Форум » Рассказы, написанные посетителями нашего форума и авторами интернет-ресурсов. » Автор King21044. Маленькая история » Ответить
Автор King21044. Маленькая история
Guran: Маленькая история Автор King21044 Часть 1 Вообще-то это я была во всем виновата. Ну, может быть, не во всем, но началось всё с меня и моего дурацкого любопытства. В секретер к Тёмке мне лазать было нельзя, но я всё равно лазала. Он об этом знал, ругался, даже грозился меня поколотить, но дело до этого не доходило. В секретере ничего особенно интересного не было, брат, как узнал, что я там регулярно роюсь, всё важное заныкал, оставил только учебники с тетрадями. В них я тоже заглядывала, но это было, конечно, не то. Другое дело — коробка. Коробку из-под кроссовок брат хранил под кроватью в дальнем углу, — дурачок, думал я не найду, — а в коробке прятал всё, что не предназначалось для моих глаз и рук: перочинный нож, который он выменял у Кольки Беспалова на блок жевачек, стреляные гильзы и один целый патрон, ручку, которая пишет пятью разными пастами (он ею очень дорожил, а я бы сломала), лохматый теннисный мячик, круглый как галька камушек янтаря, сигареты в мятой пачке (Тёмка вообще-то не курил, я ни разу не видела), коробок охотничьих спичек с толстыми разноцветными головками и фотографию совсем голой женщины. Там было много чего еще, ассортимент постоянно менялся, что-то из коробки исчезало, что-то появлялось. Например, маленький трупик воробья провел в ней всего дня три, и пачка китайских петард тоже в секретном месте не задержалась, а как исчезла, Тёма ходил с перевязанным пальцем. В общем, это было замечательное собрание мальчишечьих тайн, которое меня так и манило. Когда брата дома не было, и мне становилось скучно, или просто под настроение, я забиралась под его кровать и беззастенчиво рылась в его секретах. Мне было простительно. Мне было семь. Тёме одиннадцать. В тот роковой день я тоже сунула нос в Тёмину коробку с целью провести основательную ревизию, — как-никак больше недели уже его секреты оставались без моего внимания, — открыла крышку, и из-под неё вдруг вылетел целый ворох мятых купюр. Не знаю, сколько там было денег, мне показалось, что ужасно много — целая куча! Брат потом сказал, что накопил по тому курсу долларов тридцать, при средней зарплате в нашем городке под две сотни — не так уж плохо для пацана. Помню, что я ужасно испугалась, просто до дрожи! Даже разревелась прямо там в пыли под кроватью. Не знаю, что меня так испугало, скорее всего просто вид больших денег. Семья у нас была мягко говоря небогатая, как и большинство знакомых и соседей, к деньгам у нас относились с пиететом. Никаких карманных денег у меня не бывало отродясь, у Тёмы если и были — какие-нибудь копейки, может быть что-то отец и давал, но точно не столько! Это я решила, что Тёмка их украл — никаких других мыслей, откуда у него столько денег, мне в голову не пришло, и выходит, что и отца этой идеей тоже заразила я. Папа потом, правда, говорил, что сам должен был во всем разобраться, и я здесь ни при чем, но это я выбежала его встречать с обеда вся в расстройстве со словами: «папа, Тёма кучу денег украл». В любой семейной драме, если она начинается с конфликта, всегда можно отследить ту первую искру, от которой всё загорелось: неосторожно брошенное слово, плохой поступок, несправедливость — то, с чего всё началось. Так вот, началось всё не с этих моих слов. Отец мне попросту не поверил, даже, помню, рассмеялся: «Кучу денег, говоришь? Пойдем посмотрим, посчитаем». Когда я его привела в нашу с Тёмой спальню, он смеяться перестал. — Это Тёмины вещи? — отец подошел к постели, на которой я оставила коробку с ворохом банкнот сверху. — Откуда они у тебя? Пришлось объяснить откуда. Тут-то до меня и стало доходить, что я что-то не то сделала. Мы с братом друг на друга отцу никогда не стучали, не приходилось, видимо, из-за разницы в возрасте, а может быть, не ябедничали, потому что жили без мамы, и, если что, перед отцом некому было за нас заступиться. Так и держались вместе, прикрывали друг дружку даже, и тут я такое отколола. Не со зла, конечно, а по глупости. Отец подержал в руках коробку, потрогал пачку засаленных купюр, посмотрел на меня с сомнением. — Пошли-ка обедать, мышонок. Про отца мы с Тёмкой точно знали — он не злой и не строгий, если его не бесить. Если довести, то да — мог и сорваться: накричать, поставить в угол, даже отшлепать (такое случалось редко, но случалось), впрочем, нас с братом он любил, палку не перегибал, несправедливости мы от него не видели. За столом я то и дело поглядывала на отца, пытаясь по глазам прочитать его реакцию и понять, что будет дальше. Задницей я уже чувствовала, что развязала мешок с бедой, точнее открыла с ней коробку, но сама беда еще не стряслась, и я прикидывала шансы всё исправить пока не поздно. Ел папа молча, смотрел или перед собой, или в тарелку, не шутил, не подмигивал, как обычно. С