Форум » Рассказы, написанные посетителями нашего форума и авторами интернет-ресурсов. » Сдруженные одной поркой: Артем, Леша, Вася, Петя » Ответить
Сдруженные одной поркой: Артем, Леша, Вася, Петя
louisxiv: Глава 1. Артем В мои 14 лет мама с папой летом решили поехать отдыхать за границу вдвоем. Меня за то, что закончил учебный год с парой троек, с собой не взяли. Но и дома одного не оставишь. Поэтому отправили в деревню к деду, папиному отцу, Матвею Ивановичу. До того мы несколько раз у него бывали, и я знал, что держать меня будет в ежовых рукавицах. Но выбора не дали, конечно. Чемодан, поезд, деревня… Дед встретил в своем бревенчатом доме, окруженном большим садом и огородом, ласково. Но, едва накормив сытным обедом - жареная картошка с грибами из ближайшего леса, уха (дед у нас заядлый рыбак), салат из овощей и зелени только что с огорода, - сказал, что у меня тут обязанности. Огород поливать по утрам, урожай яблок, груш, слив собирать, в доме прибираться. Ну, мне это не в тягость. Хоть и городской. По деревьям лазать - много ума не надо. Через пару дней, когда я возился с лейкой в саду, из-за забора послышался голос: - Эй, паря! Внук что ль Иваныча? - Ну да, внук. А чего? За забором стояли трое мальчишек. Пара погодков, мои ровесники и один помладше. Загорелые, в футболках, шортах. - Как звать-то? Я - Леха, эт - Вася, а малой - Петька. - Артем я. - Айда на речку! Водица - молоко. Или не хочешь дружить? - Хочу! Я сейчас. Отпросился у деда. Тот рад, что с пацанами контакт есть. - Давай, Тема! Смотри не потопни только, - усмехнулся. Пацаны ждали у калитки. Увидев меня - заржали. - Ну, ты пижон! На речку идем. Купаться! А он вырядился. Я не понял, что такого смешного. Джинсы модные, футболка с ярким принтом, кроссовки белые дорогие. - Ладно, пошли! - скомандовал Леша, заметив мою обиду. Пацаны оказались правы. Когда вернулись, пришлось футболку стирать, кроссовки мыть. Песок, трава, глина... Зато подружились. Мировые пацаны оказались. Веселые. Добрые. Посмеялись, правда, когда я ногой воду трогал. У меня же чуть что - ангина. И когда в кусты ушел плавки вместо клетчатых боксеров одеть. А Лешка, Петька, Васька с разбегу плюхнулись в воду. В черных, серых, синих семейных трусах. - Давай, городской! Не жмись. Плескались, брызгались. Плавали наперегонки. Зауважали! Я ведь в секцию плавания хожу. Хоть воды холодной и боюсь. Так что даже Лешка, пусть и постарше, и мускулистый, позади остался. Когда вылезли из воды, мальчишки без стеснения скинули трусы, оставшись голышом, развесили на ветках ивы сушиться. Я поколебался, но тоже плавки снял. - Петь, а это чего? - заметил, что у него попа красная и местами синяя. - Аааа… Батька вчера выдрал, - отмахнулся Петька. - Ремнем?! Больно же! За что так? - Да его каждый день порют. Для порядка. Воспитывают! Он привычный, - сказал Вася. - А ваще у нас всех пацанов лупят, если набедокурим. - Да ты че, Темыч, остолбенел. Не драли что ли? - шутливо ткнул меня в бок Леша. - Неееет. Никогда. Это же больно. И стыдно. - Ниче, у Иваныча поживешь - ремешка точно схлопочешь. Не страшно! Попой знаем! - засмеялся Леша. - Айда окунемся. Разговор прервался. Но когда возвращались, Петька погрустнел. Почесывал попу. - Петька! Ты где, негодник? Петька, кому сказал?! Ну, появись только у меня!!! - послышался строгий мужской голос, когда подошли к Петькиному дому. Мальчишка бросил на нас тоскливый взгляд и побежал во двор. - Ай-яй! Не надо! Яййййй! Больно! - заверещал он через минуту. Мы трое приникли к щели в заборе. Рослый мужик в полосатой сине-белой майке и растянутых на коленках черных трениках ухватил Петьку за скрученное ухо, заставив встать на носочки, и тащил его в дом. - Где был? На речку бегал? Без спросу! А дрова колоть кому? Гости у нас. Мать ужин готовить - а дров-то и нет. Вот ужо будет тебе речка! И дрова! Пшел! Заголяй зад! - мужик втолкнул скулящего сына в дом, зашел сам, хлопнув дверью. - Ох, влетит Петьке! Пошли, в окно посмотрим, - Васька побежал к другой стороне дома. В открытое окно было видно большую комнату. Под окном у накрытого стола сидела уже подвыпившая компания из нескольких мужиков и баб. - Водки! - Петькин отец с тяжелым плетеным ремнем в руках подошел к столу, выпил рюмку, хрустнул соленым огурцом. - Петька, шельма, я что сказал? Мальчишка выступил на середину комнаты. Уже без шорт и трусов. Красный от стыда, натягивая ниже подол футболки и прикрывая руками срам. - Вот, глядите, гости дорогие! Неслухом растет. Мать с отцом для него пустое место! Гости зашумели. - Драть его, Максимыч, как сидорову козу. - Ремня по голому! Да побольше! - Поротая задница ума хорошо добавляет! Отец, звякнув пряжкой, намотал на руку конец ремня. Шагнул к Петьке. - Батя! Не надо! Прости! Пожалуйста! - попятился тот. Мужик ухватил его за шиворот, развернул задом к гостям и окну. Ткнул головой себе между ног, крепко зажав. Петька присел, прикрывая руками попу и продолжая канючить. Подол футболки отец завернул до подмышек, руки скрестил за спину, заставив мальчишку встать на ноги и отклячить попу. Теперь все видели исхлестанный, дрожащий Петькин зад. Рука высоко поднята и резко опущена. Ремень с громким хлопком врезался в сжавшуюся попу, завернувшись кончиком на ляжки. - Аййййй! Больно! Уйййййххххр! Простите! Ойййеее! Не буду! Не буду так! Аййййяяяяй! Больно! Не буду! Уууууууххххх! Простите! Ремень хлестал снова и снова. Попа на глазах краснела и багровела. Петька сжимал и разжимал ягодицы, вертел попой, сучил ногами, стараясь вытянуть голову из отцовских ног. И скороговоркой, взвизгивая после каждого удара, просил простить, обещал быть послушным. Отец остановился, вытер со лба пот. Отпустил Петькину голову. - На четвереньки, паршивец! Передохну. Еще всыплю. Мальчишка опустился на колени и локти, головой ткнулся в пол. Лицо красное, заплаканное, в глазах слезы. Отец сел за стол. Выпил, закусил. Грыз жареную куриную ножку. - Вот же зараза какая! Объяснял. Порол. И все у людей дети как дети, а этот… - Парня в кулаке держать надо. А то избалуется. Прав ты, Максимыч, что ремня не жалеешь, - сказал один из гостей. - Домой приду - Ваську выдеру для порядку. А то