Форум » Рассказы, написанные посетителями нашего форума и авторами интернет-ресурсов. » Aвтор King21044. Накосячили » Ответить
Aвтор King21044. Накосячили
Guran: Накосячили автор King21044 Часть 1 Лысого Сашу Серый называл просто по имени, без «дяди», а Петька с Лёнькой «дядькали». Саша был не против, была в этом какая-то демонстрация: Серый с ним уже накоротке, свои люди, а для пацанов он все-таки «дядя». Впрочем, сейчас дистанция держалась сама собой: во-первых, оба «орла» сидели сзади, с понурым видом глядя на пролетающий за окнами машины пейзаж, и помалкивали, а, во-вторых, Саша говорил по телефону. Серый сидел спереди, вид у него был растрепанный, — даром, что именинника вытащили среди ночи из постели искать по всему городу загулявших друзей, — он растерянно и виновато поглядывал то на бледных приятелей, то на Сашу, который вел машину по ночному городу. Первым абонентом был Иван Петрович. Саша включил громкую связь, и салон «Фокуса» огласился нервным баритоном Петькиного отца: — Ну? Есть новости? — ревел динамик. — Нашли, Вань, не волнуйся. В «Бабкином саду» оба сидели. Живые, здоровые, все с ними в порядке. — Все в порядке. — Повторил Иван Петрович со странной интонацией — полуутвердительной, полуугрожающей. — Минут через десять у вас будем. — Заверил Саша. — Жду. Гудки отбоя прозвучали как всегда громко, Петька дернулся — не то от неожиданности, не то от нехорошего предчувствия. Вид у него и без того был кислый, а стал совсем похоронный. Серый заметил, как Петька резко побледнел, и приоткрыл свое окно, чтобы пустить в машину свежего воздуха. — Лёнь? — Саша поймал в зеркале невеселый взгляд второго «орла», — как родителям твоим звонить? — Не надо, дядь Саш, я уже сам отцу позвонил. — Точно? — Зачем мне врать? — Лёнька возмутился. — Я позвонил. Сказал, что скоро буду. — Да не, я это не к тому. — Саша примирительно улыбнулся. — Просто, может, мне лучше самому с твоим отцом поговорить? Объяснить, что так, мол, и так — гуляли, потерялись, заблудись. Не по своей вине, а в силу обстоятельств. Могу и приврать, если надо! Подготовить его, чтобы особенно не нервничал, а? — Да ну. — Лёнька смиренно пожал плечами. — Спасибо, конечно, только это не поможет. Он и так, вроде, перебесился и теперь ждет... Я, понимаете, про телефон совсем забыл, что он у меня в беззвучном режиме, сунул в рюкзак и всё. А потом, когда вспомнил, ну, когда... в общем, вспомнил, — глянул, а там двадцать семь пропущенных. Саша присвистнул. — Ага. — Лёнька криво улыбнулся. — Ну, я, конечно, сразу перезвонил. Батя пар выпустил, само собой. Потом, вроде, успокоился, сказал ждет. — А мне, что адвокат не полагается? — Петька надышался свежим воздухом, порозовел и подключился к беседе. — Могли бы и перед моим отцом замолвить словечко! — Нет, дружище. Твои интересы я представлять не буду! — усмехнулся Саша. — Почему? Все граждане имеют равные права на защиту в суде! — процитировал Петька. — Это ты сейчас отцу своему будешь втирать про права в суде. Только, сдается мне, что никакого суда не будет. — Саша рассмеялся. Петька обиженно отвернулся к окну, подставив лицо под струю воздуха. Светофоры ночью мигали желтым, перекрестки были пусты, и «Фокус» летел по сонным улицам, как по шоссе. — Во-первых, ты, в отличие от своего друга, про телефон даже не вспомнил! — объяснял Саша. — Во-вторых, что-то мне подсказывает, что кашу заварил именно ты! Вот теперь и расхлебывай! — Телефон я где-то потерял! — Оправдывался Петька. — И время я не мог посмотреть! Откуда же я знал, что все так... затянется. — Не потерял. — Серый обернулся к приятелю. — Ты его у меня забыл. Я хотел захватить, тебе отдать, но мы с Сашей собирались впопыхах, и я его на