Форум » Рассказы, написанные посетителями нашего форума и авторами интернет-ресурсов. » Автор King21044. Лёнька » Ответить
Автор King21044. Лёнька
Guran: Лёнька Автор King21044. Часть 1 Лёнька никогда не думал из дома сбегать и сейчас не хотел. Это же его дом, здесь мама, здесь всё его, родное. И от мамы он бы не убежал. Но мамы не было, и он больше не мог оставаться — с отцом вместе не мог. Обида жгла так, что казалось, задержись он хоть на лишнюю минуту — взорвется как бомба, или умрет от злости. С последнего урока Лёнька побежал домой. Он все заранее продумал еще в школе — все равно ни о чем другом думать не мог. Ничего сложного: отпереть дверь, прошмыгнуть по коридору в свою комнату, взять самое нужное и бегом назад. Если отец дома, то сказал бы, что гулять идет, или к другу уроки делать. Вряд ли отец не отпустит, что такого в конце концов? А если и не отпустит, все равно силой бы вырвался и убежал. Договорился с Димкой Балыковым, что у него поживет. Димка был не против, только спросил — с чего бы? Потом, как Лёнька рассказал, что отец его ремнем выпорол, посочувствовал. Сказал: — Да живи, конечно. Я не знал, что у тебя отец есть. Думал ты с мамой живешь. — Я и сам не знал, что он еще есть. — ответил Лёнька, — Да вот нарисовался. Димка удивился, но с расспросами не полез. Может сдерживал пока любопытство, рассчитывал потом всё узнать. Главное: Димка жил со старой бабушкой, родители в отъезде, а бабушке, если что, можно будет и наплести чего-нибудь. Дальше план давал слабину. Мама вернется только через два месяца. У Димки столько жить нельзя, его родители раньше приедут. Но это ладно, Лёнька потом что-нибудь придумает. Сейчас главное от отца убежать, чтобы не видеть больше и не слышать. Лёнька забежал в подъезд. На седьмой этаж решил пешком подняться, а не на лифте. Еще на подходе к дому почувствовал, как трясти начинает. Ноги-руки предательски дрожали. В таком нервяке ни врать, ни собираться быстро не выйдет. А если пешком пойти и запыхаться, может трясучка не так будет заметна. На седьмой поднялся уже задыхаясь, конечно. Ну и хорошо. Достал ключи из куртки и тут же их со звоном на пол выронил. Поднял, матюгнувшись. Только бы отца дома не было, ну пожалуйста. Руки так тряслись, что никак не мог ключ в замок вставить. Отпер один, теперь второй. Замок щелкнул и дверь сама открылась. На пороге стоял отец. — Ты что по лестнице поднимался? — спросил он усмехнувшись. — Да. — ответил Лёнька и весь сжался. — Ну молодец. — посторонился отец. — Руки мой, обедать будем. Отец говорил весело, как показалось Лёньке даже насмешливо, и от этого Лёнька его еще крепче возненавидел. Так себя ведет, будто ничего и не случилось. Ни капли раскаяния в нем не чувствовалось. Отец пошел на кухню, а Лёнька так и стоял столбом в прихожей, оцепенел. С обедом, конечно, глупо получилось. Придется теперь что-то придумывать, не садиться же с ним есть за один стол. Лёнька и завтрак сегодня проглотить не смог, поковырял ложкой и выскочил голодный. Бутерброды, которые отец ему в рюкзак сунул, он сразу в урну выбросил. Лёнька сам на себя разозлился за трусость и нерешительность. Так ведь всё в голове складно получалось! Он скинул кроссовки, повесил куртку и пошел в свою комнату. Вытряхнул из рюкзака учебники, оставил тетради — учебником, если что, можно будет разжиться и у соседа по парте, кинул туда же на смену трусы, носки, футболку, зарядку для телефона. Достал из книжки заначку: деньги, что бабушка на день рожденья подарила. Осталось там уже немного, но на пару-тройку дней хватит. Оглядел комнату: вроде ничего не забыл. Стало тоскливо, уходить ужасно не хотелось. Лёнька собрал волю в кулак, застегнул рюкзак и прошмыгнул в прихожую. Отец все еще был на кухне, гремел посудой. Лёнька живо оделся, надел кроссовки, закинул рюкзак за спину, начал уже с замками возиться. — Ты куда собрался? — спросил отец. — Я к приятелю пойду уроки делать. — нашелся Лёнька в последний момент. — А обедать? — Я потом. Он меня сейчас ждет. — чертов замок все никак не открывался. — К какому приятелю? — не отставал отец. Лёнька чуть не сказал «к Димке Балыкову», но прикусил язык: — К Стасу Савельеву. Замок наконец поддался, и Лёнька выскочил на лестницу. Рванул как заяц вниз, перепрыгивая через ступеньки. — Лёня! — крикнул в догонку отец. Лёнька обернулся, с облегчением увидел, что отец далеко, кричит через два пролета. — Лёня, только глупостей не наделай, пожалуйста! — сказал отец. — Да пошел ты! — крикнул Лёнька уже не сдерживаясь. Часть 2 Лёнька пулей долетел до остановки. Проверил: никто за ним не гонится. Отдышался. Теперь осталось сесть на автобус — и к Димке. Непонятно было, что делать с телефоном и со школой. Локацию в телефоне Лёнька выключил, а мобильные данные нет. Вряд ли отец сразу кинется его искать — пара часов в запасе есть, а потом можно будет и телефон выключить, хоть и не хотелось. Можно так телефон отследить? Надо будет узнать у Димки. А может отец и не будет его искать: с чего Лёнька вообще взял, что он ему нужен? Сделает опять вид, что все нормально. Со школой сложнее: прогуливать Лёнька