другой стороны и не ругался, и не хмурился. Я ерзала на стуле, мучаясь от неопределенности. Сердится папа на брата или нет? А есть за что? Если Тёма деньги украл — это плохо, потому что воровать плохо. Но ведь деньги — это хорошо! Если он ограбил банк, например, то мы теперь богатые, это же здорово! Такие были времена, что понятия о добре и зле перестали были абсолютными, границы между ними несколько размылись, и даже мне, сопле, было понятно, что в вопросе денег, в том числе чужих, не всё так однозначно. Я решилась и катнула пробный шар: — Пап, а как ты думаешь, откуда у Тёмки столько денег? — Не знаю. — Отец не поднимал взгляд. — А мы теперь богаты? — Нет. Разговор не клеился. Я сдаваться не собиралась и продумывала следующий вопрос, но отец меня опередил: — Где твой брат болтается, скажи на милость? Я пожала плечами. — Болтается где-то. — Вы после школы сразу домой пошли? — Сразу. Он меня с продленки забрал и побежали домой. Тёмка рюкзак кинул и удрал, а я дома осталась, тебя ждала. — И часто он так убегает? — Да каждый день почти. А что такого? — мне в поведении брата ничего подозрительным не казалось. После школы мы шли домой, Тёмка грел обед, — самой мне запрещалось брать спички и зажигать газ, — заставлял меня есть суп, а сам хватал бутерброды и убегал. Конечно, узнай папа, что он кусовничает, ему бы это не понравилось, но я брата не выдала. Гулять Тёмке не запрещалось, дома он сидел только наказанный (да и то не всегда), до вечера убегал куда-то с друзьями. Отец убрал грязную посуду в мойку, вытер со стола и пошел в большую комнату, которая у нас была и холлом, и гостиной, и папиной спальней. Я ходила за ним хвостом. Там папа достал из серванта семейную заначку: жестяную банку из-под каких-то сластей, пересчитал её содержимое. Даже мне несмышленой стало понятно, что в папиной пачке денег больше, чем в Тёмкиной коробке. — Мышонок, ты отсюда ничего не брала? — Нет. Зачем? — мне, наивной душе, и правда деньги были ни к чему. — Ну, мало ли. Может, поиграть? Я затрясла головой. — Прости. Это я уже хватаюсь за соломинку. В папиных словах я ничего не поняла: ни почему он извиняется, ни про соломинку. День дальше шел своим чередом, я сделала на кухне свои немногочисленные уроки, поиграла на полу в большой комнате. Удивительное свойство детской психики: отвлекаться от проблем при любой возможности. Хоть я и вздрагивала, заходя в нашу с братом спальню при виде лежащей на кровати коробки, но мне стало казаться, что это какая-то взрослая проблема, которая ни меня, ни Тёмку не касается. Папа на кухне возился с ужином, что-то бубнил телевизор. Маленькое затишье в грозу между вспышкой молнии и громом. Тёмка вернулся, когда за окном стало темнеть. Дверь щелкнула, он вбежал в прихожую взъерошенный и чем-то довольный, скинул куртку, грязные кроссовки, крикнул: «курицу жарите?» и побежал на кухню. — Артем, надо поговорить. — Папа взял его за плечо и повел в спальню. Меня не звали, но я все равно с ними увязалась. В спальне брат увидел свою коробку и обомлел. — Откуда деньги? — отец сел на постель рядом с коробкой, сгреб купюры в кулак. Тёма молчал. — Откуда? Я выскочила из комнаты в коридор, таким строгим оказался папин тон и крутила головой, переводя взгляд с отца на Тёмку и обратно. Мне совсем не понравилось, что брат ничего не говорит. Он молчал так, словно был виноват, и мне стало страшно. Отец стал считать купюры, но бросил их на кровать. Вытряхнул все из коробки — там денег уже не было, но Тёмкины сокровища разлетелись по смятому покрывалу. Вот он — гром, поняла я, вот она, беда. У Тёмки по щеке поползла слеза. — Откуда деньги? — рявкнул отец. — Оттуда? — он кивнул головой в сторону нашей «гостиной». — Я не воровал! — Темка затряс головой. — Тогда откуда?! Что за тайна такая?! Никогда еще папа не кричал ни на кого из нас так, как тогда на брата. Потом я поняла, почему Тёма молчал — язык от страха отнялся. — На работе тянут и тянут, несут всё, что не прибито! Всё кругом стырено, всё продано и перепродано! И дома еще! Как ты посмел? Как ты у своей же семьи посмел?! Я ни слова не поняла, но тоже расплакалась и от страха, и с братом за компанию — таким страшным казался отец. — Я не брал! — Тёмка бормотал сквозь слёзы, утирал мокрый нос рукой, — это мои... Папа как будто успокоился. Он сидел, тёр лицо руками, будто спросонья. Потом встал и тихо сказал Тёмке: «Пошли, поговорим». Тёмка поплелся первым, отец вышел следом, увидел мои слезы и кивнул в спальню: — Ты посиди здесь, мышонок, ладно? У нас взрослый разговор. Часть 2 Тёмка плелся, повесив голову, отец шел за ним, как конвоир. Дверь в гостиную папа закрыл, и тут меня затрясло. Я поняла, что случилось что-то очень плохое, и что виновата в этом я, не надо было мне, дуре, лезть в Тёмины секреты. Ну были у него деньги, и чёрт бы с ними, а теперь и Тёма на меня разозлится, что я в коробке рылась, и папа на него рассердился за что-то. Мысль, что