столе оставил. Петька фыркнул: — Я же говорю, я не виноват! Телефона-то у меня не было! Машина подкатила к дорогой новостройке на набережной, Саша хотел было завернуть в охраняемый двор, но на улице у ворот уже стоял Иван Петрович. В накинутом на плечи пальто и со скрещенными на груди руками он чем-то напоминал Наполеона с картинок в учебнике истории, а опущенный вниз подбородок и суровый взгляд только усиливали сходство. — Приехали! — Саша припарковался у тротуара и разблокировал двери. — С богом! Петька тяжело вздохнул и нехотя выбрался из машины. К отцу он шел сперва с подчеркнуто равнодушным видом, вразвалочку, сунув руки в карманы, но, чем ближе подходил к Ивану Петровичу, тем меньше оставалось в его движениях раскованности, — словно садилась батарейка, — и вот уже казалось, что будь у Петьки хвост или торчащие уши, он бы их поджал. Пассажиры «Фокуса» следили за встречей отца и сына, затаив дыхание. Иван Петрович смерил Петьку тяжелым взглядом, поправил спадающее с плеч пальто. Петька остановился в паре шагов, попытался было выдержать буравящий взгляд, но стушевался и опустил голову. Серый, глядя на эту сцену, заволновался, отстегнул ремень: — А ты куда? — спросил Саша. — Я выйду. С Иваном Петровичем поговорю. Объясню, что не нужно все-таки... — Спокойно, товарищ! — Саша поймал Серого за плечо. — Не надо нервничать, никаких драм не будет! Он опустил водительское стекло и крикнул: — Вань? Все в порядке? — В порядке! — Петькин отец, не отрывая взгляда от сына, кивнул в сторону открытых ворот, и Петька, понуро опустив голову, поплелся внутрь. Иван Петрович подошел к машине и нагнулся к окну: — Спасибо, Саш! — мужчины пожали руки, Иван Петрович заглянул в салон и посмотрел на притихшего на заднем сиденье Лёньку, — а от тебя, брат, я такого не ожидал! Ладно мой оболтус, но ты-то — серьезный парень! Лёнька молчал. Иван Петрович разочарованно вздохнул, похлопал Сашу по плечу, сказал: «Спасибо еще раз!» и пошел вслед за Петькой в закрытый, охраняемый двор элитной многоэтажки. «Фокус» тронулся с места, часы на торпеде показывали половину второго ночи. — Как же вы, гуси, умудрились так напиться? — спросил Саша, глядя в зеркало на Лёньку, — ведь одна бутылка вина на столе была! Я сам свидетель, расходились трезвыми! Где догнались-то? Лёнька сзади смущенно поерзал: — Да ладно вам, дядя Саш. Не все ли равно. — А ты расскажи, облегчи душу! А то, может быть, и правда само все так вышло, и вы с Петькой не виноваты? Так я Ване позвоню, предупрежу, чтобы он сына в угол не ставил! Лёнька вздохнул, дернул головой, откидывая со лба челку. — Ну, мы после днюхи у Серого пошли гулять. — Это я помню. — Перебил Саша. — Уговор был, что пойдете по домам. — Ну, не поздно же еще было! — рассказывал Лёнька, — мы по набережной болтались. Потом купили... ну не совсем купили... достали, в общем, сиську пива. — Это уже интересней. — Кивнул Саша. — Где достали? У кого? — Это не важно. Я не скажу! — Партизан. Понятно. — «Фокус» ехал по вантовому мосту к кольцевой, даже среди ночи поток машин был нехилый, в левом ряду мельтешили фуры, и Саша то и дело перестраивался. — Ну? Дальше-то что было? Это вы с пива так убрались, что на шесть часов выпали из реальности? — Ну, не на шесть! Мы, как протрезвели, не могли понять, где находимся. Я позвонил Серому. Дальше вы сами знаете. — Сами знаете! — передразнил Саша, — Мы знаем, что ты среди ночи Сереже позвонил со словами «Шеф, всё пропало, спасите-помогите!», да мне Ваня телефон в панике оборвал. С кольцевой съехали, покатались по ночному району и уже подъезжали в Лёнькиному дому. Все, не сговариваясь, крутили головами — не стоит ли где Лёнькин отец, в накинутом на плечи пальто, но