не хотел. И так проблем накопилось, если не ходить будет только хуже. С другой стороны, куда уж хуже: отец бьет, дома жизни нет. Лёнька, конечно, немного драматизировал и сам это понимал. Отец его выпорол один раз. Но какая разница! Все равно он теперь враг, и жить с ним под одной крышей нельзя. Автобуса долго не было, как на зло. Хотелось курить. И народу на остановке никого, никто косо не посмотрит, но отец тогда обе пачки забрал, и ту, что в кармане была, и ту, что Лёнька в рюкзаке за подкладкой прятал. Будто знал, где искать. Лёнька пошел пешком до следующей остановки. Ужасно есть хотелось: вчера вечером он не ужинал — не до того было, с утра не завтракал и сейчас не поел. Все-таки идти завтра в школу или нет? Отец, конечно, его там найдет. Но и пропускать нельзя, завтра и физика, и математика. Черт бы их побрал. Погода портилась. И без того было холодно, а еще и колючий ледяной ветер поднялся, хорошо хоть дул в спину. Лёнька поднял капюшон и тут краем глаза заметил, как отцовская машина по улице промчалась — старый универсал гремел как консервная банка. Лёнька метнулся во дворы, ругая себя за беспечность. Вряд ли отец его заметил, Лёнька шел близко к домам, а одежда неприметная — куртка и рюкзак черные, но все равно идиотизм вот так болтаться. Тоже мне беглец. Дальше Лёнька пошел дворами, оглядываясь. И в следующем дворе чуть не напоролся на отцовскую машину, припаркованную возле автосервиса. Отец с мужиком слесарем обнимались как родные, ржали, кричали друг другу: «дядя Коля! дядя Петя!». Лёнька спрятался за мусорный контейнер. Хозяина автосервиса он узнал — это отец гопников Севастьяновых, которые Лёньку регулярно поколачивали то за одно, то за другое. Не в школе, за это оттуда и вылететь можно было, а на улице, в своей стихии. То телефон позвонить, то денег «занять», то стрижка у Лёньки пидорская, то еще что. Смотреть, как отец с Севастьяновым братуется было противно. С другой стороны — рыбак рыбака. Пока Лёнька дошел до Димкиной остановки, замерз уже основательно, ноябрьский ветер продувал до костей даже сквозь куртку. Балыков сидел на лавочке, видимо его ждал. — У тебя сигареты нет? — Лёнька присел рядом и поморщился. — Я только вейп иногда парю. — помотал головой Димка. Он смущенно, но с любопытством посмотрел, как Лёнька ёрзал на заднице. — Когда твой отец приехал? — Четыре дня назад. — А за что он тебя? — начал допытываться Балыков. Лёнька поморщился: — Да не все ли равно? — А чего ты маме не позвонишь? — Ей нельзя. Она в командировке, там связь плохая. — Лёнька помотал головой. — Да я бы и не стал звонить, еще чего! У неё и так полно забот. Сам справлюсь. — Тебе очень больно? — Димка спросил не с жалостью, а с интересом. — Не в том дело. — Лёнька шмыгнул носом. — Просто он мне никто. Чужой человек, понимаешь? А ведет себя как... Как будто... Лёнька замялся. — Слушай, Балыков, пошли к тебе, а? Я замерз как собака. — попросил Лёнька, сунув руки подмышки. — Понимаешь, — начал Димка противным голосом, — ко мне нельзя. Родители могут приехать. — Прям сегодня что ли? Пусти хоть переночевать. — Мама сегодня может приехать. — врал Балыков. — Лёнь, ты иди лучше домой, а? Попробуй с отцом помириться. Лёнька посмотрел на него удивленно и покачал головой: — Вот ты сука. — Ты извини, — мямлил Димка, — просто так получилось. Я у бабушки не спросил. — Ладно. — Лёнька поднялся, сунул руки в карманы. — Привет бабушке. *** В «Пятерочке» было тепло, Лёнька погулял по рядам, наконец согрелся. Купил сухари с чесноком, шоколадный батончик и колу. Нормальный хавчик в любой другой день, но сегодня как-то не хотелось. Есть пришлось на улице, кола неприятно царапнула по горлу, от сухариков только сильнее заурчало в животе, а шоколад налип к зубам. Пока ел на остановке, опять замерз, еще и голодным все равно остался. Лёнька пошел бродить быстрым шагом, чтобы согреться. Телефон в кармане дернулся. Сообщение от отца: «ты скоро?». Лёнька хотел выключить телефон, но испугался, вдруг мама позвонит, не хотелось её расстраивать. Пока гулял по району уже стемнело. Ветер ослаб, зато стало сыпать колючим мелким снегом. Лёнька пропустил два звонка от отца — один в шесть, второй в половине девятого. В девять пришло сообщение: «хватит. давай домой». Домой он, конечно, не пойдет. Так и гулял от магазина к магазину, проклиная ледяную осеннюю сырость, пока людей на улице не стало совсем мало. Телефон молчал. Лёньке стало себя жалко. Замерзший, голодный, одинокий, задница болит. Он начал потихоньку плакать, размазывая слезы по ледяным щекам. Неужели отцу совсем его не жаль? Почему он не волнуется, не звонит? Лёнька достал телефон, экран чернел — батарейка села. Легко сказать «домой не пойду», а куда, интересно? Идти некуда. Парадные все закрыты. На улице холодно. Лёнька пошатался еще немного и пошел к дому: от своего парадняка хотя бы ключ есть. Поднялся на лифте на последний этаж — на шестнадцатый. Спрятался за шахтой лифта, обнял себя за колени. Стало тепло. Он так устал за день от всего, что сразу провалился в сон. Снилось, что кто-то гладит его по голове, хочет поднять на ноги. Он