отец мог решить, будто брат украл деньги из семейной заначки, мне даже в голову не приходила. Отец никогда нас всерьез не бил, я даже не представляла, что такое может случиться. Угрожать — угрожал, и меня, и Тёмку пугал ремнем, мог отшлепать, но больше символически. Так что, устраиваясь возле дверной щели, я собиралась подсмотреть и подслушать тот самый «взрослый разговор», который не для моих ушей. Щель между косяком и старой дверью была приличная — палец проходил. Всю комнату сквозь неё видно не было, но папин диван и край окна были как на ладони. Брат сидел на диване всхлипывая и вытирая нос, папа стоял прямо напротив окна, мне было видно только его силуэт. Говорили они тихо, слышно было еле-еле. — Ты можешь мне объяснить зачем? Мы же одна семья! Я же горбачусь на работе этой треклятой, чтобы вас вытянуть! — басил отец. На Тёму мне смотреть было жалко, он глядел на отца снизу вверх такими глазами, что внутри все сжималось. — Ты же видишь сам, как мы живем! Концы с концами еле сводим. Ты не такой уже маленький, чтобы не понимать! Я даже знать не хочу, на что это... — отец, кажется, понял, что опять кричит и стал говорить тише, — как ты посмел? Тёма всё повторял: «Я не крал». — Где ты их взял в таком случае? — Я не воровал. Это мои. — Еще и врешь? — сказано это было совсем спокойно и даже устало, и я решила, что всё, взрослый разговор закончен, папа брата отругал, тот поплакал, и теперь разойдутся. — Ну и всё тогда. Слова кончились. — Папа встал напротив двери и заслонил мне весь обзор, что они там дальше делали, было не видно, только доносилась какая-то возня. Тёмка всхлипывал, что-то шуршало и позвякивало, отец сказал: «трусы тоже». Я сидела под дверью, ждала, когда они уже выйдут — есть хотелось, жареной курицей пахло на всю квартиру, — что там можно делать так долго, я не понимала. Потом из-за двери послышались звонкие хлопки, будто ковер выбивали, я уже хотела встать и уйти на кухню, но тут раздался какой-то писк, а потом Тёмка заплакал. Он вообще-то редко это делал при мне, я уже и отвыкла, и вдруг так горько, навзрыд. И тут до меня дошло. Сама поражаюсь, с какой яростью я тогда влетела к ним в комнату. Благо дверь была не заперта, а то я бы, наверное, её выломала. Тёмка лежал на диване со спущенными до колен штанами, а отец стоял с ремнем в руке, и лицо у него было такое, словно болели все зубы разом. Я кинулась на него и помню всё повторяла: «ты что!», «не смей!», «ты что!». Папа меня обнял за плечи и притянул к себе, а я колотила его крошечными своими кулачками. — Мы с Дюшей вдвоем, — брат сквозь слезы начал рассказывать, а мы с отцом даже не сразу услышали, — мы металлолом сдавали. — Какой металлолом? — отец уже бросил ремень на ковер, повернулся ко мне, я тянула его за свитер, видимо, хотела порвать, ревела и рычала, а папа держал меня за руки, — подожди, мышонок! Какой еще металлолом? — Цветной! — Тёмка говорил прерывисто, всхлипывая через слово, — мы штуку одну нашли, медную, за неё сразу пятьсот рублей дали. Мы стали собирать. Трубки всякие. Обрезки. — Почему сразу не сказал? — папа наконец отцепил меня от своего свитера, я села на пол напротив дивана. Попа у Тёмы была вся в красных полосах, я такого никогда не видела. Брат одной рукой прикрывал голое тело, а другой натягивал трусы. — Потому что собираем по помойкам! И возле автомастерской, за гаражами. Дюше сказали, чтобы он туда не совался, а то накажут. — Что за ерунда, почему ты мне сразу не сказал, Артем? — папа как будто снова стал сердиться, и я тут же вскочила ему наперерез. — Ты бы тоже мне не разрешил! — Тёма справился с трусами и теперь натягивал джинсы. — А я хотел вам с Анькой на подарки. Отец молчал ужасно долго. Брат натянул штаны, лежал теперь, уткнувшись носом в диванную подушку, и даже реветь перестал, только вздыхал как-то странно. Я схватила с пола ремень и отбежала с ним подальше. — Мышонок, пойди выключи газ под сковородкой. — Попросил папа. — Никуда я не уйду! — я замотала головой. — Ну, пойдем вместе. Папа всё-таки вывел меня из комнаты, выключил на кухне плиту. В спальне усадил на кровать, — ремень я так и держала за спиной, и отдавать не собиралась. — Ты, пожалуйста, собери всё аккуратно в Тёмину коробку, ладно? Всё-всё, и деньги тоже. — Попросил папа. — И коробку убери туда, где она была, хорошо? Я надулась, но согласно кивнула. — А ты куда? — Нужно нам с Артёмом объясниться. — Опять взрослый разговор? — я вскочила. — Нет уж, ты останься здесь. Нам с тобой теперь надо всё исправить: ты вещи Тёмины обратно сложи, а я пойду извиняться. — Без ремня? — уточнила я. — Без ремня. — Папа грустно улыбнулся. В дверях он обернулся, поколебался немного, — только, знаешь, дай-ка мне сигареты, а всё остальное верни как было на место. Я металась как челнок между нашей спальней и большой комнатой. Сокровища Тёмкины укладывала обратно в коробку и бегала подслушивать. Говорил в основном отец, мне плохо было