же может быть скучнее задачи про то, как две трубы наполняют водой этот несчастный бассейн, и всё никак наполнить его не могут. Эти нормы сами по себе скучны; и наказания за их нарушения несут на себе именно это самое главное свойство всех и всяческих норм. Поэтому , когда родители берутся за папин или мамин домашний ремень, дети сразу же становятся очень скучными. Впрочем, всё хорошо, что хорошо кончается; закончилось и моё первое наказание. Я уже говорил о том, что боль была очень сильной, -- мне, во всяком случае, она показалась такой, -- и она наваливалась на меня как-то волнами; знаете, это как если ударить палкой по слегка натянутой стальной цепи --- баммм! Подобно колебаниям упругого стального каната, боль наполняет всё тело, вплоть до розовых пуговок мальчишеских сосочков, вплть до кончиков пальцев на руках и ногах. Но потом, -- потом всё как-то вдруг кончилось. Движения нашей души подобны маятнику: только что было плохо -- сейчас уже хорошо. Хорошо просто потому, что тебя уже не секут: счастье; счастье, самое настоящее! Правда ведь, как немного человеку, оказывается надо! Хотя маятник, он и есть маятник, и какой-то червячок страха под ложечкой всё-таки шевелился: а вдруг?... Поэтому, счастье своё надо в самом себе и держать -- боги завистливы. И когда мне было сказано встать, одеться и отправляться в угол, я, хоть внутри у меня всё и светилось, выполнил всё это, сохраняя самое унылое выражение лица. Мне, кстати, почему-то всегда казалось, что после порки наказаное место должно непременно саднить, гореть и прочее; так, что и одежду носить трудно, и присеть нельзя. Оказалось -- нет! Ничего не жгло, и брюки вполне нормално сидели на бёдрах; и вообще: единственное, что напоминало об отгремевшей грозе -- это некоторое неудобство в том месте, откуда ноги растут; оно словно как-то оттопыривалось само по себе; это было странное, необычное ощущение -- и меня вдруг залила горячая волна стыда, -- стыда за то, что у меня вот так вот, вдруг, сама по себе начала оттопыривается попка; была в этом какая-то непонятная мне неправильность: у мальчиков не должна оттопыриваться попка, а то ведь.. всякий может отшлёпать... ...Ну угол -- это не страшно, угол этот мне сто лет уже знаком, я здесь каждую трещинку и каждый бугорок знаю. Не страшно-то не страшно, а всё же -- что дальше будет? Не своя ведь воля! Нет, я не смогу быть совершенно спокоен, пока мама меня не простит; всегда надо у неё прощения просить, я знаю. Да я бы уже и попросил; но мне ведь надо в углу стоять, и как же? Не могу же я из угла выйти; так ещё хуже будет. И я вдруг устал от всех этих мыслей: иногда, лучшее, что можно сделать -- это просто плыть по течению... В углу я простоял недолго: маме ведь тоже нужно было какое-то время, что бы просто прийти в себя; да и переодеться в домашнее. Вообще, такие вещи, как порка в семье -это потрясение для обоих сторон; я лично в этом просто не сомневаюсь. Ну плачет, положим, одна сторона -- наказуемые, то бишь; но, всё равно -- и наказующие так или иначе под влиянием всего этого, всей этой атмосферы, всго этого сгустка нервов, страха, боли и стыда: пьянящий напиток. Между прочим, ещё неизвестно кому хуже: ну ребёнок -- понятно; но ведь его выпороли -- и довольно; а родители? Ведь сделав подобное, они уже не смогут ничего переиграть, они уже перешли некую границу, теперь они всегда должны будут, что называется "соответствовать" -- а это ответственность; ох, какая ответственность; и это трудно: быть примером, всегда знать, что ребёнок постоянно смотрит на тебя, как на какое-то высшее существо; не иметь права на ошибку, не иметь права даже и на неряшливый внешний вид, на какую-то пустую фразу; на, пусть глупый, но