уж месяц не порот. - Ой-ой-ой! Нееет! - прошептал Васька, отходя от окна. - Запорет спьяну - неделю не сядешь! Петькин отец вытер руки, взял ремень, вновь подошел к сыну. - Нукось! Выше зад! Тот, всхлипывая, послушно поднялся на ноги. Уткнув голову между отцовских колен, ухватился за его штаны. Сам высоко поднял попу, чтобы удобнее было пороть. - Пойду я, - печально сказал Васька, смущенно пряча глаза. Мы с Лешкой тоже разошлись по домам. Вслед неслись истошные жалобные вопли. Отдохнувший отец драл Петьку нещадно. Я рассказал деду, что Петьку выпороли. Умолчав, что мы с мальчишками подсматривали. - А что такого... Поучил отец сына. Вогнал ума в задние ворота. Напроказничаешь - и ты схлопочешь, - удивительно спокойно сказал дед. Я поспешил в свою комнату. Спать, мол, охота. Кто же знал, что "схлопотать", да еще не раз, мне придется уже через пару дней... Нет, не спалось. В глазах стояла ужасная картина порки Петьки. Как он такое пережил? Я представить не мог, если бы меня за ухо втащили бы в комнату с посторонними взрослыми, без трусов, загнули бы в такую постыдную позу и пороли ремнем так сильно. Я вспоминал вертящуюся, исхлестанную попу Петьки, сучащие по полу босые ступни. Его истошные визги, мольбы о пощаде. Вспоминал лица мужиков и баб, наблюдающих за поркой с довольной ухмылкой. Жесткое лицо Петькиного отца. Как без всякой жалости хлестал ремнем вопящего сына. Как покорно Петька ожидал продолжения порки, стоя на четвереньках в унизительной позе. Как покорно сам засунул голову между отцовских колен. Ужас! Интересно, знает ли Петька, что мы подглядывали в окошко? Тут у них, в деревне это, может быть, и нормальным считается - порка. Но со мной такого не может произойти. Дед хоть и строгий, пригрозил сегодня, но скорее всего это он так, просто попугать. Не станет пороть. Я же не деревенский пацан какой- то. Со мной так нельзя! Сон никак не идет, ворочаюсь с бока на бок. Не могу переключиться на другие мысли. Интересно, долго Петьку еще драли? Но хорошо, что мы не стали смотреть дальше. Вот и Ваське не повезло! Там же его отец был. И тоже пообещал его выпороть. А Васька-то уже взрослый пацан. Мой ровесник. Это Петька помладше. Сколько ему? 12? Как погрустнел сразу Васька… Боится порки. Ну, еще бы! Вон как Петьку драли сильно! Небось, сидеть теперь не сможет… Незаметно заснул. Но утром вскочил чуть свет. Не терпелось узнать, что там у ребят. Быстро позавтракав, торопливо управился с поливкой огорода и отпросился погулять. Грибов пособирать с пацанами. Дед говорил, что в этом году уйма даже на ближайшей опушке. Подхватив корзинку, первым делом отправился к Лешке. Ему вчера ничего не грозило. Значит, свободно выйдет. - Леш! Выходи! - позвал из-за забора. - Ща, погоди! - откликнулся он, высунувшись в окно. - А ты чего ни свет ни заря? - Дед говорит грибов полно. Пойдем? - А че, можно. Мои на сенокос уехали. Весь день никого. Лешка запер дом, спрятал ключ под половицей на крыльце. Сегодня он был в голубой рубашке и зеленых тренировках с белыми лампасами. - Ваську с Петькой возьмем? - спросил я. - Петьке шкуру спустили. Сам же видел. Навряд пойдет. А Васька... Попробуем, кликнем. Петьку увидели во дворе. О гулянках не могло быть и речи. Дрова он колол. Был во вчерашней футболке. И только. Ни штанов, ни трусов. Когда наклонялся за поленом, футболка задиралась, открывая багрово-синюю попу. - Привет, Петь! Ну, как ты? - громким шепотом спросил я, прижавшись к забору. - Сам видишь, - угрюмо ответил он, догадываясь, что мы как минимум слышали вчера его вопли. – Батя вчера выдрал. Без штанов, сказал, неделю. Чтоб со двора ни ногой. Попу страсть больно. А седня еще... И вечером, верно, всыплет. - Эх, как тебя! Ну ладно, держись! - сказал Лешка и потянул меня за штанину. - Пошли, чего его срамить... - Петька! Ленивец этакий! Прохлаждаешься? Мало задницу драли? - послышался из-за угла звучный голос Петькиного отца. Мальчишка торопливо подхватил чурку и принялся махать топором. Но было поздно. Отец зажал голову, взмахнул ремнем... Мы с Лешкой отпрянули, снова осторожно приникли к щели. - Работай! Не ленись! Слушайся! Сколь раз сказано! Не доходит? А так? А вот так? Отцовские наказы подкрепляли неторопливые щелчки ремня. - Ай-яй! Буду! Ой-ой! Буду-буду! Уй-ю-юй! Скачущий, вертящий испоротыми ягодицами Петька отвечал скороговоркой визга и жалобных заверений. Отсчитав десятка полтора ударов, мальчишку, судорожно растиравшего многострадальную попу, отпустили. - К обеду чтоб полна поленница была! Да не разжирайся долго. Сорняков вон полны грядки на помидорах. Коли с рынка вернусь, а не готово... - отец потряс ремнем и ушел. Петька сел на корточки, обхватил попу руками, уткнулся носом в колени. Вздрагивал в тихом безысходном плаче. Я рванулся было утешить. Лешка оттащил, покачал головой, подтолкнул - пошли, мол. Уже по дороге сказал, хмурясь, кулаки сжимая: - Вот аспид! Почем зря ж лупит. Эх, Петька! - Полицию надо вызвать. Как такое терпеть-то можно?! - Ага, как же... Дядь Гриша, участковый, отца Петькиного только похвалит. А нам за ябеду зады надерет. Да деду твоему и отчиму моему расскажет. Тебя-то Иваныч, может, пожалеет. А мне хахаль мамкин всю шкуру спустит. Без того отхлещет, как из рейса вернется, - зло, грубо и мрачно окрысился Лешка. Дальше шли молча. Подмывало спросить, за что же Лешку пороть будут, но я прикусил язык. Пока Лешка не улыбнулся и подмигнул - да ладно тебе, проехали. Покричали Ваську. Никто не откликнулся. Хотели уходить. Но тут из сада раздался визг. - Уй! Ай! Ойе! Ааааааааа! Айяй! Ойей! Ааааааа! Васькин голос. Зашли за угол. А там на террасе - скамейка. На скамейке - Васька животом вниз вытянут в струнку. Футболка до плеч поднята, шорты с трусами на щиколотки спущены, руки и ноги привязаны. Рядом стоят мать, две сестры младшие. Перед Васькой - ведро, а в нем мокнут десятка два упругих ивовых прутьев. Розги. Над Васькой - отец. Со свистом размахивает толстым, с указательный палец толщиной прутом и хлещет по голой попе. На ягодицах уже много вспухших красных полосок. Васька сжимает-разжимает кулаки, крутит ступнями. Вытаращив глаза, брызгая слюной, верещит. А отец отбрасывает изломавшуюся розгу, выбирает новую, заходит с другой стороны и снова сечет. И приговаривает: - Слушайся! Учись хорошо! Не ври!