слышно о чем, он сидел на полу возле дивана, на котором брат так и лежал пластом, и повторял «почему не сказал?», «почему?», «дурак». Коробку я сунула на место и стала ждать развязки: пора было ужинать. Через какое-то время Тёма скользнул в ванную, потом, не глядя на меня, в спальню. Папа пошел за ним, но вернулся один. Ужинали мы вдвоем, брат из спальни не вышел. Папа сидел хмурый. — А Тёма с нами есть не будет? — я возила по тарелке вареную картофелину. — Он потом поест. — Он наказан? — Нет, мышонок, он не наказан. Просто он не хочет сейчас с нами кушать. — Он обиделся? — догадалась я. — Думаю, да. — Вздохнул папа. — Это потому, что ты его ремнем! Я теперь тоже на тебя обижусь! — моя доля ответственности жгла мне душу, и я хотела поскорей её спихнуть. — Тебе-то за что на меня обижаться? — удивился отец. — За Тёмку! — Хватит с меня Тёминой обиды. Её бы разгрести. — Отец выглядел расстроенным, — давай отложим Тёме курочки. Что он больше любит? — Ножку! — Отложим ножку. После ужина я заглянула в спальню: брат лежал под одеялом, отвернувшись к стенке. Мне стало любопытно, никогда он так рано не укладывался. — Пап, Тёма уже спит? — Нет, не спит. А вот тебе пора. Давай-ка мыться и в постель! Из ванной я выскочила как могла быстро, мне хотелось узнать, о чем отец с братом без меня говорят. Папа сидел на его кровати, перебирал на Тёмином затылке волосы: — А если там химия какая-нибудь? Ты подумал? Брат молчал. — А если радиация? Черт знает, что они туда выбрасывают, какую дрянь, а вы, дурачьё, ковыряете. Я юркнула под одеяло и грела уши. — Тём? Дурацкая затея все равно. — Шептал папа. Брат буркнул в подушку что-то, но я не расслышала. — Попа заживёт, а здоровье не вернёшь. Вырастет вторая голова, будешь знать! За окном голые ветки скребли в окно. Дождь пошел — капли стучали по карнизу. — Тём? Чего молчать было, а? Вот, что я должен был подумать? — папа наклонился над его лохматой головой, — простишь? Я напряглась, привстала. Слышно было, как они оба дышат: Тёма сопел в подушку, отец вздыхал. Брат молчал. Папа чмокнул его в затылок: — Спокойной ночи. Меня отец тоже обнял перед сном, поцеловал, пожелал приятных снов. Потом в гостиной заскрипел диван — он готовил себе постель. Потом стало тихо. Я ворочалась. Мне не давали спать три вопроса: больно ли Тёмке, какой подарок он хотел мне купить и кто та женщина на фотографии. Папа никогда не наказывал меня слишком строго: даже когда шлёпал ладонью, было терпимо, но брату явно пришлось хуже, раз дошло до слёз. Тёмка был вообще-то не из плаксивых. Любопытство меня распирало, я уже собралась прыгнуть к брату на кровать и всё уточнить, но он вдруг сам завозился и вылез из-под одеяла. — Тёмка, ты на меня обиделся? — зашипела я. — Обиделся. — Брат ходил по спальне, в темноте сверкали его белые трусы и майка. — Прости меня, пожалуйста, Тёма! Я дура, я не хотела, чтобы все так вышло, честно! — Ладно. — Тёма одевался. — Ты куда? — Слушай, мышонок, ты не знаешь, где моя старая куртка, не здесь? — брат тихонько открыл дверь в кладовку. — Я не знаю. Зачем тебе? — Не хочу в прихожей шуметь, отец проснется. — Куда ты собрался? — я вскочила и схватила его за руку. Брат помолчал. Поправил ворот на свитере, чтобы шерсть не касалась голой шеи. Потупился: — Я ухожу. — Куда? — не поняла я, но на всякий случай вцепилась покрепче. — Совсем ухожу. Из дома. Не шуми! Легко сказать «не шуми», я от таких новостей подпрыгнула: — Тёма, миленький, ну, прости! Ну, не уходи, пожалуйста! Куда ты пойдешь? — Да уж есть места! — буркнул брат. — К кому? — Не знаю. Отвяжись! — Я закричу, я отца разбужу! — Попробуй только! Я тебя задушу, слышишь? Задушу! — Тёма закрыл мне ладонью рот. — Тихо! Я все равно уйду! Я ревела и слюнявила Тёмке ладонь. — Да тихо ты! Я, может быть, не навсегда уйду, слышишь? — брат прижал меня к себе и вытер ладонь о мою майку. — А когда ты вернёшься? — я обнимала его в ответ. — Не знаю. — Тёма, я закричу, не уходи! — Если отцу скажешь, я тебя убью, поняла? Вернусь и убью, клянусь! — брат вылез из моих объятий, — ладно, я может быть ещё вернусь и тебе принесу что-нибудь. — Что? — Не знаю. — Подарок? — Да! Так что молчи. Это в твоих интересах. — Тёмка меня обнял на прощанье и крадучись пошел в прихожую. Там он пошуршал немного, и щёлкнула дверь. Я подбежала к окну, забралась на подоконник. Мы жили на первом этаже, окно выходило на угол двора, из него всегда было видно всех, кто уходит и приходит. Я прилипла к стеклу, высматривая в темноте брата. Наконец, в жёлтом круге света от фонаря мелькнула его синяя куртка с полосой на капюшоне, Тёма обернулся и побежал куда-то в темноту. Я спрыгнула с подоконника, прошлась по нашей комнате, решая, что делать: наверняка брат меня обманул, никакого подарка он не принесет. И брата я теперь больше не увижу! Куда он ушел среди ночи? У нас даже родни в городе не было. Я ничего не придумала и просто разревелась. Громко. Во весь голос.
