Форум » Рассказы, написанные посетителями нашего форума и авторами интернет-ресурсов. » Ну, пожалуйста, поверь мне! » Ответить
Ну, пожалуйста, поверь мне!
irra: Хочу предупредить: рассказ тяжёлый и абсолютно нетематический, но он не мог остаться ненаписанным, поскольку завершает трилогию о Хрупкости. Любые совпадения случайны. ………………………………………………………………………………………………… Мягкий графит легко скользил по гладкому листу, и, как всегда, магия линий в штриховке завораживала Максима. Карандаш в его тонких пальцах словно улавливал настроение, и учебный рисунок, заданный в художественной школе, наполнялся неповторимым смыслом. Внезапно дверь открылась – и вошёл отец, сразу заполнив своей крупной фигурой маленькую комнату на мансарде. Максим вздрогнул от неожиданности и вскочил, неловко зацепив край листа и разорвав его до половины. Потемневшими от страха глазами мальчик смотрел на отца, пытаясь вспомнить все детали прошедшего дня, в котором, видимо, было что-то, за что сейчас он будет наказан: отец всегда поднимался в его комнату только для этого. Последний раз – полгода назад. Тогда Максиму исполнилось тринадцать, и он перешёл в другой – уже почти взрослый, с выездными выставками, обязательным использованием профессиональных материалов – класс художественной школы. Отец не одобрял такое увлечение, считая, что мальчику больше подходит спорт или техника, однако не препятствовал. Когда Максим впервые вместе с мастером и ребятами из школы попал в художественный салон, он словно увидел бесконечные миры, которые можно создать этим разнообразием красок, грунтовок, графитовых карандашей. Как он проклинал потом тот миг, когда решился взять у отца деньги и, в одиночку съездив в центр города, купил две коробки пастели. «Не в деньгах дело, – говорил отец, сидя на стуле в этой мансардной комнате, – это кража, сын. Ты мог попросить – разве б я тебе отказал? Это обман: ты взял тайком. Это нарушение запрета: ты не должен один выезжать из посёлка». Максим чувствовал себя преступником, не знал, куда спрятать газа от полыхающего красным стыда. До мельчайших подробностей он помнил, как отдавал дрожащими руками сдачу, расстёгивал джинсы, спуская их вместе с трусами до колен, помнил каждую секунду самой строгой в его жизни порки. Он долго терпел, потом кричал, плакал, но впервые ни о чём не просил. Вообще-то отец наказывал Максима ремнём не так уж часто – и всегда за дело. Самая первая порка была в четыре года, когда малыш устроил истерику в магазине игрушек. Потом, сидя в детском кресле автомобиля, Максим уже не ревел, а только всхлипывал, чувствуя какую-то неуловимую перемену в отце. Дома он был раздет снизу, уложен на кровать и выпорот. Те давние десять стежков отцовским ремнём были несильными, но Максим сразу заплакал, заколотил ногами, попытался вырваться, но отец, крепко и одновременно мягко придерживая мальчика за спину, неумолимо наносил удары по быстро краснеющей ребячьей коже. После порки он молча вышел из комнаты, а Максим ещё долго не мог подавить глубокие судорожные всхлипы. Уже успокоившись, мальчик слышал доносившиеся с первого этажа голоса родителей, потом в комнату вошла мама – её глаза были красные и вспухшие, – укрыла Максима одеялом, напоила чем-то тёплым и сладким. Позже, когда он почти засыпал, в комнату вошёл отец, сел рядом и взял в свою большую руку маленькую горячую ладошку сына. Максим повернулся к нему и, блестя глазами, в которых лишь недавно высохли слёзы, тихо спросил: – Папа, ты меня любишь? – Конечно, малыш, я тебя очень люблю! – А почему тогда бьёшь? – Я не бью, – голос отца слегка дрогнул, – я тебя наказал, потому что ты плохо себя вёл. С того раза перед каждой поркой отец немногословно, но весомо объяснял, в чём провинился Максим и почему он должен быть наказан. Спрашивал: «Ты согласен?» И только после тихого «да» приказывал спускать штаны и ложиться на кровать. За все годы Максим так и не смог привыкнуть к боли, каждый раз, раздеваясь, чувствовал мелкую дрожь, весь сжимался в ожидании первого удара, уже получая ремня, не мог долго терпеть, плакал и умолял простить. Иногда после строгой порки мокрой была не только подушка, но и простыня. Максим принял как данность, что любовь отца проявляется и так – в спокойных, весомых словах, коротких приказах и боли, сильной, жгучей, постепенно и неотвратимо заполняющей всё тело. Но всё же после той самой первой порки что-то изменилось в его отношении к отцу: Максим не мог, например, как прежде, увидев отца ещё издали, броситься к нему, обвить руками его шею и тесно-тесно прижаться к его тёплой и слегка колкой щеке. Подбегал, смотрел в глаза, когда отец, улыбаясь, приседал, чтобы оказаться на одном уровне с Максимом, – и не мог обнять! Отец перестал быть Другом. Был Защитником, Воспитателем, Помощником, но не Другом. А ещё – он навсегда перестал быть оранжевым. Максим с раннего детства умел видеть людей, животных и даже пространство в цвете – сияюще-оранжевом, грустно-синем, нежно-зелёном. Всегда оранжевой была Булька – рыжая помесь сардельки с табуреткой, которую мама с Максимом взяли в собачьем приюте. Оранжевым заполнялось пространство комнаты, когда карандаш в руках Максима послушно проявлял видимое внутренним взором. Мама тоже