во дворе было пусто. Саша попетлял, остановился возле нужной парадной, заглушил мотор. — Ну вот что. — Он обернулся и теперь серьезно смотрел на Лёньку. — Либо ты, парень, рассказываешь, всё как было на самом деле, либо я звоню вашим батям и настоятельно советую взять у вас анализ мочи на наркоту. Лёнька стал белее молока: — Да не было ничего такого, дядя Саш! Честно! Мы взяли пива... — Опять сказка про белого бычка! — Саша коснулся телефона, вызывая голосового помощника, — Окей, гугол, позвонить... — Да, блин! — Лёнька уже чуть не плакал, — ну, была у Петьки какая-то странная папироска, мы её раскурили. Воняла она палеными тряпками, но вроде ничего такого после неё и не было! Мы пива выпили. Потом еще. А потом я смотрю вокруг — темно, ночь уже, мы сидим на лавочке, а где — непонятно. Вообще непонятно! Не было никаких наркотиков, честно! Да, откуда у нас! Лёнька, выговорившись, махнул рукой, дескать, делайте, что хотите. — Ясно. — Саша кивнул, делая вид, что не замечает, как сидящий рядом Серый прожигал его взглядом. — Стало быть, полирнули пивасиком. — Ты ведь никому не позвонишь? Ведь не скажешь? — Серый весь ощетинился. — Не позвоню, — успокоил Саша, — не скажу. Я не стукач. Но выяснить стоило! — Не сердись, Леонид. — Саша опять обернулся. — Надо было тебя разговорить, а то «сиська пива», «сиська пива». Так я и знал, что дело нечисто. Мало ли, что вы, дурачье, принять могли — может, дрянь какую-то, мало ли, какие могли быть последствия! Лёнька в ответ шмыгнул носом. — Может, мне всё-таки подняться с тобой? — предложил Саша, — поговорить с отцом? — Да не надо. — Лёнька открыл дверь, но в последнюю минуту обернулся, — Вы это... Спасибо, дядь Саш! Что подвезли и вообще! — Не за что! Лёнька прошмыгнул к парадной и скрылся за дверью. Саша завел машину, а Серый так и сверлил его глазами. — Да не скажу я никому! — Саша под этим взглядом поежился, — Не поверил я в это пиво! Сам посуди, что им, кабанам здоровым, с литра пива будет, ну? Явно же что-то еще было. Хорошо косяк, а не что-то другое. Серый понимающе кивнул. — Только ты это, — Саша положил Серому руку на плечо, — не подумай, что я одобряю! Тебе-то про эти папироски, что известно? Давно Петька ими балуется? — При мне никогда! — честно ответил Серый. — Он никогда ничего такого! Разве что из любопытства. — Ну, это понятно. — Саша вывел машину из дворов, и по салону запрыгали тусклые отсветы уличных фонарей. — Слушай, Сереж. Ты, если что, сам мне все рассказывай, ладно? Чтобы мне из тебя клещами не тянуть. Даже если кажется, что вообще ужас-ужас, и маме боишься рассказать — мне можно! Про школу, там, и вообще. Понял? — Ладно. — Серый кивнул и посмотрел на Сашу с удивлением. — Мне как-то нечего... — Ты на будущее имей в виду: мне можешь всё рассказать! — Саша похлопал его по плечу. — Не чужие же люди! Часть 2 Иван Петрович предпринял еще одну попытку спрятать дрожащие руки — теперь он сунул их в карманы. Он подбирал правильные слова, чтобы начать разговор, пока Петька с надутым видом разувался и снимал куртку, но путного не выходило: все равно кроме ругани ничего на язык не шло. Он только раздосадованно покачал головой: — Повезло тебе, что мать в отъезде. Петька на это пожал плечами и хотел было пройти из прихожей дальше, но отец стоял поперек дороги: — Сказать мне ничего не хочешь? — спросил Иван Петрович. — А чего говорить? — Петька тряхнул разноцветными волосами. — А действительно, чего говорить! — Отец схватил его за плечо. — Подумаешь, загулял до двух часов ночи! Подумаешь… Иван Петрович взял Петьку за подбородок: — Ну-ка дыхни! — А что такого? — Петька рванулся назад, — мы у Серого на днюхе вина выпили! Что такого-то? Петька еще в дороге