Ответов - 7
Guran: Часть 3 Конечно мой громкий рёв отца разбудил. Он сам всё понял, когда вбежал в нашу спальню и увидел пустую Тёмкину постель. Пометался по квартире, собираясь, спросил у меня: «Давно он ушел?», но я рыдала и ничего толком сказать не могла, только показывала пальцем в сторону пустырей, куда в ночи удрал Тёмка. Отец, ругаясь и переворачивая всё вверх дном, бегал по дому, искал фонарик и ещё что-то. Я прощалась мысленно с братом и подарком, который он собирался мне купить. — Мышонок, где мой ремень, черт возьми? Куда ты его дела? — Я не отдам! — Да не буду я его пороть! Я его пальцем не трону! — отец взял меня за плечи и легонько потряс, — Отдай ремень, детка, с меня штаны спадают, как мне без штанов брата твоего искать? Я нехотя согласилась и выудила ремень из щели между стеной и своей кроватью. Папа подпоясался. — Вот что, ложись-ка ты спать. Утром проснешься, а Тёма уже на соседней кровати дрыхнет! — папа взял меня на руки и уложил в постель. — Ты его найдешь? — Найду. — А если не найдешь? — Найду! Ты спать будешь? — папа накрыл меня одеялом. — Нет. — Спи, пожалуйста. Я скоро. Мы скоро! Отец ушел, и я тут же вскочила. Залезла на подоконник, посмотрела, как он рысью побежал через двор и скрылся в темноте, в которой до этого исчез брат. У меня в жизни было несколько ярких моментов, когда я чётко понимала, что взрослею. Например, когда мне в девять лет удаляли гланды, я неделю провела в больнице, отца ко мне не пускали, и я впервые осталась один на один со страхом и болью. Или в седьмом классе, когда в нашу школу пришел Женька Кораблёв, и я поняла, что пропала. Или, когда Тёмка поступил в институт и уезжал учиться в большой город, а я первый раз увидела, как отец плачет. Или в семнадцать в одной постели с тем же Женькой Кораблевым, когда стало ясно, что детство больше не вернёшь. Вот и в ту ночь на подоконнике я первый раз почувствовала, как взрослею — пусть всего на несколько часов, но я точно стала старше. Это было не страшно, но ощущение было настолько ярким, что я запомнила. Оставаться дома одной, даже ночью, я не боялась, и темноты тоже не боялась, наверное, потому, что меня никто не пугал ни волками, ни чудовищами. Я посидела у окна, посмотрела в темноту апрельской ночи, помню, поразмышляла о том, что если брат домой не вернётся, то вещи в его коробке станут моими, что безусловно хорошо: и спичкам, и перочинному ножику, да и всему остальному я нашла бы применение; с другой стороны, жизнь без брата будет хуже. Сомневаюсь, что я всерьез задумывалась, люблю я Тёмку или нет, скорее интерес был корыстный: с братом всё-таки было веселей — он меня развлекал, когда бывало настроение, защищал меня (и перед папой тоже), не давал в обиду в школе и во дворе, от него «по наследству» мне переходили разные ништяки — и игрушки, и книжки, и даже велосипед. И ещё, для меня, как ни странно, многое значил его жизненный опыт и авторитет: некоторые вещи он объяснял так, как не объяснил бы никто другой, ему я могла задать те вопросы, которые стеснялась (или боялась) задать отцу. В общем, без Тёмы мне было бы хуже, так я рассудила в конце концов. Жёлтый круг от фонаря ползал по двору, дождь накрапывал, от батареи шел горячий воздух, глаза у меня закрывались. Я решила, что ждать и волноваться в постели удобней, чем на деревянном подоконнике, легла под одеяло и тут же уснула. Как рассказывал потом папа, Тёмку он нашел за гаражами — перепуганного, замёрзшего и заплаканного. Не сразу, конечно: пришлось походить, покричать, пошарахаться между ржавыми боксами, наверняка на голове у отца прибавилось за время поисков седых волос. Почему отец пошел искать его за гаражи? Потому что больше бежать было особенно некуда: городок маленький, парадные закрыты, до пристани далеко, да и делать там нечего, а гаражи Тёмку манили с раннего детства. Всё, что можно придумать гадкого, но интересного происходило именно за гаражами — старшие пацаны чинили там свои мопеды, там собирались местные гопники, те, кто только готовится гопником стать, и те, кто уже вышел из возраста. Все мужское население от шести до восемнадцати мерилось там силой, ловкостью, умом и, наверняка, чем-нибудь ещё. Это было место силы. Место, где мальчишка учился быть мужчиной, а мужчина мог опять стать ненадолго мальчишкой. И конечно брат знал там каждый закоулок, каждую щель — куда можно сунуться, где переждать ночь и непогоду, где скрыться от неприятностей. Папа тоже эти места знал, потому Тёмку и нашёл. Тёма, правда говорил по-другому: он добежал до самой пристани, обида гнала его и дальше, прочь из города, в походы и приключения, но у лодочной станции (которая тоже брата всегда влекла) болталась какая-то пьяная шантрапа, Тёмка их испугался и вернулся назад — в родные гаражи, там, под каким-то драным навесом устроился, раздумывая, как быть дальше, и не вернуться ли вообще домой. Так что это не папа его нашел, а он сам позволил себя найти. Как бы оно там ни было, а брат, слава богу, вернулся. Как папа уговорил Тёмку пойти домой, они оба не рассказывали, но утром, когда я