Не проказничай! За забором - треск веток. Бабка Васькина. Как ни в чем ни бывало пропалывает помидоры. - Вы че тут, постреленки? Али тоже посечь? - За что Ваську, баб Шура? - спрашивает Леша. - А чтоб наука была. Вас, шалунов, завсегда выдрать за что найдется. Вон Петьку Смирнова вчерась отпороли - полдеревни слышали. И Ваське розги откушать пользительно. Жалко, конечно, сердешного! Пашка от Смирновых вернулся - хотел сразу драть. Не дала! Засек бы спьяну. А щас ничего. Денек-другой не сядет. Умнее будет. Васька уже ревел в три ручья. Похрипывал от крика. Но розга одна за другой полосовали густо исчерченную попу. - Ему же больно! Нельзя так! - не удержался я. - Потому и секут, что больно, милок. Штобы помнилось, - наставительно сказала бабка. Но пошла к террасе. Перехватила замахнувшуся руку. - Паш, хватит! Запорешь пацана! Слышь? Десяточек всыпь - и будя. Для острастки хватит. Отец и правда хлестнул еще несколько раз, отбросил розгу, ушел в дом. Мать увела следом дочек. Бабка развязала веревки. Села на лавку, положив голову ревущего Васьки на колени. Погладила по рыжим вихрам. - Ну будя, маленький! Подумаешь - высекли! Давай-ка, штанишки наденем. Вот, умничка! - опустила футболку, подтянула трусы с шортами. Васька приподнялся, давая прикрыть попу. Бабка посадила его себе на колени. Обняла. Васька уткнулся в бабкину грудь. - Больно, ба! Я ж ничего! За что? - Ииии, милый! Разве только за что секут... Для острастки вот. Чтобы слушался, не бедокурил. За вину-то, сам знаешь, неделю потом не сядешь. А тебя - так, погладили. Ну, будя реветь-то. Будя! Ты ж у меня вон красавец какой вымахал, кавалер… Иди, водички попей. Маслицем помажу - к утру заживет все. Васька оторвался от груди. Улыбнулся. Вытер кулаком слезы. Подтянул шорты. Убежал в дом. По грибы идти расхотелось. Не сговариваясь, мы с Лешкой повернули назад. Молча дошли до поворота. - Леш, я домой, наверное, пойду. Скажу деду, что нет грибов, - сказал я, пряча глаза. - Ладно, давай тогда, - согласился он. Тоже, видно, чувствовал себя неловко. Я побрел домой, поднимая пыль кроссовками. Быстро угробил их тут… На душе как-то неспокойно, тревожно. Вчера Петьку при гостях отлупили. А Ваську сегодня вообще при девчонках, прямо на террасе! И вся деревня слышит его вопли. Да и высекли то ни за что. Не провинился даже. И как высекли... Эти прутья жуткие, лавка. И привязали еще. Ни прикрыться, ни убежать... А как же его высекут, если провинится? Интересно, чем больнее? Ремнем или розгами? Да и тем и другим, наверное, больно. Вон как Петька с Васькой орали… Но страшнее всего, как мне казалось, было то, что наказывали их не как-то там наедине, а на глазах у других людей. Быть раздетым перед посторонними - это же ужасно стыдно. Да еще и секут! Не понимаю, как они такое выдерживают. Доплелся до своей калитки. Настроение паршивое. Деда не видно нигде. Может, ушел куда? Или спит… На крыльце - его сигареты. Я раньше только пробовал с пацанами, затягивался. И сейчас почему-то захотелось. Вытащил сигарету, взял спички, зашел за дом, залез в малину. Закурил. Ужасно крепкие! Закашлялся, замутило сразу. - Эй-эй! Ну-ка! Кто-то подхватил меня, склонившегося в удушающем кашле к земле, под грудь. Похлопал по спине. Разогнул. - Дыши! Выдох! Сильнее! Вдох! Выдох! Сигарета упала. Босая мальчишеская нога втоптала ее в землю. Уже меньше кашляя, сквозь выступившие на ресницах слезы вижу Лешку. - Жив, Темка? - Кхкхкххх... Дддда. - С дуба рухнул? Матвей увидит - будет тебе на орехи! - Кхкхкххх... Тьфу! А ты... че... кхкхкххх... Тьфу! - отплевываюсь, вытираю рот и слезы. - Че тут? - Да так... Скучно дома... Нет никого ж... Дыши! Давай!.. Уууу, зараза! Напугал! - Лешка отвешивает мне оплеуху. Садится рядом. Прижимает к себе. - Первая? - Не. Кхм... С пацанами курил. Крепкая просто. Кхм… И в полный затяг. - Вот дурень! Зачем? Ну? Все? Прошло? - Прошло! Деду не говори! А? - Дурак! - Лешка берет мою голову в захват под руку и отвешивает по лбу кулаком. Легонько. - Конечно, не скажу. А уши вот надеру! - нагибает, носом в свои тренировки. Хватает за ухо и треплет. - Будешь курить? Будешь? Потираю покрасневшее ухо. А Лешка скручивает другое. Тянет и треплет. - Уй! Больно! - дергаюсь, выворачиваясь из тисков Лешкиных рук. Но он ловко тыкает меня головой в землю на подогнутых под живот ногах. Садится сверху лицом к моей торчащей вверх попе. Просунув под живот руки, расстегивает джинсы и стягивает их вниз. Затем, оттянув большими пальцами резинку, сдергивает красно-черные клетчатые боксеры. - Эй, ты чего?! – я напрягаюсь, стараясь сбросить его с себя. Сжимаю голую попу. - Будешь курить? Будешь?! - строго спрашивает Леша. И - рукой с размаху по попе. Шлеп! Шлеп! Шлеп!... Не столько больно, как стыдно. - Ай! Пусти! Ай! Гад! Яй! Отпусти! Уй! Айййй! Яяяяяяяяяяй! Уййййхххх! Лешка лупит, как заводной. Сжимает меня, ужом вертящегося, коленями, не дает вырваться. И впечатывает в попу то одну пятерню, то другую. - Будешь курить?! Будешь?! - Аййй! Не буду! Уйййй! Не буду! Айяй! Не будуууу! - сдаюсь я, обмякая под Лешкой. - Ну, вот и ты порот, Темыч! - хохочет он. Легонько похлопывает по попе. Слезает с меня. Черт! Больно отшлепал! Кидаюсь на него с кулаками. Он дает ударить пару раз по лицу и в грудь. Потом берет в захват и броском кладет спиной на землю. Ноги будто сами собой взлетают вверх и тут же прижаты к груди. Лешка наваливается, прижимая к земле всем весом. Я в бессильном бешенстве стучу кулаками по его спине. Дергаюсь, хотя мелкие камешки впиваются в спину. - Лежать! - командует Лешка. Скрипит калитка. Дед! Торопливо натягиваю трусы и джинсы. Лешка, пользуясь, что дед сразу прошел в дом, выскальзывает на улицу. Я отряхиваюсь. Приглаживаю волосы. - Темка! Иди! Молочка парного принес, - зовет с крыльца дед. - Тут я. Щас! - откликаюсь, переводя дух. Хлебнув наскоро молока, ушел в свою комнату. Глянул в зеркало. Растрепанный, помятый, щеки горят. Натянул чистую футболку. Пока переодевался, посмотрел на попу. Красная! Я и сам покраснел. Отшлепали! Вполз на