нехотя открыл глаза. — Всё, Лёня, идем домой. — Отец тянул его за плечи. Часть 3 В прихожей отец опять коснулся его плеча, и Лёнька дернулся, скидывая руку. — Ты можешь на меня сердиться и дома. Необязательно было убегать. — примирительно сказал отец. У Лёньки не было сил спорить и припираться. Ни говорить с отцом, ни смотреть в его сторону не хотелось. Хотелось погреться под душем и лечь спать. Пока Лёнька разувался и снимал куртку, отец открыл его рюкзак, достал белье и тетрадки, усмехнулся: — Надо будет нам в поход вместе сходить. — Никуда я с тобой не пойду. — зло ответил Лёнька. — Ты что следил за мной? — Нет, не следил. Просто надеялся, что ты сам передумаешь и вернешься. Отец перехватил сердитый, но удивленный Лёнькин взгляд и добавил: — Я знал, что ты на лестнице. Домофон пискнул, когда ты зашел в парадную. Я бы и сам поехал на последний этаж. — отец кивнул, будто одобряя Лёнькин выбор. — Я бы не передумал. Я бы не вернулся. — устало ответил Лёнька и пошел в ванную. — Я понял, Лёнь. — серьезно сказал отец. — Я понял. Отогревшись в душе Лёнька собрался пойти спать, но отец позвал его на кухню. Лёнька хотел демонстративно отказаться, но отец сказал: «перестань ломаться» и ушел, оставив сына одного. Пахло вкусно, есть очень хотелось, и отца рядом не было, так что Лёнька наконец нормально поел. Отец к нему не лез, сидел в гостиной и читал, Лёнька ушел к себе, закрыл дверь и лег спать. *** Родители развелись три года назад. Лёнька был в четвертом классе. Отец какое-то время приезжал, встречал его у школы. Они вместе гуляли, ходили в зоопарк, в музеи, иногда в кино. Потом он стал приезжать все реже и реже. А потом совсем перестал. Мама сказала, что у отца другая семья. Отца Лёнька запомнил как-то странно. Хорошо помнил его лицо, голос, как он поправлял очки, но совсем не мог сказать, какой он человек: добрый или злой, мягкий или строгий. Маленького Лёньку он вроде бы не обижал, хотя пару раз и отшлепал, но вспоминалось об этом без боли и без горечи. Любил ли он сына? Этого Лёнька не мог сказать. Любил ли Лёнька отца? Это было совсем непонятно. Лёнька часто о нем думал, но со временем привык, что его нет. Мама есть, бабушка есть, хоть и в другом городе. А отца нет. Месяц назад маме позвонили из министерства. Намечалась серьезная командировка. Надолго, на два месяца. Далеко, за Полярный круг. Серьезное большое дело: мамина карьера, мамина диссертация, и от всего пришлось отказаться — из-за Лёньки. Не с кем было его оставить. Лёнька, конечно, доказывал маме, что он взрослый и самостоятельный, что за два месяца ничего не случится, но маму было не убедить. И тут появился отец. Когда мама сказала, что с Лёнькой поживет отец, он даже не понял сперва, какой отец? Как это — поживет? Но мама повела себя странно: сделала вид, будто и нет в этом ничего особенного: не было отца столько лет, а теперь вот опять есть. Будто и не жил Лёнька три года безотцовщиной. Лёнька решил, что отец приедет откуда-то издалека, что они с мамой поедут встречать его на вокзал или в аэропорт, но ничего такого не было. Он приехал сам, на старой машине, будто с соседней улицы. Мама открыла ему дверь, он зашел и сказал: «привет». Прикасаться к себе Лёнька ему не позволял. Отец несколько раз пытался его обнять, погладить по голове, но Лёнька уворачивался. На отца он не то чтобы сердился, просто не знал, как к нему относиться. За четыре дня они так ни разу и не поговорили по-настоящему. Отец ничего ему не рассказывал, Лёнька не спрашивал. Сначала стеснялся, потом стала пугать отцова молчаливость. Да и как про такое спросить? Где ты был три года, папа? Почему не писал, не звонил? Лёнька даже слов не мог подобрать. Утром Лёнька уходил в школу, днем возвращался, шел гулять, делал уроки, играл на компе, ложился спать. Отец иногда куда-то уходил, но ненадолго. Готовил обед, читал книги из их с мамой библиотеки. Предлагал Лёньке помощь с уроками, но тот всегда отказывался. Отец не настаивал. На третий день за обедом отец спросил: «Лёня, ты куришь?» Вопрос застал Лёньку врасплох, он покраснел и неубедительно солгал, что не курит. «Если врешь, выдеру» — спокойно сказал отец. Лёнька сидел как громом пораженный, смотрел на отца не зная, шутит он или нет. Отец, словно прочитав его мысли, кивнул: «Я серьезно. Выдеру». Очки блеснули, Лёнька увидел в них свое отражение: напуганный бледный пацан. Если бы он тогда отнесся к словам отца серьезно, ничего бы этого не было. Но он не поверил. Он уже четыре дня жил словно в зазеркалье. *** Глупо было так подставляться. Мама уехала, и Лёнька расслабился. Пачка, которую он всегда оставлял в щитке на лестнице, оказалась в кармане куртки. От рук пахло. От одежды пахло. Про отца Лёнька думал в эти дни постоянно: как он жил, где он жил, есть ли у него семья, дети, где они теперь, что отец думает про Лёньку. Но он не думал, что отец понюхает его пальцы и вывернет карманы на куртке. Всё произошло так стремительно, что Лёнька сперва решил, что это сон. Отец оказался ужасно сильным. Он скрутил Лёньку с такой легкостью, словно тот бумажная кукла. Штаны полетели на пол, сам