проснулась, брат действительно спал на своей постели. Лежал он на животе, раскинув руки в стороны и дрых так, словно на нем неделю пахали — я с трудом его растолкала. — Чего тебе? — Тёмка явно не обрадовался, что я ни свет ни заря разбудила его в субботу. — Ты вернулся! — радовалась я. — Вернулся. — Буркнул брат и отвернулся к стенке. — Тём? Тёма? — я не отставала. — Ну что?! — Хорошо, что ты дома! Не нужен мне никакой подарок! Честное слово! — И не получишь! — Ты на меня злишься? — Не злюсь. Отстань! Дай поспать! Что вы оба заладили?! — брат накрылся одеялом с головой и засопел. Завтракали мы все вместе в почтительном молчании. Тёмка сердито грыз куриную ножку, которую мы с отцом для него оставили, я уныло ковыряла кашу, а папа пил кофе — он завтракать не любил. Молчание и неопределенность меня тяготили. — Так вы помирились? — мне хотелось прояснить ситуацию. Брат помрачнел и уткнулся глубже в тарелку. Папа смутился: — Нет, детка, мы ещё не помирились. Пока нет. — Отец бросил на Тему осторожный взгляд. — Но я уговорил Артема всё-таки пожить дома, с нами, пока он меня не простит. — Значит, это ты был неправ? — я решила расставить точки над «i». — Да, мышонок, это я был неправ. Сейчас я понимаю, как непросто отцу было сказать эти слова. Я знаю хороших людей, замечательных родителей, которые никогда не признаю́тся своим детям, что совершили ошибку. Есть какой-то врожденный механизм, который не даёт взрослым, неглупым людям признавать косяки перед своими детьми. Не знаю, что это — страх потерять авторитет или что-то другое, но я видела, как об эту стену ломаются жизни и детей, и родителей. Только годы спустя, уже сами будучи взрослыми, обзаведясь своими детьми, мы с братом поняли, как нам всё-таки повезло с отцом: при всех недостатках ему всегда хватало смелости и мудрости сказать: «Прости, я был неправ». Впрочем, это взрослый человек способен оценить силу простых слов и важность маленьких поступков. Мы с братом тогда на это особого внимания не обратили: брат, по-прежнему, сердился, я радовалась, что он дома и, что мою часть вины за случившееся, кажется, обнулили. После завтрака я помогла отцу с посудой, а потом пошла в гостиную смотреть мультики. Тёма был там, он сидел с книжкой на диване, поджав под себя ноги. — Что ты читаешь? — «Убить пересмешника». Брат поерзал, сидел он как-то криво. — Тём? — я плюхнулась на диван рядом. — Ну? — Тебе очень больно? — А ты как думаешь. — Больней, чем ладонью? — уточнила я. — Больней. Я не знала, что еще сказать. Спросить хотелось про многое, но Тёмка сидел насупившись, и во мне вдруг проснулась деликатность. Я поболтала ногами, полазала по дивану, заглянула Тёмке в книжку. Брат вздохнул: — Мультики тебе включить? — Я сама. — На самом деле мне хотелось поговорить с братом, но я видела, что он не в духе. Мультики галдели. Я смотрела в телек. Тёмка делал вид, что читает, но сам тоже поглядывал на экран. Из кухни пришел папа, устроился между нами, и я сразу сунулась к нему под бочок. Брат сидел в углу дивана, папа потихоньку двигался к нему поближе, подтаскивая за собой и меня, видимо хотел обнять его другой рукой. Тёмка вдруг вскочил, как ошпаренный, и выбежал из комнаты вон. Я взглянула брату вслед, потом на папу — тот вздохнул, нахмурился, покусал губу и обнял меня покрепче. Часть 4 Суббота началась уныло. Обычно мы с братом дома не рассиживались, тем более весной, но вдруг зарядил мелкий дождь и оттаявшая грязь во дворе превратилась в жидкие топи. Тёмка и в дрянную погоду дома не оставался, а с ним и я выскользнула бы, не смотря на папино недовольство, но в этот раз брат словно заболел: сидел в спальне на кровати то с книжкой, то с журналом о какой-то своей технике, то, — что совсем уже не лезло ни в какие ворота, — с учебником по истории. Я накручивала круги по квартире, мне было скучно. Душа моя тяготилась тлеющим семейным конфликтом, ничто не радовало: ни игрушки, ни мультики по телевизору. К брату я то и дело заглядывала, но он, казалось, и правда погрузился в чтение. Пару раз в спальню заходил отец, каждый раз, когда меня не было, и я ловила лишь обрывки разговоров: папа спрашивал, что Тёмка хочет на обед («все равно»), какой фильм будем смотреть вечером («смотрите, что хотите»). После обеда папа собирался по каким-то свои делам. Перед уходом он поймал Тёмку в коридоре, держал за плечи и о чем-то спрашивал на ухо, брат недовольно бубнил: «болит», «нет, не уйду», «не сбегу», «ладно». — Мышонок, ты брата сегодня не донимай, хорошо? — папа в прихожей взял меня на руки, — не беси его. — Я и не собиралась! — щека у отца была колючая, и я выворачивалась, — я только хотела, чтобы он повеселел. Сколь можно грустить и дуться? — Вот об этом я и говорю, не лезь к нему в душу. — Папа вздохнул и спустил меня на пол, — он имеет право дуться. — Он теперь таким всегда будет? — Надеюсь, что нет. Я что-нибудь придумаю. С уходом отца Тёма как будто оттаял: позвал меня смотреть кино. Мы немного поспорили, что включить, я хотела «Золушку», а брат «Терминатора», которого я боялась. Сошлись на «Кролике