кровать и накрылся одеялом. Вырубился мгновенно и проснулся только утром. От холода. Одеяло сбилось в ногах. - Темка! Спишь? - лестница заскрипела под шагами деда. - Не-а! Встаю уже! - Ты это, дома сегодня будь, ладно? Витька Пронин, Лешкин отчим, из рейса вернется. Я косилку новую просил привезти. Занесет. А мне в город надо - лекарства кончились. - Да, конечно, дед. А что за рейс? - Так он дальнобойщик же, фуру огромную водит. Не говорил что ли Лешка? Деньги на столе в кухне оставил. Отдашь. И давай быстрее, яичница стынет и оладьи. А я - на электричку. Дед затопал вниз. Я сварил кофе, сделал бутерброд с колбасой и сыром. - Темыч! Эй! Выходи! За забором торчала Васькина голова. Да, прав Лешка был, когда сказал, что высекли Ваську, а тому хоть бы что. - Заходи, Вась! Встал только я. Завтракаю! Весел, бодр Васька. Навалил себе яичницы. Изгваздался вареньем, поглощает оладьи. Только поморщился, когда садился. - А мы вчера с Лешкой по грибы хотели. Заходили за тобой. Никто не ответил, - сказал я осторожно. Вася метнул в меня быстрым взглядом, отвел глаза. - Не пустили. Отец от Смирновых вечером бухой пришел, утром с бодуна злой был. - Да мы видели. Высекли тебя. Как он обещал. Больно, наверное? Васька отодвинул тарелку, покраснел, набычился. - А тебе лишь бы зырить! Рассказывать будешь там, в городе? Ржать с пацанами? - Вася, ты что?! Я не хотел обидеть! Мне жалко и Петю, и тебя! Вон как его отпороли - ужас! И тебя - розгами, при сестрах! Зачем мне кому-то рассказывать... Ты что! Извини! Васька, однако, вскочил и, опрокидывая тарелки и стаканы, кинулся на меня с кулаками. Сцепились и покатились по полу, пустив в ход и кулаки, и ноги. Кусаясь. Брыкаясь. Васька прижал меня к полу, заломив руку, и вдруг отлетел в сторону. Взвыл, впечатавшись спиной в шкаф. Надо мной склонился Лешка. Протянул руку. Вытер из-под разбитого носа кровь. Васька с трудом поднялся, вытирая разбитые губы. В глазах - слезы. Посмотрел на меня, на Леху, сплюнул кровью на пол и, хромая, вышел из дома. - Васька! Стой! Я выскочил следом. Он сидел на корточках у забора и плакал. Присел рядом. Обнял. Он сначала откинул руку, но когда обхватил его почти насильно, вдруг уткнулся мне в плечо, пятная кровью зеленую футболку, и разревелся. - Вася, извини, пожалуйста. Я не хотел обидеть тебя. Правда!.. Сел рядом с ним, не зная, что сказать. И тоже заревел. От боли в избитом теле. От беспомощности. От обиды непонятно на что и на кого. На наши плечи ложатся руки. Лешка прижимается к нашим головам своей. - Пацаны! Вы чего? Черт! Вася! Темыч! Он вытирает нам лица. Гладит по волосам. В этот момент услышали шум подъезжающей машины. - Отчим едет! - говорит враз побелевший лицом Лешка. - Деду твоему косилку привез. Ты забери, а потом свистни. И побежал за дом, сверкая босыми пятками…
louisxiv: Эли пишет: Самое главное под розгами, как можно быстрее расслабиться, тогда только удовольствие будет. Но не всегда получается, очень уж больно, особенно, если розга пластиковая. Ее кончик до крови рассекает кожу почти от каждого удара. Ужас какой, Эли. До крови... Мне тут ради интереса пришла в голову мысль попробовать, а как сейчас, не в детстве, я выдержу. Ремнем пороли, правда. Не орал, не визжал даже. Не знаю, сколько было. Посчитали примерно с порщиком - 60-70. Ну вот отпустили меня, хожу я, разговариваю, а потом как посмотрели - а зад-то не синий даже - черный. Думаю я, а чего это порщик замолчал вдруг, а он смотрит на мня сзади и рот разинул. Объясняться кинулся, мол, ты вставал - просто сильно красное было... Пришлось по 2 раза на дню недели 2 "Спасатель" применять. К началу 3-й недели практически прошло все. Но что удивительно - я сидел без проблем. Даже сразу после порки. Ну да, ногу подкладывал под себя,потому что чувствовалось, но не так, что прям подпрыгиваешь. Это я к тому, что розги выдержу, но что вот потом месяца полтора с попой делать, когда там не только сине-черное, но и кровь...
louisxiv: ULV пишет: louisxiv, почему были выбраны эти возраста персонажей? На мой взгляд их наказания и поведение при наказаниях подошли бы больше для возраста 10-12 лет. Нуууу... Меньше возрастом мне как-то совестно пороть. Хотя всегда говорят мне, что возраст старше, чем мальчишка себя ведет. Спасибо! Учту. Не буду больше возраст указывать. louisxiv пишет: За ни-за-что вообще наказывать нельзя. Не сажают же время от времени для острастки в тюрьму. Ну и нравы в этой деревне. И ещё - сёстры Васьки посмотрели на наказания брата и просто так ушли. Их не наказывают поркой вообще? Или наказывают, но только за проступки? Ну почему просто так, типа спокойно ушли... Просто привычные там все к жесткости. Понятное дело, что сестрам тоже достается, конечно. Но я не сторонник пороть девочек. Жалко мне их. Так что вот мальчишки у меня и отдуваются. А разве не знаете, что весьма часто пороли по субботам? И не всегда только за недельные провинности. Бывало, что и как раз для профилактики. Просто по традиции. Как в "Вожатом форпоста", например. Одного порет отец, трое еще в углу без штанов на коленях очереди ждут.
ULV: louisxiv пишет: Меньше возрастом мне как-то совестно пороть. <...> я не сторонник пороть девочек. Жалко мне их. louisxiv, но этож литература, а не на самом деле. Да и искусство требует жертв . louisxiv пишет: А разве не знаете, что весьма часто пороли по субботам? И не всегда только за недельные провинности. Бывало, что и как раз для профилактики. Просто по традиции. Как в "Вожатом форпоста", например. Одного порет отец, трое еще в углу без штанов на коленях очереди ждут. Знаю, но в какие времена это было. "Вожатый форпоста", если не ошибаюсь, это начало 1920-х, если не сразу послереволюционные годы. Есть у кого книга с описанием этой сцены? louisxiv, если Вы приняли мою критику профилактической порки применительно к своему рассказу, то извиняюсь. Я имел в виду не Ваш рассказ, а именно поведение васькиного отца. Этакий деспот конца XIX - начала XX веков (не буду углубляться дальше). Со строгостью пофилактической порки он явно переборщил. Но на фоне нравов остальной деревни эта сцена рассказа смотрится очень органично. З.Ы. В ожидании продолжения.