Лёнька на диван. Руки оказались за спиной, а на спине словно выросла пудовая гиря. Было жутко больно. Лёнька сперва закричал, но потом словно онемел от страха. Отец хлестал его, а тот только стонал в диван. Сколько раз отец ударил Лёнька не помнил, но, когда казалось, что терпеть больше невозможно, всё кончилось. Лёнька провалялся несколько часов на своей постели. Немножко поплакал. Потом пытался подавить панику и перестать трястись. Потом думал, что делать дальше. Понял, что нужно бежать. А потом отец постучал: — Лёня, ужинать пора. Ты идешь? Лёнька в ответ яростно замотал головой. — Когда у тебя появятся свои дети, ты меня поймешь. — спокойно сказал отец. — Захочешь есть, приходи. Часть 4 Синяки остались, но задница почти не болела. Сидеть уже можно было ровно. Лёнька причесался, глядя на свое отражение в зеркале ванной. Выглядел он грустно. День и без того обещал быть тяжелым, и начинался он с пусть и маленькой, но пытки — предстоял завтрак с отцом. — Во сколько ты заканчиваешь? — спросил тот, наливая ему чай. — А что? — Лёньке хотелось сказать какую-нибудь колкость, но отца он боялся. За трусость он себя ненавидел, но поделать ничего не мог. — Я хочу знать. — А если не скажу? — Тогда я позвоню в школу и уточню. — спокойно отвечал отец. — Зачем тебе? — Лёнька старался, чтобы голос не дрожал, но получалось плохо. Каждое слово отзывалось в груди горечью. — Хочу тебя встретить. — Боишься, что опять сбегу? — А сбежишь? — Некуда мне бежать. — Лёнька грустно усмехнулся. — Незачем тебе бежать. — уточнил отец. — Ешь, пожалуйста. Отец помолчал. Задумался, подбирая слова. — Я понимаю, что ты обиделся. Что ты меня боишься и ненавидишь. Есть за что. Но это не повторится, я обещаю. — Отец говорил все также спокойно, только руки двигались, он сплетал и расплетал пальцы. — Сейчас мало времени на серьезный разговор. Но поверь мне, тебе не нужно меня бояться, и не нужно со мной воевать. — Воевать? — переспросил Лёнька, — я с тобой не воевал. Это же ты меня... Лёнька запнулся, стал подбирать слова и рассердился еще больше. — Хочешь, я сейчас перед тобой извинюсь? — перебил отец. — Это поможет? — Да иди ты! — взорвался Лёнька, — Ничего я от тебя не хочу! — Вот видишь. Сейчас это не поможет. — спокойно продолжил отец. — Так во сколько ты заканчиваешь? Я тебя встречу. Впервые за последние два дня вместо смеси страха и злости Лёнька вдруг почувствовал странную апатию. — Да делай ты, что хочешь. Мне все равно. В четырнадцать тридцать я заканчиваю. Отец кивнул. Посмотрел на Лёньку каким-то особенно долгим взглядом поверх очков. — Только знаешь, — продолжил Лёнька, снова начиная заводиться, — дерьмо вся эта твоя философия! Что бы ты там себе не придумал, каких хитрых оправданий — дерьмо все это! — Лёнька уже опять чуть не плакал, — Думаешь, чем-то меня удивишь? Словами какими-то? «Будут у тебя дети», «сам поймешь» — передразнивал Лёнька, — дерьмо это всё! Ты просто маньяк долбаный! Лёнька вытер лицо рукавом, задел локтем пустую чашку, та полетела на пол, но не разбилась. Лёнька вскочил: — Если у меня будут дети, я никогда не буду их бить. Я никогда не буду как ты! Слышишь? Ты просто долбаный маньяк! Отец сидел и кивал головой. Когда Лёнька наконец закончил, он тихо сказал: — Я тоже так думал. — Он наклонился и поднял чашку. — Погоди. Я тебя в школу отвезу. — Обойдусь! — крикнул Лёнька уже из прихожей. Он так ничего и не съел. *** Машина стояла у ворот школы. Лёньку так и подмывало улизнуть через другой вход или остаться в школе и делать домашку. Но это было бы глупо. Все равно он потом встретится дома с отцом. Раньше или позже, какая разница. Домой ехали молча. У Лёньки болела голова, и он был рад тишине. В школе было хреново: он ни слова не понимал ни на физике, ни на математике, сказывалось напряжение последних дней. Слава богу, его не спрашивали и не поставили прогул. Рядом с отцом Лёньку словно током колотило. Он весь напрягался. Всё, что отец говорил, Лёнька воспринимал в штыки, каждое слово. Это было нелепо, Лёнька и сам это понимал, но поделать ничего не мог. А когда отец молчал, Лёнька ловил его жесты, любое движение воспринимал как угрозу. Вот рука отца потянулась прибавить в машине печку, и Лёнька дернулся. Отец поправил зеркало, а Лёнька отвернулся, как будто отец тянулся к нему. Кажется, отец это замечал, но по его непроницаемому лицу ничего нельзя было понять. Лёнька готовился к очередной пытке под названием «обед с отцом». Он уже совсем не мог есть с ним за одним столом, но, похоже, отец сам это понял. На столе была одна тарелка, ложка, вилка, чашка. Отец позвал Лёньку обедать, показал, где суп, где второе и ушел в гостиную читать. Впервые за много дней Лёнька был отцу за что-то благодарен. После обеда Лёнька прошмыгнул мимо него в свою комнату, отметив мимоходом, что тот читает Конан Дойла. — Тебе с уроками не помочь? — дежурно спросил отец, но Лёня скрылся за дверью и плюхнулся на кровать. Никаких уроков он, конечно, не делал, мозги были оловянные. Он бы так и просидел у себя весь день, но ближе к вечеру отец постучал: — Лёнь, пойдем на кухню. Надо поговорить.