успел заготовить защитную речь по поводу алкоголя — вино было на праздничном столе, никто не возражал, что пацаны немного выпьют Каберне под присмотром взрослых. Отмазка убедительная, на случай если пивом ещё пахло, но отец не слушал: он вдруг потянул сына к себе и шумно втянул воздух возле его пятнистой шевелюры. — Петька! Ты что, курил? — Ой, пап! Ну, подумаешь, сигаретку... — Да что ты мне, балбес, вкручиваешь? Думаешь, я не узнаю запах дешевой шмали? — голос у Ивана Петровича задрожал. — Ты где эту дрянь достал? Петька смутился. Разговор зашел куда-то совсем не туда, на этот случай он оправданий не заготовил и теперь просто хлопал глазами. У Ивана Петровича стремительно менялось выражение лица, Петька хорошо знал оттенки папиного недовольства, и сейчас отец перескочил сразу через несколько ступеней, опасно приблизившись к отметке «ярость». В другой раз под отчим напором Петька взбрыкнул бы и, чего доброго, полез бы на рожон, но сейчас как-то не получалось: очень уж у папы был решительный вид. — Где ты взял наркоту? — папа спросил очень тихим и оттого очень страшным голосом. — Не скажу! — пискнул Петька и сжался. Иван Петрович сцапал его за шиворот и потащил в комнату. Петька засеменил по полу ногами в одних носках и с тоской отметил, что отец всё-таки очень сильный, несмотря на возраст, и потягаться с ним получится еще очень нескоро. Толстовка на животе задралась, футболка больно впилась подмышки, Петька хотел было извернуться, но отец его буквально втолкнул в двери. Сына Иван Петрович оставил стоять, а сам уселся на его постель: — Давай. Начинай. — Что начинать? — Начинай оправдываться. Петька почувствовал себя как в детстве, когда он, провинившийся, что-то лепетал, стоя вот так же перед отцом, папа слушал, кивал, а потом всё заканчивалось либо стоянием в углу (минут пять от силы), либо выговором, Петькиными слезами раскаяния и крепкими объятиями. В углу Петька стоять не собирался, объяснять ничего не хотелось, да и сама сцена казалась унизительной: взрослый парень должен оправдываться, как мальчишка. Но отец смотрел таким сердитым и одновременно усталым взглядом, что червячок совести у Петьки в груди зашевелился. Он сунул руки в карманы, фыркнул и закатил глаза: — Ладно, извини. Даже по меркам пятнадцатилетнего подростка фраза вышла слишком наглой и Петька тут же исправился. — Пап. Ну, я виноват, конечно. — Руки он из карманов не достал, но глядел уже не так заносчиво. — Извини. — Знаешь, сколько раз я тебе звонил? — Иван Петрович обхватил руками колени, и костяшки на его пальцах побелели. — Так у меня же телефона не было! Я у Серого оставил! — Петька вдруг сам понял, что на убедительное оправдание этот довод не тянет и потупился. — Два часа ночи, Петь. — Отец потёр лицо руками. — Ты хоть представляешь, что я пережил? — Пап. Ну, извини! Я же не специально! — Я понимаю, что не специально. Это само собой. — Отец покивал головой, соглашаясь. — Ты меня тоже извини! Иван Петрович протянул руку к Петькиной талии, тот решил, что фаза нотаций миновала, и отец тянет его к себе для примиряющих объятий, — изнервничался, как-никак, — но тот неожиданно дернул вверх Петькину кофту и стал расстегивать на нем ремень. — Пап, ты чего? — Петька удивиленно рыпнулся, но отец крепко держал его за пояс. — Мой ремень, сынок, слишком жесткий. И пряжка еще эта, прости господи. А вот твой — в самый раз! — замок на Петькином ремне щелкнул, пояс, вжикнув, выскочил из шлевок. — Ты меня прости, Петь, но по-другому, видимо, никак. Без толку нам сейчас разговаривать! Иван Петрович кинул плетёный Петькин ремень на кровать, встал и ловко повалил сына на постель лицом вниз. Тут Петька уже очухался. Мысль, что отец его