Эли: louisxiv пишет: Но я не сторонник пороть девочек. Жалко мне их. Приятно такое слышать. Что даже в фантазиях вы не сторонник пороть девочек. А женщин порите? Или тоже жалко?
louisxiv: ULV пишет: louisxiv, но этож литература, а не на самом деле. Да и искусство требует жертв . Нуууу... Вот Петьке всего 11 или 12. Артем точно не знает. Леше задумывалось почти 15, Артему - 14, Васе - 12 или 13. :-) ULV пишет: Со строгостью пофилактической порки он явно переборщил. Но на фоне нравов остальной деревни эта сцена рассказа смотрится очень органично. Это не отец Васьки. Это я. :-) Хотя на фоне порки Пети разве розги Васьки прям ужас-ужас? В сумме не больше 30 он получил. :-) Недаром же прибежал к Артему вполне себе ничего такой. И еще в драку полез. Теперь Алеша на очереди. Отчим-то уже приехал, а у него по приезде всегда допрос про провинности... Ну и Артему, конечно, достанется. И не один раз. :-)
louisxiv: Эли пишет: А женщин порите? Или тоже жалко? Не пробовал никогда. :-) Как-то не приходило в голову. Может, попробовать...
Эли: louisxiv пишет: Не пробовал никогда. :-) Как-то не приходило в голову. Может, попробовать... Попробуйте, louisxiv, вдруг понравится.
Ayka: Ждем продолжения!
louisxiv: Глава 2. Леша - Где ты там? Леша! Уехал он, - Артем умылся уже, чуток гундосит. Это ж надо! Схватились с Васяткой... Вот не хватало! - Черт! Дед вернется, а тут… – насупился Темка, трогая вспухшую губу. – Что ж теперь будет-то? - Лед приложи. Сойдет к вечеру. С яблони вон, скажешь, грохнулся. Не бойсь, Темыч! Всяко бывает. Успокаиваю, а у самого душа в пятках. Узнает отчим, что я там был, - подробно выяснять не станет, всыплет на всю катушку. Он же, как с рейса вернется – так за бутыль. А напьется – разборки начинает… - Да не о том я, - отмахнулся Артем. – Ты ж говорил… отчим тебя… нууу… как приедет… А еще драка… Ладно он хоть Ваську не видел. Побит сильно! Домой в слезах пошел… У меня скулы свело. Едва разлепил губы в улыбке. Сглотнул. Вздохнул. Вскинул задорно голову. Хлопнул друга по плечу. - Прорвемся, Тема! Не впервой… Пойду я. Пока Иваныча нет. Да и отчима сердить… - Куда? Посиди! Он же… – подскочил Артем, но печально опустил голову. - Эхххх… Обоим понятно: чему быть, того не миновать. Грузовик отчима длинной белой змеей завернулся вдоль забора к распахнутой настежь калитке. Навстречу идет соседка, тетя Глаша. - Буйный он. Давай к нам пока, Леш. Авось заснет… Так вот – каждый раз почти. Ему-то что… Выдрыхся – и не помнит, поди, ничего. А нам с мамой соседям в глаза смотреть тошно. По первости, когда не жил еще с нами, правда, не так было. Цветы да конфеты маме привозил, без подарка меня никогда не оставлял. В футбол гонял часто с нами, мальчишками. Рыбалка на заре… По грибы-ягоды ходили… - Счастливая ты, Нинка. Не мужик – золото, - то и дело говаривала тетя Глаша. – И Лешку твово вон как пестует… Будто свой, родненький. Только когда это было… Года два минуло, а словно приснилось. Своего ребенка ему захотелось. Да все никак. А тут я еще. Ну и поехало… Обругает. В угол поставит. Подзатыльник даст. Ну а когда я без спросу в машину к нему залез да кнопочки не те понажимал, так что пришлось провода разбирать, чтобы не орало беспрерывно на всю улицу сигналом, тут уж и голый зад под ремень пошел. Прям там выдрал, у машины. Визжал я как та сигнализация! Попа недели две синела. Нет, поделом, конечно, тогда. Сам виноват был. Нашкодил глупо. Ну а как дорожку проторил, так, сами знаете… Вернулся отчим из рейса – быть мне поротым. Вина завсегда найдется. Как бы мама не заступалась. Хочется! Ой, как хочется пойти с тетей Глашей… - Ага! Ну-ка подь сюда, сынок! – отчим с издевкой манит меня пальцем, облокотившись на калитку, помахивая таким болючим солдатским ремнем с медной пряжкой. - Витя, не надо. Ниче же ж он… - выглянула из-за отчимова плеча заплаканная мама. – Пожалей, Витя! - Молчать! Ишь, покрывальщица! В дом давай! – взревел тот. Мужик он мощный, кулаки пудовые, в плечах сажень косая. Тетя Глаша рядом стоит. Из соседнего двора Зинка-одноклассница с сестрицами глазеют. Провалился бы я от стыда без труда, да некуда. - Оглох, что ль? Аль помочь? – подошел отчим. - Окстись, Витька! Чего малого без дела мордуешь? – выступила заслоном тетя Глаша. – Проспись иди! - Не лезь, Глашка! Наше дело! Семейное! – замахнулся он, повел плечом, отодвигая соседку. «Чего стоишь, дурачок? Беги!» – скажете. А толку? Все одно потом возвращаться… - Пшел в дом, ззззззараза! Нету тебе заступничков! - ухватил отчим за шиворот, толкнул взашей. В избе бухнулся он за стол. Хряпнул водки. Хрустнул суставами, разминая руки. Уставился мутным, кровью налитым глазом. - Нууууу? Чего нашкодил без меня, паскуда? Все говори! Все!!!! А не то… - зажатый в богатырской руке ремень оглушительно хлестнул по столу. Подпрыгнули тарелки с картошкой да солеными огурцами, зазвенел, покатившись, граненый стакан. - Сено скошено, вишни собраны, свиньи кормлены. На речку разок бегал только. А то в поле все, в огороде да дома он, - торопливо заговорила от печки мама. - Врешь, Нинка! Выродка свово покрываешь. Где шлялся седня? Полдня дома, а его след простыл, – отчим встал, надвинулся, навис надо мной. – Знаю! Все знаю! Дорофеич сказывал, Васька его в крови весь прибег. Где дрались? С кем? Было? Отвечай! Было?! Что тут скажешь… - Было. С Темкой они сцепились. Разнимал… - Уй! – прилетела затрещина. Снова за шиворот выволок на двор, в сарай, где Гнедок вороной наш зимой стоит. Кинул на бочку. Ручищей прижал. Штаны-трусы сдернул к коленям. - Айфффффффссссссс!!!! Отпечаталась первая звездочка с пряжки. Сколько их было потом – не знаю. Только шмяк, боль, крик, шмяк… - Прекратить! На пороге стоит дядя Гриша. Да, тот самый наш участковый. Дед Матвей к косяку привалился. Красные. Дышат хрипло. Явно бежали. Из-за спин рванулся Артемка. Обнял крепко. А тут и мама… - Штттоо… Да я… – пошатнувшись, набычился отчим. - Да ты все…– глухо и властно сказал дядя Гриша. – Дай сюда, - отобрал ремень. – Марш на выход! – крепко схватил под локоть. – Иваныч, подпол отвори. - Что же это… Сынок… - снова заплакала мама. - Тетя Нина… В кровать бы Лешке… Лед. Компресс. Мы сейчас. Я помогу. Артем поднял. Подставил плечо. - Пойдем, Леша. Сейчас полегчает. Как во сне помню все это. Не движения даже – звуки. По двору шли – в глубине, за вишнями, бухало. Дядя Гриша «песочил» отчима… Грохнул крышкой, спровадив в трезвяще-студеный погреб. На крыльце под неловким моим заступом взвыла Маруська-мурчалка. Старенькая уже кошечка, сколь себя – столь ее знаю. Пришла ночью потом, ластилась жалостливо, согревала полосато-тигровым боком… А еще - как метался Артемка. Лед на попе моей меняет, подушку что ни миг поправляет, «Корвалол» для мамы каплет… Отвернется – брови нахмурит, обернется – подмигнет, улыбается. Забытье. - Темка, водички! Глянул - ночь на дворе. Пригорюнилась рядом мама. На коленях ее - Маруська. - Дома Темка, Алеша. Вот, выпей. Завтра, утром придет. Обещался. Городской, а смотри-ка, сердешный… Каб не он, и не знаю, что б было… - Темка… Друг… И опять я забылся.