Ответов - 7
Guran: Часть 5 В присутствии отца Лёньку по-прежнему колотило, но уже не от страха, а от злости. То ли он устал его бояться, то ли поверил словам, что «это не повторится». Он больше не робел под его взглядом, а наоборот отращивал колючки. Отец сидел за столом, сцепив пальцы в тугой замок. Он уже несколько раз просил Лёньку сесть, но тот стоял в дверях кухни, опершись о косяк. Отец помолчал, снял очки, потер переносицу. Лёнька готовился, что сейчас отец начнет оправдываться, а он в ответ будет парировать колкостями — он даже заготовил несколько, как ему казалось, неплохих. Жалящие, едкие ответы так и рвались с языка. — Лёнь, если больно сидеть, возьми подушку. — тихо сказал отец. Лёнька дернулся и моментально сник. Все заготовленное ехидство тут же испарилось, даже слезы к глазам подступили. Слова попали по больному. Он хотел сразу уйти, но отец позвал: — Подожди. Подойди сюда. Сядь. — Как с собакой разговариваешь. — огрызнулся Лёнька. — Просто выслушай меня, ладно? Сядь, пожалуйста. — Руки отца без конца двигались. Лёнька понял, что при всей своей непроницаемости, отец выдает себя этими нервными движениями. Пальцы то были сцеплены так крепко, что белели костяшки, то начинали сумасшедший танец. Отец нервничал, здорово нервничал, и от этого открытия Лёньке почему-то стало легче. Он сел напротив и впервые за эти дни посмотрел на него открыто, без гадкого стыдного страха. — Ты наверняка считаешь меня плохим отцом. Но даже плохие родители боятся за своих детей. И если те совершают глупости или им грозит опасность, бывает сложно сохранить самообладание. — Отец поправил очки. — Когда твой ребенок прыгает со скалы, ты хватаешь его за шкирку и не думаешь, больно ему при этом или нет. Был бы жив. Отец снял очки совсем, повертел их в руках, опять надел: — Мне очень жаль, что я... что я не сдержался. Прости. Но я никогда не позволю тебе курить. Ни в восемнадцать, ни в шестнадцать. А в тринадцать это совсем за гранью. Я не буду тебя пороть, но прошу тебя, брось эту дрянь. Пожалуйста. Лёнька молчал. Он примерно этого и ждал от отца: рассказа о том, что тот действовал во благо, в его интересах и, если и раскаивается, то не сильно. На это было, что ответить, но спорить вдруг расхотелось. Все напряжение, страх и обида, которые изводили его все эти дни, вдруг навалились усталостью. Лёнька сложил руки на столе и опустил голову. Он не хотел ничего говорить, но слова сами нашли выход: — Знаешь, я первое время очень по тебе скучал. Даже думал, что ты ушел из-за меня. Я целый год писал тебе письма. — Я ничего не получал. — удивленно ответил отец. — А я не отправлял. Сначала не знал куда, мама сказала, что у неё нет твоего адреса, а потом сам передумал посылать. Просто писал и складывал в ящик. Понял, что они тебе не нужны. И я тоже не нужен. — Письма остались? — тихо спросил отец. — Я все сжег. — Соврал Лёнька. — Перестал писать, от этого было только больней. Но я не переставал о тебе думать, и все время гадал, почему ты меня бросил. Отец слушал и качал головой: — Лёнь, это другой разговор. — Нет, тот же самый. — Лёньку опять стало трясти от злости. — Ты мог позвонить. Мог написать, у тебя был наш адрес! Ты свалил на три года и даже не вспоминал обо мне. А теперь явился, как ни в чем не бывало, сидишь с чугунной мордой и рассказываешь, что будешь мне позволять, а что нет! — Лёнька вскочил, сунул руки в карманы, чтобы унять дрожь. — Ты ошибаешься. Я не считаю тебя плохим отцом. Ты вообще не отец! Лёнька выбежал из кухни, но тут же вернулся обратно. — И вот еще что, — он говорил с такой яростью, что сам удивился, — Если ты еще хоть раз... если ты меня тронешь, я пойду к ментам! Отец стоял рядом, хотел взять Лёньку за плечи, но тот дернулся, выскочил в прихожую, влез в кроссовки, накинул куртку, проверил телефон, хотел уже открыть дверь, но отец помешал: — Куда ты пойдешь? Поздно. — Прогуляюсь. Пусти! — ярость ушла, подкатывали слезы и Лёнька прикусил губу, чтобы не разреветься. — Только недолго. — Отец убрал руку. Лёнька рванул дверь, кинулся было к лифту, понял, что отец смотрит ему в спину, плюнул и побежал по лестнице. Лёнька вылетел на улицу и отдышался. В синих сумерках желтые окна многоэтажек светились ярко, как новогодняя гирлянда. Лёнька хотел посидеть во дворе, привести мысли в порядок, но почему-то представил, что отец следит за ним в окно. Может быть отец и не собирался, но Лёньке стало неприятно и он пошел в соседний двор. Нашел скамейку почище, присел. Погрустил, что нет сигарет. Нащупал в кармане полупустой пакетик с сухариками, сгрыз парочку, остальные высыпал голубям. Ветер тихонько трепал Лёньке волосы. Голуби курлыкали, подбирали с земли обломки сухариков. *** У старшего Севастьянова, по прозвищу Сивый, были совершенно круглые ноги, будто он родился в седле. Фигурой он был похож на пассатижи: маленькая голова, короткая шея, круглые плечи и длинные кривые ходули. Двигался Сивый мягко, словно с ленцой, но эта неторопливость была обманчивой — в нужный момент Сивый бил резко, как удар молнии. Младший — Тоха — от брата не отставал, дрался умело и зло, как заправский уголовник. Лёньку они обожали. Лёнька — хилый, с тонкой шеей, с узким лицом — как очкарик, только без очков — драться не умел, отбрехиваться тоже. Задирать его было одно удовольствие. Сивый с Тохой вышли из-за гаражей и оглядели утопающий в ноябрьских сумерках двор. Лакомую добычу первым приметил Тоха. Севастьяновы переглянулись и подошли к Лёньке. — Привет, Лёнчик! — ласково поздоровался Сивый, — На ловца и зверь бежит! Лёнька вскочил, прикинул, что бежать некуда, сунул руку в карман с телефоном и тут же получил удар ногой в живот. Часть 6 Цепочку с ключами они сняли вместе с ремнем. Ключи выбросили куда-то, и Лёнька всё ползал по темному двору на