будет драть, в голове не укладывалась, а вот тело среагировало быстрей: он заёрзал, как гусеница, заколотил ногами, пытаясь вывернуться, но отец скрутил его ловко, как ребенка, руки Петькины он прижал к пояснице, штаны с трусами сдёрнул вниз, и тут же звонкий, как пощёчина, удар впился в голый зад. Петька хотел было высказаться по поводу происходящего, набрал в грудь побольше воздуха, — слов просилось много, — но со вторым ударом ремень впечатался в попу так больно, что дыхания хватило только на стон. Удары Иван Петрович клал аккуратно, хоть и на эмоциях, узкий ремень свистел в воздухе угрожающе, но полосы выходили ровными, тощая Петькина задница краснела равномерно, ягодицы под ударами сжималась, словно бьющееся сердце. Петька рвался отчаянно, Иван Петрович сжимал его запястья крепко, как в клещах. Мычание сменилось поскуливанием и шипением, Петька и разорался бы — но в голове все перепуталось, и он не мог решить — ругаться, просить прощения или наоборот молчать до последнего. Только когда зад полыхнул после очередного удара совсем уже нестерпимо, а на глаза навернулись слезы, Петька наконец выкрикнул: — Хватит! Попа уже светилась красным, как тлеющий уголёк, мальчишка всхлипнул, и Иван Петрович бросил ремень. Петька, почувствовав свободу, сразу приложил ладони к пылающей заднице — было горячо, как от батареи. Дышал он судорожно всхлипывая, нос заложило, Петька потёр мокрые глаза, оглянулся: отца в комнате уже не было. Зад пекло, уязвленная гордость болела, как разбитая в кровь коленка. По-хорошему, надо было поплакать, но папа все равно ушёл и слез не увидит, да и задница болела не так уж крепко. Петька полежал, отдышался. Ощупал осторожно пылающий зад и рискнул натянуть трусы. Со штанами было сложнее — узкие джинсы стянули бы задницу как в тисках, да и смысла одеваться не было. Петька выбрался из штанов, встал, прогулялся по комнате, нашел в шкафу треники, оделся. В зеркальной створке шкафа отразился взъерошенный подросток с обиженным, красным от слез лицом. Петька повернулся спиной, приспустил штаны — по цвету задница напоминала мякоть арбуза. Хотелось пить и принять душ. Петька вздохнул и поплелся на кухню. Папа сидел за столом, под жёлтой лампой, как-то скрючившись и закрыв лицо руками. Резко пахло сердечными каплями. Петьке стало не по себе: обида заткнулась, и слово взяли вина и тревога за отца. — Пап? — он потрогал того за плечо. — Пап, ты чего? Отец поднялся и, схватив сына за плечи, прижал к себе: — Прости, Петь! Прости! — Ничего, пап. Ты меня прости! Иван Петрович обнял Петьку и запустил руку в его разноцветную макушку, перебирая пряди. — Давай, чтобы больше такого не повторялось, ладно? И про траву забудь, слышишь? Не дай бог, мать узнает — я прикрыть не смогу, это же не шутки! — Забуду! — слезы подступили неожиданно, и Петька всхлипнул папе в грудь. — Ты маме не скажешь? — Нет, конечно. — Она меня грозится в военное училище отдать! Я не хочу, пап! — Петька вдруг заревел как маленький. — Дурачок! Никуда она тебя не отдаст. Она тебя обожает! — Иван Петрович покрепче обнял сына, — и я тоже. Ты только особо-то не нарывайся! Не заставляй за ремень браться, мне так хреново каждый раз! — Ладно. — Постараешься? — Постараюсь! — вздохнул Петька, зарываясь лицом в папину рубашку. Часть 3 Отец так долго прожигал его взглядом, что Лёнька совсем смутился. Он думал, что его ждёт тяжёлый разговор, — нотации, угрозы, — а ничего не было. Специально он никак к беседе не готовился, решил, что оправдываться не станет, — виноват, так виноват, — но папа совсем ничего не говорил. Лёнька тоже сперва помалкивал, так они и стояли: Лёнька вжался спиной в стену, а отец над ним нависал, как немой укор. Когда