Роджере». Кино мы смотрели уже миллион раз, помнили наизусть. В середине фильма я вдруг выпалила: — Папа из твоей коробки только сигареты забрал, а всё остальное я назад сложила. Я ничего не брала, честно-честно! Тёма опять помрачнел. — Тёмочка, — я забралась ногами на диван и вилась вокруг брата лисой, — ты на меня не сердись, пожалуйста. Я больше в твои вещи никогда не полезу. Никогда-никогда. Брат хмыкнул и выключил телек. — Я ведь не думала, что всё так кончится. — Я обняла Тёмку за шею, — Хочешь, я теперь тоже на папу рассержусь? Хочешь? — Мышонок, — Тёма выпутался из моих объятий, — принеси мою коробку, а? Я напряглась: — Зачем? — Принеси. Брат тогда подарил мне многое из своих сокровищ: кусочек янтаря и брелок в виде глобуса, кроличью лапку и монету с иностранной надписью, несколько цветных стеклянных шариков и чёрта, сплетенного из трубочек от капельницы. Ножик он оставил себе и спички тоже, но пообещал, что потом покажет, как они горят. Фотографию с голой женщиной я долго разглядывала: — А кто это, ты знаешь? — Не знаю, просто какая-то тётка. — Тёма пожал плечами. — А зачем она тебе? — женщина на фотографии глядела прямо в камеру вызывающим и дразнящим взглядом, словно даже гордясь тем, что её сняли в постели голой. — Я пока не знаю. Колька сказал бери, пусть полежит, потом пригодится. Вот я и храню. — А пока не пригодилась? — уточнила я. — Пока нет. — Тёма помялся. — Может, потом. Деньгами брат не поделился, да мне и не надо было. Я сцапала своё богатство и сложила в банку из-под кофе, прятать её смысла не было, и я до лучших времён убрала банку в шкаф. Тёма свою коробку сунул обратно под кровать, теперь выходило, что секретов у нас друг от друга не стало. Ещё вчера вечером я всерьез (настолько, насколько может быть серьёзен семилетний ребенок) прикидывала жизнь без старшего брата — её плюсы и минусы, а теперь кинулась ему на шею и висела так долго, что Тёмка стал сердиться. Папа вернулся вечером. Мы поужинали. Тёма опять ушел читать, мы с отцом устроились в гостиной перед телевизором, смотрели «Белоснежку». Отец сидел как на иголках, меня чуть не током било от его напряженных нервов. Несколько раз он бегал на кухню, но ничего не приносил, я догадалась, что он просто заглядывал в спальню к Тёме. Наконец, когда он подскочил в очередной раз, я решила поделиться новостью: — Пап, а мы с Тёмой помирились! Он больше на меня не сердится! — Вот как? Чудесно, мышонок, только он на тебя и не сердился, наверное. — Может, и нет. Только и тебе хорошо бы с ним помириться! — Хорошо бы, детка. Очень бы хорошо. — Ты уж постарайся! А то время идёт, — учила я, — мы так все выходные кислыми просидим. — Кислыми? — удивился папа. — Ну, такими. — Я скорчила унылую рожицу. — Я постараюсь, малыш. Только, думаю, твой брат так легко меня не простит, я здорово его обидел. — Папа вздохнул. — Ты его не знаешь, он отходчивый! — рассказывала я, — он мне кучу всего сегодня подарил! И просто так! Он очень хороший! Я надеялась, что мои слова папу подбодрят, но он только больше погрустнел, словно я его расстроила. — Почему ты сейчас не пойдешь и с Тёмой не помиришься? — я не понимала, чего отец ждет. Мне казалось, это так просто — пойти и помириться. — Детка. Мне нужно подобрать нужные слова. — Скажи, что ты его любишь и просишь прощения! — подсказала я. — Обязательно. Но этого мало. Нужно еще что-то. Больше мы на эту тему не говорили. Принц поцеловал Белоснежку, та очнулась, и они под пение птиц и зверей уехали во дворец, чтобы жить долго и счастливо. История настроила меня на оптимистичный лад, и я решила, что как только папа подберет нужные слова, они с Тёмкой помирятся и всё будет хорошо. Мы все будем жить долго и счастливо. *** Следующим утром во время завтрака тучи разошлись, небо посветлело, атмосфера будто бы слегка разрядилась. На завтрак был омлет, — Тёмкин любимый, — брат сказал папе спасибо и даже похвалил завтрак. Отец просиял. Воскресенье — это особый день, последний выходной, из него хочется выжать максимум радости и отдыха перед поганым понедельником, и в моих планах точно не было скучать дома и томится в ожидании, когда мужики наконец помирятся, и все станет как прежде. Я уже готова была сама начать их мирить, но папа спутал мне все планы. Во-первых, ему нужно было срочно куда-то уйти, а, во-вторых, он потребовал, чтобы мы его дождались дома. Тёма равнодушно пожал плечами и ушел смотреть телек, я возопила от несправедливости, но папа сказал: «всего часик», и я покорно поплелась вслед за братом. Не помню, что мы смотрели. Папа вернулся быстро. Он сел на диван рядом с Тёмой, обхватил его так, что тому было не вырваться. Брат подрыгался немного, пошипел: «Отпусти!», отец сказал: «Не пущу» и зарылся носом в Тёмкины волосы. — Послушай, сынок, — папа держал брата крепко за плечи, — батя у тебе живой человек, а живые люди ошибаются. Иногда сильно ошибаются, вот как я. Ты уж прости своего отца непутевого! Прости, пожалуйста! Я тебя очень люблю, Артём, у меня дороже вас с Анютой никого нет! Тёмка больше не вырывался, прижался к отцу и