коленях, искал их, но так и не нашел. Куртку порвали, из внутреннего кармана выпал телефон с разбитым экраном. Лёнька подобрал телефон, встал на ноги и, пошатываясь, пошел домой. Севастьяновы били жестоко, потому что у Лёньки не было денег. Отдал бы всё, они бы и отвязались, а он деньги дома в рюкзаке оставил. Он не дерзил, просто устал и забыл, как нужно себя с ними вести — в глаза не смотреть, на вопросы отвечать — за это тоже добавили. Больнее всего было, когда Тоха, будто по мячу, пнул его по голени тяжелым зимним ботинком, Лёнька тогда как упал на колени, так и не вставал уже, пока они не ушли. Потихоньку Лёнька доковылял до парадняка. Нога болела сильно, он здорово хромал, прислонился к стенке. Ключей не было, пришлось звонить в домофон, отец, конечно, удивился. В лифте висело зеркало, и Лёнька себя рассмотрел: щека разбита, бровь тоже, но глаз целый и фингала, кажется, не будет. Ремень было жалко — белый, плетеный, новенький, с красивой пряжкой. Севастьяновым он тоже понравился. Куртку порвали в клочья: рукав еле держался, наружные карманы были оторваны, подкладку и ту изорвали — деньги искали: не поверили, что не было. Даже кроссовок умудрились порвать. Отец ждал на пороге и, как увидел Лёньку, так впервые за все время его лицо изменилось: — Ты что подрался? — спросил он удивленно. — Подрался, как же. — Лёньке вдруг стало смешно. — Это меня драли. Второй раз уже за три дня! Лёнька нервно смеялся, шутка казалась смешной, но отец почему-то даже не улыбнулся. В прихожей Лёнька вынул телефон, попытался разблокировать: покрытый сеткой трещин экран расцвел ярким калейдоскопом бессмысленных квадратиков. Лёнька выругался. Отец взял у него из рук разбитый телефон, помог стянуть куртку. Ноги не держали. Всё тело мелко тряслось, как после физкультуры. Лёнька сел на пол. Попытался стянуть с больной ноги кроссовок и тот вдруг порвался пополам, а в руках осталась отдельно подошва, отдельно верх. — Кто это сделал, Лёнь? — отец сел на корточки и помог ему разуться. — Кроссовки жалко. — Лёнька замотал головой, закрыл лицо руками и засмеялся. — Лёня, кто это сделал? Смех перешел сначала в крупную дрожь, а потом в слезы. Отец держал его за плечи, а Лёнька плакал и тряс головой. — Ладно, пойдем. — отец осторожно потянул его вверх, помог встать на ноги, подтолкнул в сторону ванной. — Пойдём, сынок. Не упирайся. В ванной отец осторожно раздел его до пояса. Лёнька вяло сопротивлялся, но тот просто крутил его как пластиковый манекен, аккуратно, но настойчиво. Оказалось, что локоть тоже разбит, а на плечах и ребрах расцвели многочисленные синяки. Отец осмотрел ссадины, пощупал ребра. Лёнька вспомнил, что отец врач, но, вроде бы, какой-то ненастоящий — то ли санитарный, то ли гигиенический — он никого не лечил, а только ездил куда-то с проверками. — Голова не кружится? — отец нащупал шишку. Лёнька покачал головой. — Кто это сделал? — опять спросил отец. — Да что ты заладил?! — разорался Лёнька, — дети они, несовершеннолетние, что ты им сделаешь? В ментовку сдашь? Да им там дом родной! — Что за дети? — Сыновья этого твоего... приятеля. — Лёнька скривился. — Какого приятеля? — удивился отец. — "Дядя Коля", "Дядя Петя" — передразнил Лёнька. — Автослесаря! Отец удивился, потом кивнул, поняв о ком идет речь. — Сними джинсы. — отец протянул руки и даже успел расстегнуть пуговицу на его ширинке. — Ты что? Отстань! — Лёнька дернулся. — Не отстану. Хочу ногу твою осмотреть. Снимай джинсы. — Отец опять потянулся к поясу, отталкивая Лёнькину руку. — Да нет там ничего такого, все в порядке. — У тебя кровь из штанины в носок течет. — Отец показал на пол. Носок и правда оставлял на кафеле кровавый след. — Лёнь, я могу раздеть тебя силой. Ты же знаешь, я справлюсь. Но я не хочу делать тебе больно. Хватит с тебя насилия, сынок. Давай сам. Штанину ниже колена пришлось разрезать, ткань прилипла к ране. Отец хотел было отвезти Лёньку в больницу, но тот уперся. Тогда он заставил его сесть в ванну и холодной водой мыл Лёнькину ногу, смывая кровь и грязь. Ссадина выглядела устрашающе, но отец, кажется, думал иначе. Лёнька мужественно терпел, пока отец промывал и заклеивал ссадины, бинтовал ногу, смазывал ушибы. Когда всё осталось позади и отец заклеил последнюю ссадину на его лице, Лёнька опять затрясся. Отец очень осторожно, словно дикого зверя, притянул его к себе, Лёнька уткнулся мокрым от слез лицом ему в грудь, заплакал, и отец его обнял. *** В постель Лёнька отправился даже не пререкаясь. Отец взял разбитый телефон, порванные кроссовки, уточнил, не были ли кроссовки малы, и уехал, заперев Лёньку в квартире. Тот лег, но долго не мог уснуть. Лежать было неудобно, тело болело везде: Севастьяновы так намяли Лёньке бока, что он мог лежать только на животе, согнув забинтованную ногу. Лёнька вдруг очень захотел, чтобы вернулась мама. Он почувствовал, что ему ужасно надоело жить с отцом. Каждый новый день оказывался испытанием. Каждый долбаный день, с тех пор как приехал отец, Лёньке было или стыдно, или больно, или страшно, или обидно. Он хотел еще поплакать, но слез уже не было, видимо все кончились. Тогда Лёнька начал ругаться: на отца, на уродов Севастьяновых и их батю слесаря, на Димку Балыкова и его бабушку, на школу, на физику и математику. Стало полегче. Он даже стал успокаиваться и засыпать, когда щелкнула дверь — вернулся отец. Тот наклонился над Лёнькой и чуть спустил на спине одеяло. Лёнька тут же испуганно дернулся, но отец его ласково придержал: — От столбняка. Многовато земли с тебя смыл. Запахло спиртом, спину укололо. Отец присел с краю на Лёнькину кровать, погладил по голове: — Я нашел твои ключи, они под скамейкой были. И в больнице справку тебе взял: посидишь дома недельку, от школы отдохнешь. — Отец помолчал немного. — Будут у тебя и