молчание стало затягиваться, Лёнька совсем перестал понимать, что должен чувствовать и что говорить. Он даже улыбнулся, но тут же глупую улыбку с лица стер — у отца во взгляде ни намека на веселье не было. Потом пожал плечами. — Прости! — чем дольше отец молчал, тем тяжелее Лёньке было подобрать слова. — Пап, я понимаю, что виноват. Глупо получилось. Отец кивнул. — Глупо. Ужинать будешь? Лёнька, слегка опешив от такого поворота, потряс головой. — Тогда давай спать, Лёнь. Два часа ночи, я с ног валюсь. — Отец ушел на кухню, оставив его одного в прихожей. Вот тут-то в голове всё с ног на голову и перевернулось. Вместо вины и стыда вдруг вылезла обида: неужели отец даже спрашивать его ни о чем не будет? Неужели даже извинения его не выслушает? Лёнька скинул куртку и пошел на кухню за отцом, тот убирал в холодильник нетронутый ужин. — Котлеты точно не будешь? — папа обернулся возле открытого холодильника, и блики на очках скрыли его взгляд. Лёнька упер руки в бока. — Ты меня даже не спросишь ни о чем? — голос задрожал от обиды. — Котлеты будешь, я спрашиваю? Или убирать? — отец держал в руках сковородку. — Убирай! Пока Лёнька думал, что к этому добавить, папа закрыл холодильник и снял очки, как у всех близоруких людей взгляд без очков у него был растерянный. — Лёнь, ты пьяный? — Я не пьяный! — сын затряс головой, — я просто хотел извиниться! Я понимаю, как ты волновался... — Нет, сынок. Ты поймёшь, как я волновался, только когда у тебя будут свои дети, а для извинений ты выбрал неудачный тон и неудачное время. Давай спать! Разговор был закончен, отец ушел и даже выключил на кухне свет, оставив Лёньку негодовать в темноте. От этого зуд совести стал только сильнее: хотелось не просто попросить прощения, а непременно это прощение получить, причем прямо сегодня, не откладывая. Чувство вины наружу так и рвалось, словно это была невыносимая тяжесть, которую нужно было срочно разделить, а папа даже слушать отказывался! Отец возился в своей спальне, разбирал постель, вешал одежду в шкаф. Лёнька постучал в дверной косяк. — Войдите. — Папа на него не смотрел, повернувшись спиной складывал покрывало. Лёнька походил кругами по папиной комнате, как тигр по клетке, постоял с недовольным видом возле стеллажа с книгами, отодвинув край шторы выглянул в окно: там не было ничего интересного, обычный пустой двор с пластмассовой детской площадкой посредине. — Лёнь, что ты хочешь? — папа сидел на кровати и устало наблюдал за его метаниями. — Я хочу извиниться. — Лёнька опять пожал плечами. — Ты извинился. Дальше что? Лёнька насупился, сунул руки в карманы. Отец встал и, подойдя вплотную, заглянул ему в глаза. Лёнька взгляд опустил и толкнулся лбом папе в грудь: — Ну, накричи на меня! Накажи, если нужно! Только не игнорь, пожалуйста! — слова вырвались сами собой. Понятно было, что отец и так накажет — долго еще не придется гулять после сегодняшнего вечера, и карманных денег станет, наверняка, меньше, и на турнир по «Доте» с ночевкой у Петьки отец теперь не отпустит — пусть так! В конце концов, Лёнька заслужил. Лучше знать, что отец сердится, пусть бесится даже, чем вот так — словно он непрошибаемый. — Что я должен тебе сказать? Что я, пока тебя ждал, чуть с ума не сошел? Это поможет? Папа стоял как каменный. Лёнька ждал, что отец его обнимет — ласкаться у них было не очень-то принято, но, когда Лёньке хотелось, отец всегда понимал. Папа вздохнул и сказал: «Ладно, накажу, раз просишь». Он пересек комнату и, порывшись в шкафу, вернулся с кожаным ремнем — тем самым, которым Лёньке год назад за курение досталось. Отец сложил ремень петлёй и кивнул в сторону разостланной кровати. Такой вариант Лёнька не рассматривал. Он