весёлый смех; всегда сохранять серьезность -- да нет уж, боже упаси; а ведь если ты взял в руки ремень, то всё сказанное предполагается по определению. Не можещь -- не нужно было и начинать. Первый раз -- он для обеих строн водораздел. Пока я стоял в улу, меня беспокоило не столько моё, так сказать, самочувствие, сколько мысли по поводу будущего. Ну, хорошо: что было, то уже прошло; а дальше-то -- как? Собственно я понимал, что всё уже закончено, всё уже позади; но как же будет дальше? Будет ли меня мама наказывать ремнём или это просто случилось, как иногда случаются вещи? Ведь надо же знать, какие у нас теперь взаимоотношения. Я очень переживал по поводу этих самых взаимоотношений, но с другой стороны,-- ведь неопределённость ещё хуже; а так по крайней мере знаешь, что тебя ждёт. -- Саша, --- вдруг прервал мои размышления голос мамы, -- Саша, подойди ко мне . И совсем не строгий голос! Мама сидела на софе в домашнем уже платье; рядом лежал аккуратно сложенный вдвое ремень. Я бы его, наверное, за сто километров обходил, но ведь надо приблизиться; и я подошёл к маме с другой стороны, чтобы не смотреть лишний раз; я уже начал его бояться. ---Саша, ты понимаешь, что ты сегодня просто не оставил мне другого выхода; ты это понимаешь? Я кивнул: да, я это понимаю; определённо, я начал уже понимать очень многое. К горлу подкатил комок; вот и первая слезинка. --Твоё поведение в школе... эти двойки... Да я чуть со стыда не сгорела, во время разговора с Клавдией Васильевной, -- мама достала из кармана безукоризненно чистый носовой платок и несколько раз поднесла его к глазам. -- Ну, скажи , сынок, чего тебе не хватает? Саша, я кажется с тобой разговариваю; в окно ты сможешь посмотреть и потом! --Всё мне хватает, -- как я ни крепился , а слёзы всё-таки потекли. Нет, ну в самом деле: разве я когда-нибудь говорил, будто мне чего-то не хватает? ! -- Тогда почему ты себя так ведёшь? Почему другие дети, как дети; а ты вечно что-то вытворяешь? --Я не вытворяю, --- слёзы у меня так и хлынули, - -- Мама, я не виноват! --- Ну конечно, Сашенька; конечно; ты ни в чём не виноват. Виноваты все остальные: учительница, твои однколассники, я --- все, все мы виноваты перед тобой. Правда? Вот так поворот. Да ведь ничего подобного я не сказал! А может, всё-таки, сказал? -- Нет, неправда! То есть, правда! То есть... я не знаю... -- А кто знает, Саша? Кто знает? Ну, неужели она не понимает, что я пока ещё не умею всё как следует объяснять? Но в голосе её было столько ласки, что я вдруг разрыдался: --- Мама, прости меня! Прости меня; я больше не буду! -- Ну иди, иди ко мне, мой хороший! Иди к маме! Не плачь! Не плачь; всё уже прошло. ...Иногда мне кажется, что в этом мире существует только одна женщина. У неё много ликов, у этой Анима Мунди -- женственной души природы, -- но она одна: она одновременно нежна и свирепа, милостива и строга; она карает, она прощает; она мучает, она же дарит наслаждение, --- о, София! Ты всегда будешь нераскрытой тайной для нас... Мама вытирала мне слёзы своим носовым платком и говорила, плавясь от нежности: -- Ну , всё, мой маленький; всё, мой галчонок... Ну вот, теперь я точно знаю, что мама меня простила, раз назвала меня "галчонок". Дело в том, что у мамы волосы русые, а у меня -- чёрные. И ещё у меня чёрные глаза. Ирка Кутузова сказала недавно, что я, наверное, цыган. Я спросил -- почему? Она сказала, что чёрные глаза бывают только у цыган. Мне очень не хотелось быть цыганом, но дёрнуть Ирку за косу я поостерёгся: в последний раз, когда я это сделал, Ирка со всей силы врезала мне портфелем по плечу -- я аж присел. Судя по всему, она набивает свой портфель булыжниками. Как бы там ни было, но придя домой, я принялся внимательно разглядывать себя в зеркале; и так смотрел, и этак, --- нет, всё верно! Действительно, --чёрные глаза! Но мама никогда не называла меня цыганом. Она говорила: "мой галчонок"; вот, как сейчас. -- Саша, -- мама вытерла мне ещё одну слезинку и построжела, -- Саша, скажи: ты так больше не будешь? Я замотал головой. Вот, интересно: почему женщинам так нравится держать в руке свой носовой платочек? Или им вообще просто нравится держать что-то в ладошке? -- Будешь слушаться ? Я кивнул; даже два раза. -- Поцелуй маму ...