кроссовки, и телефон. Ты не волнуйся. Все будет хорошо. Часть 7 Первый раз они ели вместе, а Лёньке не хотелось сбежать из-за стола. Отец купил на завтрак шоколадные вафли, Лёнькины любимые, Лёнька ел и гадал: случайно отец их выбрал или мама ему рассказала. Отец без конца крутил свою чашку, ставил её то на блюдце, то на стол. Его руки всё время двигались: он то вынимал ложечку из чашки и клал её на блюдце, то начинал эту ложечку вертеть, то опять размешивал сахар, который давно растворился. Лёнька смотрел на это с любопытством. Оба молчали, но тишина уже не давила, как раньше. Лёнька поглядывал на отца и ему стало казаться, что за непроницаемой маской видна усталость и еще что-то вроде неловкости или смущения. Да и не таким уже непроницаемым казалось теперь его лицо, скорее просто грустным. Отец тоже поглядывал на Лёньку в ответ, и от этой игры «в гляделки украдкой» внутри становилось немного щекотно. Лёнька не выдержал и улыбнулся. Ему тут же захотелось провалиться сквозь землю от стыда и злости на себя за то, что дал слабину, но отец внезапно тоже улыбнулся ему в ответ, очень смущенно. — Как ты себя чувствуешь? — Всё болит. — Лёнька пожал плечами. — Голова болит? — отец оставил в покое чашку и немного подался вперед. — Только голова и не болит. — Лёнька кисло усмехнулся. — Нога? Рёбра? Локоть? Где еще? — перечислял отец. — Задницу забыл. — Напомнил Лёнька. — До сих пор!? — отец, казалось, испугался. — Лёнь? — Да шучу я. «Ещё осматривать полезет» — подумал Лёнька и добавил: — Нога болит. И бока тоже. Отец забеспокоился, дал Лёньке таблетку аспирина, тот сперва упирался, но отец сказал: «Брось геройствовать» и заставил принять. Лёнька был очень рад, что не надо в школу. Он так соскучился за эти дни по дому, что был рад даже просто посидеть на кухне, пусть и с отцом. Но недосказанность между ними начинала понемногу раздражать. Лёнька понимал, что долго не сможет делать вид, будто все в порядке. Нужно было начинать задавать отцу вопросы, но, как ни странно, пугали не сами даже вопросы, а то, как начать их задавать. Не понятно было, как к отцу обратиться. «Папа?» — нет, так не получится, он не сможет так сказать. «Отец?» — тоже не подходит. За три года Лёнька совсем отвык от этих слов. Не по имени же его звать. Отец, казалось, тоже начинал тяготиться молчанием. Он поиграл с очками, поводил руками по столу, разглаживая несуществующую скатерть, словно собирался с духом, чтобы начать говорить. Растущую неловкость прервал дверной звонок. *** Севастьяновы были полным составом. В квартиру они не зашли, остались стоять на лестнице. Батя-слесарь держал в руках коробки. Он протянул Лёньке руку и представился: «Петр». Лёнька руку пожал, сам поглядывая на Севастьяновых-братьев: их сложно было узнать. Сивый стоял, опустив бледное лицо, и даже фигура его изменилась: то ли из-за того, что стоял он по стойке смирно, а не «вразвалочку», то ли из-за того, что руки он как-то странно держал за спиной, только ноги его казались прямее. Сейчас он вовсе не походил на дворового гопника, а скорее просто на очень виноватого и несчастного ребенка. Тоха и вовсе вызывал жалость: он дрожал, а ноги все время чуть сгибал в коленях, словно хотел присесть, но не решался; уши у него были ужасно красными и даже как-то криво оттопыренными. — Вот, сынок, это тебе. — Виновато начал Севастьянов-отец, протянул Лёньке коробки и, когда тот их взял, нерешительно похлопал себя по круглому пузу, будто поторапливая. — Ты это... Прости моих говнюков. Уж, пожалуйста. Они своё получили, можешь не сомневаться! Он посмотрел на сыновей и продолжил, обращаясь скорее к ним: — А если они еще раз в твою сторону хотя бы посмотрят, то получат в три раза больше! Это я тебе обещаю. Мое слово твердое. Да и некогда им теперь будет. Сивый и Тоха молчали, всем своим видом показывая, что полностью разделяют убежденность отца. — Ну? — отец одернул братьев, те подошли чуть ближе. Сивый начал первым: — Прости. Такое больше никогда... — Глаза! — гаркнул слесарь. — Прости! — заново начал Сивый, подняв лицо и глядя Лёньке прямо в глаза. Взгляд у него был напуганный. — Такое больше никогда не повторится! Честное слово! Тоха произнес ту же мантру, только со слезами и всхлипами. — Ремень! — рявкнул Севастьянов-отец. Сивый вздрогнул, достал руки из-за спины и протянул Лёньке его белый новенький ремень. Все пальцы у Сивого были в темных синяках. *** Проводя гостей, Лёнька с отцом опять расположились на кухне. В коробках оказались новые кроссовки, такие же, как были у Лёньки — желтые Найки, только фирменные, а не китайская подделка, и новый мобильник — не самый дорогой, но вполне приличный кореец. Отец протянул Лёньке симку и, пока тот возился со смартфоном — включал, настраивал, загружал из облака телефонную книгу — всё ходил по кухне в нерешительности. Лёнька наконец посмотрел на него с удивлением. Отец откашлялся: — Теперь можно ждать маминого звонка, да? — Она только завтра позвонит. И то, если связь будет. — ответил Лёнька, не совсем понимая, куда отец клонит. — Я подумал, — смущенно ответил тот, — может быть не говорить ей... про драку? Зачем волновать? — Угу. — Буркнул Лёнька. — А про порку? — Это ты сам решай. — Мягко сказал отец. — Только тогда придется сказать за что. Мама знала, что ты курил? Лёнька ухмыльнулся. Его позабавило, что отец сказал не «куришь», а «курил», словно это дело решенное: — Она догадывалась. Отец кивнул и замолчал. Лёнька наконец набрался смелости, вдохнул поглубже и спросил: — Где ты жил, когда... после того как... — закончить никак не получалось и Лёнька смутился и покраснел. — Я хотел спросить... — В Энске. — спокойно ответил отец. — У тебя там семья? — Я жил там с дочерью. — отец плотно сцепил пальцы. — У тебя была сестра, Лёня. Сводная. Часть 8 Грести Лёньке