Эли: Почему никто не хвалит прекрасное продолжение рассказа? Придется мне. Что-то вас, louisxiv, на такую жесть потянуло? Читать приятно.
louisxiv: Эли пишет: Придется мне. Спасибо! Эли пишет: Что-то вас, louisxiv, на такую жесть потянуло? Читать приятно. А кто меня знает, Эли... Само пишется. Как-то включился сейчас вот этот рассказ. Сейчас так вот. Завтра, может, продолжу что-то другое из пары других начатых опусов. А что, прям такая жесть? Читать приятно - это потому что жесть или...?
Эли: louisxiv пишет: Само пишется. Это хорошо, когда само пишется. louisxiv пишет: Отпечаталась первая звездочка с пряжки. Сколько их было потом – не знаю. Только шмяк, боль, крик, шмяк… По-моему жестоко и не за что. Читать приятно, потому что люблю такие рассказы, где жесть. И потому что ваши рассказы всегда приятно читать. Вот, например, весь рассказ описывается страх, боль, безысходность. И вдруг, в конце: "Маруська-мурчалка. Старенькая уже кошечка, сколь себя – столь ее знаю. Пришла ночью потом, ластилась жалостливо, согревала полосато-тигровым боком… " Сразу столько нежности, тепла, доброты. Не кошка или как-нибудь еще. А именно мурчалка и кошечка. Кольнуло в самое сердце.
Линда: Вторая глава пробрала до мурашек, очень классно написано! Но таааак жалко было Лёшу . что к концу главы глаза были на мокром месте...
louisxiv: Эли пишет: По-моему жестоко и не за что. Читать приятно, потому что люблю такие рассказы, где жесть. И потому что ваши рассказы всегда приятно читать. Вот, например, весь рассказ описывается страх, боль, безысходность. И вдруг, в конце: "Маруська-мурчалка. Старенькая уже кошечка, сколь себя – столь ее знаю. Пришла ночью потом, ластилась жалостливо, согревала полосато-тигровым боком… " Сразу столько нежности, тепла, доброты. Не кошка или как-нибудь еще. А именно мурчалка и кошечка. Кольнуло в самое сердце. Да вот сам удивляюсь, Эли, с чего вдруг так вот как - жестоко, почти беспричинно мальчишкам достается. Наверное, в подсознании у меня что-то такое тревожное, недовольное, обиженное на кого-то или что-то засело. Я же не специально сижу и упорно, целенаправленно сочиняю. Потому и объемы глав такие разные, и речи персонажей не всегда литературно-правильные, и время между обновлениями непредсказуемо. Ходишь, думаешь, а не идет вот и все... Мелькает отдельными идеями, фразами, но общей целостности нет. А потом вдруг как зазвучит, сложится пазл воедино, с прицелом на развитие сюжета... Сейчас вот мучает меня финал. Знаю, какой он будет. Довольно неожиданный, с последней фразой "Впрочем, то, что они вспоминали, мы с вами уже прочитали". Конечно, оптимистичный. Может, не в самое сердце кольнет, но точно с нежностью, теплом и добротой. Только как вот к нему подвести... Тем более еще Вася и Петя свое слово не сказали. Той самой сдружившей окончательно общей для всех четверых порки не было. Надеюсь, однако, что на годы писанина не растянется.
louisxiv: Линда пишет: Вторая глава пробрала до мурашек, очень классно написано! Спасибо! А я переживал, что какое-то скупое продолжение получилось. Артем первоглавный был более говорлив. Тем ценнее, что читателям понравилось. Да еще так эмоционально. Линда пишет: Но таааак жалко было Лёшу . что к концу главы глаза были на мокром месте... Все будет у мальчишек хорошо. Обязательно.
Эли: louisxiv пишет: Сейчас вот мучает меня финал. Знаю, какой он будет. Довольно неожиданный Ай. Ай. Ай - заинтриговали. louisxiv пишет: Надеюсь, однако, что на годы писанина не растянется. Ой! Не пугайте так. louisxiv пишет: речи персонажей не всегда литературно-правильны Это даже к лучшему. Зато они более жизненные и реалистичнее. louisxiv пишет: Наверное, в подсознании у меня что-то такое тревожное, недовольное, обиженное на кого-то или что-то засело Жаль, что так. Поэтому рассказы у вас получаются такими, что больно читать. И через них можно хоть как-то выплеснуть то, от чего так больно внутри.
louisxiv: Эли пишет: Поэтому рассказы у вас получаются такими, что больно читать. Так Вы же вроде за жесть... Отчего же больно?
Эли: louisxiv, я только поэтому и люблю жесть. Чтобы было больно читать. И чем больнее, тем лучше. P.S. Но самое главное, чтобы это было только в рассказах. И не выходило в реал (для безопасности окружающих). А в фантазиях можно все.
ULV: Эли пишет: И вдруг, в конце: "Маруська-мурчалка. Старенькая уже кошечка, сколь себя – столь ее знаю. Пришла ночью потом, ластилась жалостливо, согревала полосато-тигровым боком… " Сразу столько нежности, тепла, доброты. Не кошка или как-нибудь еще. А именно мурчалка и кошечка. Кольнуло в самое сердце. Мне тоже очень понравилось про "Маруську-мурчалку". По рассказу: louisxiv пишет: По первости, когда не жил еще с нами, правда, не так было. Цветы да конфеты маме привозил, без подарка меня никогда не оставлял. В футбол гонял часто с нами, мальчишками. Рыбалка на заре… По грибы-ягоды ходили… - Счастливая ты, Нинка. Не мужик – золото, - то и дело говаривала тетя Глаша. – И Лешку твово вон как пестует… Будто свой, родненький. Только когда это было… Года два минуло, а словно приснилось. Своего ребенка ему захотелось. Да все никак. А тут я еще. Ну и поехало… Обругает. В угол поставит. Подзатыльник даст. У женщины есть ребёнок, у него, вроде, ещё нет. Может надо искать проблему у себя (в одной из серий "Симпсонов": "Проверь свою сосиску!"), а не вымещать злобу на том, кто по возрасту и силе ответить не может. Ну, и женщина тоже хороша. Терпеть того, кто, в общем-то, ищет повод сорвать злобу на её ребёнке. Гнать надо этого мужа-отчима. Ничего хорошего с человеком, у которого, мягко говоря, такой скверный характер, не получится. З.Ы. Жду продолжения.