помотал головой и обиженно буркнул: «Ты что?». — Нет, так нет. — Отец убрал ремень обратно в шкаф. — Лёнь, не приставай ко мне больше, я спать хочу. Иди к себе! Хватит с нас на сегодня. Надо было развернуться и уйти, но Лёнька сам себе удивлялся. С того момента, как он взял раскуренную Петькой хитрую папиросу, все пошло наперекосяк: и вечер, который они с другом сами себе испортили, и ночь. Как шеренга домино, которая валится от одной упавшей плашки, так и сегодня из-за одной глупости все пошло через задницу. Лёньке это надоело. Он устал. Он хотел во что бы то не стало помириться с отцом, это было очень важно, потому что все остальное — ерунда, а папа — это главное. В горле пересохло. Ноги подкашивались, но он все-таки подошел к кровати, не глядя на отца, вялыми пальцами расстегнул ширинку, спустил штаны и плюхнулся на живот. Нос уткнулся в одеяло, и Лёнька повернул голову к окну, только бы отца не видеть. — Вот, значит, как. — Папа цыкнул. — Ну, тогда не обижайся! Лёнька замер. Отец наклонился над ним и дернул пониже его штаны, почти до колен, а толстовку подвернул до середины спины. Холодок пробежал по голому телу, Лёнька поёжился, дверь шкафа тихонько стукнула — это отец опять достал ремень. — Скажешь, когда хватит. Первые удары Лёнька не почувствовал: ремень свистел, хлопал по телу, но боли не было — видимо, работал адреналин. Лёнька сжался от страха и стыда. Отец порол часто и яростно — глухо хлопало и по заднице, и по бедрам, и по пояснице. Лёнька, не выдержав, бросил взгляд на отца — тот замахивался с такой силой, что ремень даже не было видно, он размазывался в воздухе, как летящая пуля. Удары все сыпались, шок не отпускал, Лёнька представил, как боль разорвет его перепаханное ремнем тело. «Зачем так жестоко?» — слезы рванулись, он затрясся от ужаса и обиды — вот и кончилась их с отцом жизнь! Никогда он его за это не простит. Ремень перестал хлопать. Кровать накренилась, отец сел рядом и положил руку Лёньке между лопаток, погладил по спине, потрепал волосы на загривке. Лёньке было никак не прийти в себя, он ревел в одеяло, судорожно хватая ртом воздух. — Хватит, Лёнь? Или добавить? Лёнька заставил себя вдохнуть поглубже, перестать плакать. Надо было дернуться, скинуть чужую, ненавистную руку, которая его теперь предательски гладит, но он боялся пошевелиться — зад начинало припекать — прошлый раз от ремня остались синяки, а в этот, наверное, будут кровавые рубцы! — Какой ты еще ребенок, все-таки! Будешь меня провоцировать, ей-богу ремень возьму, слышишь? Слезы резко кончились, и Лёнька обернулся: папа сидел рядом, сжимая в руке поясок от махрового халата. Руки сами рванулись к заднице — кожу на попе слегка саднило, видно и мягким поясом можно выдрать, но больно не было. Лёнька обиженно отвернулся. — Полегчало? — папа усмехнулся. Сквозь яростное сопение прорвался последний всхлип, Лёнька дернулся, завозился, вставая. — Ну уж нет, лежи, страдалец! — Отец за шкирку вернул его на место и тут же растрепал волосы на макушке. — Чего сам под ремень-то полез? Неужели так раскаялся? Сын обиженно молчал, вытирая мокрое лицо об папин пододеяльник. Лежать голым было стыдно, и он, повернувшись на бок, стал натягивать трусы. Отец напоследок хлопнул его ладонью по заднице — и это оказалось больней, чем махровым пояском. Лёнька встал, застегнул штаны и хотел пройти мимо отца, но тот сгреб его и прижал к груди. — Котлеты будешь? — Буду. — Хорошо тебе хоть самому стыдно! Потому и простил. — Папа, обняв его за плечи, повел на кухню. — Надо вам с Петькой колокольчики на шею вешать, чтобы вы, дураки, не терялись! https://ficbook.net/readfic/11853314/30445807#part_content
Ответов - 0
полная версия страницы