нравилось. Легкие весла не утомляли плечи, и каждый раз, подаваясь назад и отталкивая лопастями прозрачную воду, он чувствовал упругое сопротивление озера. Резиновый пол «Нырка» волнами покачивался под ногами, словно тугие мышцы напрягались под кожей, и Лёнька представлял, что это не дно резиновой лодочки, а спина какого-то доброго и сильного зверя, который везет их с отцом в путешествие. Папа щурился от солнца, высматривая по курсу подходящий островок: — Может этот? — он показывал куда-то Лёньке за спину. Лёнька придержал весла, повернулся и поглядел по ходу лодки, куда указывал отец. — Я не хочу на большой. — Не согласился Лёнька, — Я хочу на маленький, но высокий! Чтобы кругом была вода, как будто в за́мке! — Ладно, тогда греби дальше! — папа сидел напротив, зажав коленями рюкзак, поглядывал на Лёньку и улыбался. Лёнька греб. Лодку чуть покачивало, невысокие волны со смешным чмокающим звуком шлёпали о резиновые борта. Солнце припекало, и блики на морщинистой глади воды начинали слепить. Отец вынул из рюкзака бейсболку и напялил Лёньке на макушку. Тот фыркнул, бросил весла, надел бейсболку козырьком назад. — Ты не устал? — спросил отец, — Давай я на весла? Лёнька помотал головой. Ему нравилось грести. *** О том, что у него была дочь, отец даже не знал. Это было нечестно и горько, но в жизни много несправедливого. Например, рак у детей. Ему сообщили три года назад. Отец поехал в Энск, а обратно уже не вернулся. Рая — так звали Лёнькину сводную сестру. Папа сказал, она бы Лёньке понравилась. Увезти её из Энска было нельзя, она жила только в больнице. Отец остался с ней. Он устроился в больницу и два года работал там, ухаживал за Раей и жил там же, в больнице, — больше было негде. Когда она умерла, отец остался в Энске. И каждый день сам хотел умереть. Лёнька долго набирался смелости спросить, но отец его опередил: — Почему я тебе не звонил? Почему не писал? Лёнька кивнул. — Струсил. — Спокойно ответил отец. — Думал, что не справлюсь. Не выдержу. Услышу твой голос и сломаюсь, не смогу остаться, сбегу. А потом... Отец пытался объяснить, что было потом — после похорон, как он жил, почему не звонил и не приехал, но так и не смог. Он начинал рассказывать, сбивался, долго молчал, вертел в руках чайную ложку. Начинал заново. Опять сбивался. Потом ложка со странным тихим звуком сломалась пополам. Они оба удивленно посмотрели на две половинки мельхиоровой ложечки и отец вдруг заплакал. Лёнька вскочил, кинулся к отцу, обнял его и все повторял: «Не надо, не говори! Не надо!». *** Маме про плохое решили не рассказывать. Когда она позвонила, Лёнька говорил про школу, что отец помогает с уроками, что оценки Лёнька исправит, что живут мирно. Мама слушала недоверчиво, потом попросила отца. Тот говорил в трубку: «угу», «да всё хорошо, правда», «нет, он всё ест» и всякое такое. Кажется, мама поверила. Отец обрабатывал Лёньке ссадины, перевязывал ногу. Лёнька больше не ломался, терпел. Однажды отец положил ему руки на плечи и попросил: «Сынок, ты только не прогоняй меня, пожалуйста». Лёнька ткнулся лицом ему в грудь и понял, что отец вернулся. *** Подходящий остров наконец нашли. Пришлось обойти его вокруг, чтобы найти пологое место, где пристать — остров весь был одной гигантской каменной глыбой с густой макушкой из сосен и берез под самым небом. Лодку втащили с трудом. Поставили палатку, отец развел костер, повесил котелок, стал возиться с обедом. Лёнька обежал крошечный островок, нашел самое высокое место и стал вертеть головой. Горизонта не было. Небо сливалось с поверхностью озера, окружая бездонной синевой со всех сторон. Пестрые каменистые острова были похожи на рассыпанные по глади зеркала нарядные бусины. Редкие пушистые облака отражались в этом зеркале с кристальной ясностью. Лёнька стоял на вершине скалы, глядел по сторонам и представлял, что остров плывет в небе. Папа осторожно обнял его сзади и чуть потянул назад, подальше от края: — Хороший вид, правда? — Отличный! — согласился Лёнька. — А на закате будет совсем улет! — папа крепко обхватил его двумя руками и зарылся лицом в Лёнькины волосы. https://ficbook.net/readfic/11490767
allenax: Простой, но реально жизненный рассказ!!! Такое действительно бывает!!! Респект автору, даже если он не увидит этот отзыв!!!
Guran: allenax пишет: Простой, но реально жизненный рассказ!!! Такое действительно бывает!!! Респект автору, даже если он не увидит этот отзыв!!! allenax, Ваш отзыв отправлен непосредственно автору рассказа
Guran: Перенесено с сайта https://ficbook.net/readfic/11490767/29574263?tab=1#tabContent King21044 6 ноября 2023 г., 22:25 allenax пишет: Простой, но реально жизненный рассказ!!! Такое действительно бывает!!! Респект автору, даже если он не увидит этот отзыв!!! Как это не увидит? Очень даже увидит! Автор сюда за этим и ходит)) Спасибо!
louisxiv: Да. Мне тоже понравилось. Я все рассказы этого автора тут прочитал. Все хорошие. Тем, что в них хороший конец.
Женька: Журавленок и молнии. Когда не встретилась училка
Sakh: Женька пишет: Журавленок и молнии. Да, как-то тоже всплыло вто при прочтении, но и далеко не оно, во-первых, Ленька далеко не положительный герой, в отличии от Журки, и его порка отцом (за курение малолетним шалопаем), причём предупреждали заранее, не воспринимается однозначно как негативный педагогический приём... с другой стороны - отец, которого не было дома 3 года в глазах ребёнка однозначно предатель (никто мальчику не объяснил, почему отец ушёл), в связи с чем обида, а нарушенная телесная неприкосновенность вызвала страх, переходящий в отвращение , вообщем, хуже не придумаешь ... а виновата мать, она-то была в курсе,, и контакты в мужем не теряла, ну почему не объяснить сыну заранее, а не подставить их друг перед другом ?
полная версия страницы