Странно, вроде бы всё уже и в самом деле закончилось, но где-то в глубине сердца шевелится тревога. Отчего это? Я попытался отогнать её оы себя, но она не уходила. -- Саша, ну сколько тебя можно ждать?!-- мама появилась в проёме двери. -- Давно уже обед на столе! Ремень всё ещё лежал на софе и я смотрел на него не отрываясь. -- Мама, -- горячая волна смущения заставила меня перйти на шёпот, --Мама, убери это... пожалуйста... -- Убрать что? -- Ну, это... -- прошептал я пылающими губами и показал на ремень, -- пожалуйста... В глазах у мамы мелькнула лукавая искорка; мелькнула -- и тут же пропала. Она взяла в руки ремень (я вздрогнул), и убрала его в шифоньер. Значит, думал я, значит, всё уже поменялось. Мне-то казалось, что она его просто выбросит; но она не выбросила: да и чего его выбрасывать -- он ведь совсем новый, этот ремень; даже скрипит. Значит, всё поменялось? Ну, и к лучшему; да, наверное, так будет к лучшему. ...Вечер давно уже вступил в свои права: над городом загорались первые звёзды. Вот проехал троллейбус; случайные прохожие спешат домой; ветра нет, но довольно холодно там, внизу. Надо заканчивать уроки, а не смотреть в окно; ведь завтра рано вставать, чтобы не опоздать в школу. Вот именно. Чтобы не опоздать в школу...
SS: Терри, огромное спасибо! Написано очень сильно и проникновенно. Чрезвычайно талантливое произведение. Сначала оно вызывает приступы острой зависти и чувства собственной неполноценности, но потом все эмоции поглощает волна восхищения. Тем не менее, возникают вопросы к техническим деталям: неужели может быть так, что от первого удара было совсем не больно, а от второго перехватило дыхание? Разве что первый удар был "пристрелочным". До сих пор не понимаю: как эффект от ремня может быть таким сильным. Какой же в таком случае будет эффект от розг или скакалки? И реакция у Вас была какая то непонятная. С одной стороны было очень больно, с другой - сильно не кричали. Это потому, что дыхание перехватывало?
SS: Интересно, сколько всего было ударов?
Мирина: Просто восхищаюсь великолепным, высоко художественным описанием порки. Особенно потрясают последние строки о красоте и радости собственного унижения. Только очень глубоко чувствующий ребенок может так воспринять происходящее с ним. Вы создали настоящий шедевр!
terry: SS пишет: До сих пор не понимаю: как эффект от ремня может быть таким сильным Ну :) нежный я был ребёнок :)
SS: Особенно впечатляет, что такие вещи с ребенком проделывал не злой брутальный отец. а нежная любящая мама и что все происходило спокойно. без надрыва и истерии. как будто так и нужно.
terry: SS пишет: С одной стороны было очень больно, с другой - сильно не кричали. Это потому, что дыхание перехватывало? У меня был какой-то спазм в горле. Может быть, от нервного возбуждения; но, скорее -- от боли. Боль во время порки ремнём как будто наполняет собой всё тело.
terry: Мирина пишет: Особенно потрясают последние строки о красоте и радости собственного унижения. Только очень глубоко чувствующий ребенок может так воспринять происходящее с ним Спасибо :) Но вообще-то моей целью было попытаться описать тончайшие движения женской души.