louisxiv: Глава 3. Вася Доплелся до дома. Осторожно открываю калитку, чтобы не скрипнула, пробираюсь и тихонько, озираясь по сторонам, - на задний двор. Надо умыться. Смыть слезы и кровь. Только бы отец не увидел таким. - Вася, ты где? - кричит с террасы мама.- Отец просил помочь ему. Вышла, вытирает руки о кухонное полотенце. Увидела кровь, подошла, смотрит испуганно. - Васенька, что случилось? Почему ты в крови? - Да так, мам, ничего страшного, с ребятами сцепились немного. - Иди, умойся скорее, пока папа не увидел,- тихо говорит мама, стягивая испачканную кровью футболку.- Я тебе сейчас чистую принесу. Только я к умывальнику, как распахнулось окно, звякнуло стекло, ударившись о стену. И вместе с краем вышитой занавески показалась лохматая голова отца. - Чего шепчетесь? Натворил чего? А ну подойди. - Ничего, Пашенька. Все в порядке,- подошла вместо меня мама, давая тем самым возможность умыть лицо. - Что это?- отец выхватил у нее футболку. Расправил.- Испачкал что ли? Кровь... Откуда? А ну подойди, я сказал. Иду. Вода стекает с лица ручейками, капая на голый живот. Зато не видно недавних слез. Мама на ходу обтирает лицо полотенцем. Но кровь из губы продолжает сочиться. Да и припухла она уже заметно. - Нуууу...- кричит отец, грозно смотря исподлобья. От этого взгляда мурашки пробежали по спине и коленка левая задергалась мелкой дрожью. - С Темкой подрались. Так. Слегка...- промямлил почти непонятно. - Угу. Слегка. До крови. Кто первый начал? - Темка начал. Соврал. Но ему все равно ничего не будет за это. А мне точно влетит, если отец узнает, что я начал драку. А ведь Темыч виноват. Пристал со своим дурацким любопытством, вот и сорвался от обиды. Отец протягивает в окно свою огромную ручищу и хватает за волосы. Потянул к себе. - Аааааайй. - Ну и кто победил? - Я бы победил. Точно. Только Лешка нас разнял. Рука разжалась, голова отца исчезла, задев и чуть не опрокинув герань, которую мама бросилась было ловить. А я стою, потираю голову, где отец держал за волосы. Больно. Попросить маму что ли постричь покороче, чтобы не за что хватать было? Слышно как в доме скрипнул пол, хлопнула дверь. Сейчас выйдет. Душа ушла в пятки. Неужели пороть будет? Вчера же только досталось. Но трезвый сегодня, и то ладно. - Паша, не надо, - заслоняет мама. Но тут же отходит, когда отец замахивается на нее. Села на завалинку дома и беззвучно заплакала, закрыв руками лицо, чтобы не видеть происходящее дальше. Мельком вижу: средняя сестра высунулась в окно, где только минуту назад был отец. Интересно ей, что у нас тут происходит. Отец схватил и силой потянул за ухо, быстро направляясь к сараю. - Ууууууууйййййй. Отец шагает аршинными шагами по тропинке, а я, скрюченный, скачу, пытаясь не наступить на грядку с морковью. А то еще и за это достанется. Не выпуская уже красного, пылающего уха, отец открывает покосившуюся дверь сарая и впихивает внутрь, толкая рукой в спину. Схватил с верстака огромный замок. - Посидишь здесь до вечера. Без обеда. А там решу, что с тобой делать. Звякнул ключ в замке. Через щелку вижу удаляющуюся спину отца. Восстанавливается сбившееся от страха дыхание. Потираю горящее и еще ноющее ухо. Глаза привыкают к полумраку. В углу стоят мешки с сеном. Ногой опрокидываю крайний из них. Хотел плюхнуться со всего маху, но поостерегся. Больно ж попу от вчерашних розог. А на мешке хорошо, не жестко. Вытащил торчащую соломинку, положил в рот, руки под голову. Лежу, смотрю на деревянный потолок. Сверху падают, кружась и сверкая в луче света, пылинки, словно снежинки зимой. А в голове также кружатся мысли о сегодняшнем вечере. Пугает неизвестность. Вроде далеко еще, можно пока отдохнуть, не думать об этом. Но страх не отступает. Глаза сами собой нашли и уткнулись в ведро с розгами. Со вчерашнего дня остались. Не успели еще выбросить как нарочно. И лавка рядом эта жуткая стоит. Сколько на ней слез пролито моих и сестер младших, а может и отца, когда моего возраста был. Свешиваются змейками вниз привязанные к ножкам веревки. Чтобы были всегда под рукой, не искать, если привязать кого-то надо. Отвернулся. Закрыл глаза. Вспомнилась та страшная порка. Полгода уже прошло. Стараюсь не думать о ней. Но знаю, что никогда не забуду. Был конец февраля. Мороз на улице. Заваливается отец вместе с Петькиным. Оба уже навеселе. - Васька,- кричит отец и машет рукой.- А ну слазь в погреб. У меня там припрятано угощение для особо важных гостей. С радостью отложил учебник ненавистной геометрии, вышел в летнюю пристройку. Откинул крышку, спустился в прохладный, сверкающий инеем погреб. - Где тут? Чего доставать? Отец через открытую в кухне дверь командует. - Грибочков достань. В маленькой баночке маслята, видишь? И большую, с помидорами. - Вижу. Передал по очереди отцу. - Там еще, на дальней полке, в углу за банками достань. Сам знаешь что... Снова спускаюсь в погреб. Прохладно, уже в дрожь кидает. Конечно знаю, где у отца заначка. Нащупал длинное, узкое горлышко, еле вытащил большую, литра два, бутыль с мутноватой жидкостью. Быстрей наверх. Согреться. Бутылка сразу запотела в тепле. Захожу, в настежь открытую дверь, крепко держа двумя руками скользкую ношу. Да не увидел разбросанные на половике валенки Петькиного отца. Споткнулся и полетел вперед. Бутылка сама выпрыгнула из рук и грохнулась на пол. Зазвенели осколки, разлетаясь по всей кухне. Отец так и замер с консервным ножом у стола, успев открыть только помидоры. А Петькин вскочил со стула, облитый самогоном. Смотрит на мокрые штаны. - Вааськааааа!!!! - взревел отец с бешеным лицом и выпученными глазами. - Я нечаянно,- вжав голову в плечи и всхлипывая носом, пробубнил в ужасе. Знаю, по головке за такое не погладят. Обе сестры, Даша и Манечка, прибежали на крик. Мамы дома нет. - Да я... Я тебя... Убьююю!!!