сопел. — Мышонок, — папа мне подмигнул, — а что это у тебя с руками? — У меня? — я удивилась и осмотрела свои лапки. — Почему у тебя пальчики такие кривые? На тебя, что «Щекотун» напал? Тут я подыграла: — Да, напал! Страсть, как щекотать хочется! Отец повалил Тёмку на диван и растянул в струнку. Я села брату на ноги верхом, а папа сцепил ему руки над головой и задрал футболку. Тёмка сквозь смех ругался и выкручивался, но куда там — с нами двоими ему было не совладать. Я щекотала ему тощие бока и приговаривала: «смейся-смейся, выгоняй хандру!», брат фыркал и брыкался. В «Щекотуна» мы играли часто, то на меня он нападал, то на брата, а то на отца. Тёмины слабые места я знала, подмышками брат еще терпел, а вот когда я стала чесать ему голый животик, он занемог — согнулся пополам и завизжал истошно. — Ну что, мышонок, как думаешь, он повеселел? — отец прижимал брата к себе, не давая уползти. — Повеселел! — Принеси тогда, пожалуйста, пакет из прихожей! Там, под куртками, на вешалке. Я метнулась. Пока я шарила под одеждой в поисках мешка, папа внушал что-то Тёмке на ухо, а когда вернулась, брат опять улыбался. В пакете оказалась коробка с мобильным телефоном. Нокия 3310 в сером корпусе. Мы с братом потеряли дар речи. Это был нелепый подарок. Абсурдный даже. Наверное, поэтому он и сработал. Как и все семьи, живущие едва-едва над чертой бедности, мы привыкли к подаркам практичным: новый спортивный костюм, кроссовки, школьный ранец, шерстяные носки. Нам всем не помешал бы новый холодильник, хорошо было бы обновить гардеробы, пусть в том же секонд-хэнде, поход к стоматологу каждый раз пробивал брешь в кошельке, мы мечтали о пластиковых окнах и каждый год заклеивали старые рамы бумагой. У отца было две мечты: свозить нас на море и купить подержанную машину и для работы, и чтобы свозить нас на море. Да мало ли было дыр в семейном бюджете! И вдруг — телефон. Это был не подарок, это был жест. Тёмка светился от счастья, и недоверчиво крутил в руках трубку: — Кому же я буду звонить? — Для начала мне на работу, если понадобится. Домой. У кого-нибудь из друзей рано или поздно появятся мобилки. Да мало ли! — отец махнул рукой. Брат держал телефон двумя руками, словно боялся выронить, или что он вдруг исчезнет. Обвел нас с отцом полными восторга глазами и ткнулся лбом папе в грудь. Тот обхватил его и прижал к себе. Они долго молчали, потом Тёмка вскочил и убежал в спальню. Вернулся он со своими деньгами и сунул их отцу. Тот замотал головой, но брат не отставал, говорил: «Это же все равно для всех!». Брат берег мобилку как зеницу ока. Даже для взрослого эта вещь была дорогой и неоправданной: связь в нашем городке работала через пень-колоду, телефон не ловил в магазинах, в школе и даже дома не везде. На связь уходили все Тёмкины карманные деньги, да и их не хватало. Но это было невероятно круто. Это была статусная вещь. Только через два года телефон перешел от Тёмы сперва к отцу, а потом, еще через пару лет уже ко мне. А на море в том году мы все-таки съездили. Примечания: По-хорошему, эту историю надо бы рассказать второй раз. Теперь от лица Тёмы) https://ficbook.net/readfic/11976116#part_content
allenax: King21044 пишет: По-хорошему, эту историю надо бы рассказать второй раз. Теперь от лица Тёмы) А кстати, да это был бы интересный литературный эксперимент! Если автор, конечно их любит?
louisxiv: Классно написано! Что-то прям внутри колыхнулось.
allenax: Уверен, что этот рассказ - это чьи-то воспоминания, какого-то реального человека, потому что сочинить такое невозможно! Можно попросить автора черкнуть несколько строк о истории написания данного рассказа?
Sakh: Ох, сколько ошибок совершают хорошие в принципе люди ... - сестра, вот зачем по чужим вещам лазить? Рассказала все отцу (хотя я и не считаю это доносительством, т.к. она не хотела сделать плохо брату, скорее она испугалась); - брат, не нашёл слов все сразу объяснить отцу, причём и ремня получил, за то что не рассказал, а не за сам проступок (которого и не было), а вот ночной побег для ребенка явно лишнее ... - отец, допустил, что усомнился в родном сыне, без повода, наличие каких-то денег, это ещё не повод, опять же, помнить нужно, сколько дома припасено и не наводить напраслину на мальчика ... не смог поговорить с сыном и схватился за ремень ... но смог попросить прощения и исправить ситуацию
Guran: allenax пишет: Уверен, что этот рассказ - это чьи-то воспоминания, какого-то реального человека, потому что сочинить такое невозможно! Можно попросить автора черкнуть несколько строк о истории написания данного рассказа? 12 часов и 31 минуту назад King21044 пишет: Ну, формат "Взрослая героиня вспоминает детство с отцом и старшим братом" понятно откуда — "Убить пересмешника")) А все остальное — выдуманная история, конечно. Если бы авторы не умели выдумывать истории, они бы ничего не писали))
Guran: Sakh пишет: Ох, сколько ошибок совершают хорошие в принципе люди ... 2 часа и 39 минут назад King21044 пишет: Там есть вторая часть. От лица Темки)) «За гаражами» называется )
полная версия страницы