SS: terry пишет: Боль во время порки ремнём как будто наполняет собой всё тело. А более серьезными инструментами не получали? SS пишет: Интересно, сколько всего было ударов?Значит, не можете оценить.
Мирина: Извините, вы написали" движения женской души"- то есть мамины чувства, а не ваши?
terry: Мирина пишет: движения женской души"- то есть мамины чувства, а не ваши? Рассказ, вообще-то, именно об этом.
terry: SS пишет: Значит, не можете оценить. Нет, ну почему же. Там было ударов двенадцать; не больше, во всяком случае.
ULV: Шедевр. Очень хорошо написан сам текст. Читается очень легко. Само содержание выше всяких похвал. Отлично переданы чувства и мысли. С дебютом!
SS: terry пишет: Нет, ну почему же. Там было ударов двенадцать; не больше, во всяком случае. Довольно гуманно. Стоило ради этого ремень покупать. Очевидно, сама покупка ремня была частью наказания.
SS: ULV пишет: Шедевр. Очень хорошо написан сам текст. Читается очень легко. Само содержание выше всяких похвал. Отлично переданы чувства и мысли. С дебютом! Другими словами, "далеко пойдете, молодой человек". Хотя кто знает, может Вы вовсе и не молодой, и может быть уже опытный автор.
terry: SS пишет: "далеко пойдете, молодой человек :)
ЛиСиЦа: SS пишет: terry пишет: цитата: Нет, ну почему же. Там было ударов двенадцать; не больше, во всяком случае. Довольно гуманно. Стоило ради этого ремень покупать. Очевидно, сама покупка ремня была частью наказания. Ну, так он же не одноразовый, ещё пригодится terry пишет: ..Ремень прошелестел в воздухе как-то очень буднично, заурядно, -- совершенно нудный тихий свист, очень обыденный и скучный; а потом, откуда-то сзади, послышался тоже обычнейший какой-то звук: "чик!": ремень шлёпнул по попе. И ... и ничего! Помнится, я в тот момент несказанно удивился: да ведь это же совсем не больно! Вот глупые те, которые мне рассказывали, что страшнее ремня наказания нет; чего тут страшного-то? Чего тут бояться? Нет, ну я, конечно, почувствовал шлепок, там где пониже спины, но...но ничего особенного, -- терпеть вполне можно; я даже плакать на секунду перестал. SS пишет: неужели может быть так, что от первого удара было совсем не больно, а от второго перехватило дыхание? Разве что первый удар был "пристрелочным". Оно так и бывает. Просто не успел организм прочувствовать боль - до мозга не успело дойти, при любой даже сильной травме - боль не мгновенно приходит... Зато потом... Это страшно сравнивать, конечно, но я рассказывала об одном своём знакомом, который попал под машину. Он говорил, что ничего сначала не почувствовал, встал, выматерился, дошёл до тротуара, а там вдруг подкосились ноги. Оказалась травма позвоночника, у него потом ноги отнялись...
Nikita-80: Очень интересный психологический поворот в сознании ребенка-совершенно неожиданный и непредсказуемый. Уж какие угодно мысли могут приходить в голову во время порки, но так, чтоб оценить ее "красоту"?..Это подвластно только очень искушенному тематику.. А так,terry , очень трогательное описание Ваших эмоций.Но, мне кажется, надо закончить.Что потом Вы испытали-и физически, и морально.Особенно по отношению в маме.
полная версия страницы