- орал, казалось на весь свет, побагровевший отец. Выбежал из дома как был, в свитере, только валенки нашмыгнул. Я еле успел в сторону отскочить. Сестры, не сговариваясь, кинулись убирать. Даша схватила совок с веником, ловко заметает осколки. Маня тряпкой возит, собирая драгоценную жидкость. Отожмет тряпку в ведро и снова вытирает. От звуков льющегося самогона с тряпки в ведро Петькиному отцу сделалось плохо. Наблюдает за сестрой, схватившись за голову. - Ну, ты даешь, паршивец. Я бы своего за такое... Оторвал взгляд от ведра. Слов не хватает договорить, чтобы он сделал. Качает головой, сжал кулаки. Через несколько минут вернулся отец. Прислонился к косяку. В руке - пучок прутьев. Прошел, не разуваясь. Бросил их на стул. Сгреб все со стола на подоконник. - Брысь отсюда! - крикнул дочерям. Они и так уже поняли. Даша быстро высыпала осколки, бросила совок с веником в угол. Отец схватил прут и полоснул ее по попе, прикрикнув: - Быстрее. Даша взвизгнула и молнией бросилась в свою комнату. А Манечка вроде тряпку вышла повесить. А сама, смотрю, телогрейку отцову надевает, шарф схватила незаметно. Неужели догадалась за мамкой к соседке сбегать? Отец медленно подошел, схватил за шкирку, как котенка, и потащил к столу. Нагнул. Я от страха даже не сопротивлялся. Да и что толку. Лишний раз только злить… Расстегнул торопливо штаны, а то еще пуговицы оборвет. - Максимыч, держи ему руки. Тот одной рукой ухватил за скрещенные кисти, а другой задирает майку до лопаток и растягивает меня, заставляя встать на цыпочки, больно прижимая животом к столу. - Простиитее! Яаа нечаяннооо… - всхлипываю, закапывая слезами стол. Только кто же послушает… Жилистые руки отца сдергивают штаны до колен, спускают до щиколоток. Туда же трусы. Отходит за прутом. Краем глаза вижу: со злости, впопыхах, наломал без разбора, какие под руку попались. Кривые, с сучками. Вот нашел попрямее. Подходит. Драная попа сама сжимается Хлесть! Хлесть! Хлесть! Невымоченные, заледенелые ветки почти сразу ломаются. Острые неровные кончики режут кожу до крови. Реву, дергаюсь, ноги в воздухе пляшут, путаясь в штанах. Петькин отец держит руки крепко. А мой только розгу изломанную отбрасывает одну за другой и новой сечет размашисто, с оттягом. Когда розгу меняет, дышу с хрипом, переводя дух, а потом снова боль адская взрывами. На столе вися, не повертишься особо, не увернешься. Каждый удар точно по заднице. Рот только рвется в жалобных воплях. - Ты что делаешь? - слышу сквозь пелену голос. Мама в расстегнутой куртке, в съехавшем с головы платке кидается к отцу. Но слышу сильный удар, и мама падает, отлетев в сторону. Пытается встать. - Не смей! Отец отбросил розгу, подошел и еще раз ударил ее по лицу, не давая встать. Пнул ногой в бок. - Не трогай маму, сволочь,- что есть силы, кричу я. Отец схватил ее в охапку, поволок на улицу. Через минуту вернулся один. - Ну что там, Дорофеич? - В порядке. В бане запер. Не помешает теперь. - А твой щенок-то как с тобой. Ты его кормишь, поишь, воспитываешь. А он тебя сволочью обзывает. Я взвыл от обиды и несправедливости. - Ну-ка, Дорофеич, - Петькин отец кивнул на банку с помидорами,- плесни ему рассольчиком на задницу, чтобы понятнее было, что отца уважать нужно. Отец схватил банку, сделал несколько глотков. Крякнул. - Ааааа... Хорош. Моя уксуса не жалеет. Плеснул в граненый стакан, который приготовлен был совсем для другого, придерживая пальцами помидоры, не давая им выпасть из банки. Взял стакан. - Ну, сынок, непонятно, видать, объясняю. Ты только посмей у меня такие слова еще папке говорить! Плеск на рассеченную в кровь попу. Секунда рвущего уши дикого рева. И все! Очнулся, когда бабушка с мамой выталкивали из избы взашей Петькиного отца. Меня утащили в комнату. Отец, видел, тяжело дышит, на лавке раскинувшись, а бабушка кулаками перед носом у него машет. На утро проснулся. Рядом Манечка лежит, уткнувшись в подушку, и ревет. - Ты-то чего? - Папка высек. - За что? - Когда тебя пороли, маму с бабушкой позвала и баню отперла, маму выпустила. Сердце так и сжалось. Бедная сестренка. Меня спасла, а себя... Очнулся, как от ночного кошмара. Холодно! Заснул, оказывается. Потер руками глаза. Где это я? А, ну да, в сарае. Уснул что ли? Встал. Посмотрел в маленькое окошечко. Долго еще сидеть-то? Есть охота. В животе заурчало. Подошел к скамейке, пнул со всей силы. Как-будто она виновата во всем. Шаркающие шаги приближаются. Подбежал к двери, посмотрел в щелку. - Ба, ты? - Я милок. Я, - открыла сарай бабушка. - Иди. Уговорила я папку, ремешка всыплет немножко и все. Потерпи. Не впервой ведь. Давай скорей, пока не передумал. Потом ужинать будем. Голодный поди? Нельзя так с ребятенком, организм-то растет. Ремешком можно, прутиком можно, а без еды нельзя. Зашел в дом. Ах, как вкусно пахнет! Мама хлопочет у плиты. Переворачивает на сковороде шкварчащие, поджаристые котлеты. Даша тарелки на стол ставит. А из духовки доносится невыносимо вкусный запах пирогов. Ууууумммм... Живот свело. - Иди, Вася. Иди. Отец в комнате ждет,- говорит грустно мама. Разулся. Прошел в комнату. Стоит, изверг, посередине и машет вдвое сложенным ремнем, слегка постукивая себя по ладони. Смотрит на меня. Ничего не говорит. Выжидает, что делать буду. А что тут сделаешь? Расстегнул штаны, сдернул с трусами вместе до колен, проковылял к столу, лег, вытянулся, уцепился за край, аж костяшки побелелиСлезы навернулись на глаза. По сжавшейся попе мурашки побежали. На глаза слезы навернулись. Он подошел не спеша, ударил резко. - Уй. Рука сама дернулась прикрыть попу. Не как зимой досталось вчера розгами, синяки только, да от ремня все одно не сладко ведь. Отец заломил руки к спине. Еще несколько хлестких ударов. - Ааааааааааааа. Темка начал. Уууууууу. Не я. Ииииииййййййй. Не буду. Айяййййййй Больно! Хлопнула в кухне скрипучая дверца духовки, будто насмешкой пахнуло опять ароматом пирогов. - Кончай, Пашка! Поучил и будя. Он и так битый весь, - встала на пороге бабушка. Отец только руки мо сильнее прижал. Отсчитал очередью еще десяток или чуть больше. Отпустил. - Так и быть, хватит с тебя на сегодня. В угол бы надо. Да ладно. Чего ревешь? Погладил слегка. Бабу вон благодари… Че там, готово? Намахался. Жрать охота. - Умойся иди, - улыбнулась бабуля, помогая подтянуть штаны. Когда вернулся, бабушка несет блюдо с румяными, пышущими жаром, пирогами. Подошла, погладила по щеке. - Давай к столу, голубчик. Сидеть-то сможешь? Я пожал плечами. - Я тебе с повидлом испекла. Как ты любишь, - добавила шепотом. - Чего шепчетесь? Васька, а ну марш сюда, - хлопнул отец по стулу рядом с собой. Подошел я боязливо. Присел на краешек. - Чего куксишься? Ешь давай, - навалил отец на тарелку жареной картошки с грибами, бухнул сверху пару котлет. – Ремня за драку получил. И правильно. А что спуску не дал обидчику – молодец. Широкая ладонь отца ласково легла на затылок, потрепала волосы. - Не поделили чего? - Нууу… - замялся я. - Разберетесь сами, значит. Только без кулаков чтоб. А то вот он, ремень-то… - поправил отец на поясе тяжелую кожаную полосу, погрозил пальцем и мягко ткнул носом в тарелку. – Ешь и спать. На рыбалку завтра чуть свет. Я улыбнулся. Давно обещал батя. Уж не надеялся. Думал, это розог у него только или ремня чуть что так сразу. А вишь ты, помнит!
полная версия страницы