часто была оранжевой, но её грусть отсвечивала зелёным. Отец виделся через насыщенно-синий, а во время наказаний – фиолетовый. Красным был его ремень, особенно тогда, когда после порки отец неспешно заправлял его в брюки. Во время строгого наказания ремень просто полыхал огненно-алым, и всё пространство комнаты ещё долго пульсировало красным цветом боли. …………………………………………………………………………………………………. Герман был уверен, что он всё в своей жизни контролирует, подчиняя ещё в юности выстроенному плану. Перфекционист по натуре, он во всём стремился к порядку и совершенству: закончил с красным дипломом университет, организовал небольшой, но стабильный бизнес. К тридцати годам добавил к своим качествам жёсткость, бескомпромиссность, быстроту принятия решений. Вот только создать семью долго не получалось: ни в одной из бывших в его жизни женщин он не видел свою жену. Когда Таня, придя на собеседование, впервые появилась в его офисе, он, поражённый тёплым, мягким светом её глаз, поймал себя на мысли: «Какая светлая девочка!» Она была совсем юной – на десять лет младше Германа – студенткой, приехавшей в большой город из далёкой деревни. После свадьбы Герман убедил Таню оставить учёбу и полностью уйти в семью, тем более что вскоре родился сын. Подрастая, Максим всё больше становился похожим на Таню, невысокую голубоглазую блондинку, но если в ней хрупкость и мягкость безмерно нравились Герману, то в Максиме – будущем мужчине – иногда раздражали. Это была первая нестыковка с правильностью подчинённой разуму жизни Германа. Второй оказалась реакция Тани на предложенные Германом методы воспитания сына. «Мы должны быть едины в этом вопросе… Строгость ведёт к успешности… Необходимо корректировать поведение… Порка как исключительная мера воздействия вполне приемлема… Наказание не отменяет любви… Меня отец тоже так воспитывал, у меня нет на него обиды…» На все разумные доводы Германа Таня отвечала молчанием, в котором чувствовалось несогласие, - и это было первым противодействием, исходившим от неё. Герман, как всегда, сумел настоять, но всё же каждый раз, поднимаясь к Максиму для наказания, закрывал на задвижку дверь его комнаты. …………………………………………………………………………………………………. Отец закрыл дверь и, подойдя вплотную к Максиму, сел на стул. «Ты опять сделал это?» – спокойно спросил он, глядя в глаза мальчику. Ноги Максима сразу стали ватными, дыхание участилось, а голос вдруг охрип: «Что я сделал?» Отец говорил о пропавших деньгах, о том, что с первого раза Максим, видимо, не понял, что такое обман и кража, и придётся объяснить ему более сурово. Потом – о чём-то спрашивал. Во время таких «предпорочных» разговоров Максим всеми силами пытался справиться с напряжением и чётко отвечать на все вопросы – даже риторические. Но сейчас спазмы страха и ещё какого-то столь же сильного чувства перехватили голосовые связки, и он молчал, глядя расширенными глазами на отца. После краткого и окончательного «ты будешь строго наказан» отчаяние от несправедливости совершающегося, сковавшее Максима, вдруг прорвалось – бурно, через торопливые слова отрицания, а потом через крик: «Папочка, я не брал! Ну, поверь мне, я не брал! Поверь – пожалуйста!» Но отец не верил, и Максим не видел возможности пробиться через глухоту этого неверия, а отчаяние всё клокотало в груди и вырывалось плачем. Максим бросился в угол и, опустившись на пол, вжался в стену, обхватил тонкими руками колени, словно пытаясь занять как можно меньше места в пространстве комнаты. Фигура отца, отсвечивая фиолетовым, надвигалась на него. Он был в полной его власти и мог только молить: «Ну, пожалуйста, поверь мне! Поверь! Поверь!» Максим чувствовал, что отца раздражает это сопротивление, необходимость силой укладывать его на кровать и сдёргивать вниз домашние тренировочные штаны с трусами. Он знал, что это раздражение отзовётся большей силой ударов, но ничего не мог с собой поделать: его затопило отчаяние, чернотой заполнявшее пространство комнаты. Боль от ударов ремня, огнём вспыхивая на поверхности кожи, тут же пробиралась в глубь мышцы, накапливалась там, разрасталась, становилась невыносимой. Каждая её волна заставляла кусать губы, сжиматься, стискивать руками края кровати, пытаться увернуться, привстать. Дыхание перехватывало, Максим судорожно, со всхлипом, взрыдом, втягивал в себя воздух. На некоторое время обжигающая лава ударов прекратилась, и Максим, пытаясь отдышаться, обернулся и полными слёз глазами посмотрел через плечо на отца: «Папочка, миленький, я не брал… Поверь, пожалуйста, ну пожалуйста…» Но отец продолжил порку, боль опять заполнила собой весь мир, и, пробиваясь сквозь неё, как сквозь вату, Максим, уже почти не осознавая себя, с плачем выкрикивал: «Поверь, пожалуйста, ну пожалуйста!» И даже через некоторое время – уже в хрипе сорванного криком голоса – можно было расслышать «поверь… поверь… поверь…» ……………………………………………………………………………………………… Максим проснулся под утро – от черноты, заполнившей комнату во время вчерашнего наказания. Чернота скопилась в углах, висела на потолке, мешала дышать. Невозможно было от неё скрыться, невыносимо в ней быть – и Максим, стараясь лишний раз не прикасаться к болезненному, в чёрно-фиолетовых синяках телу, натянул джинсы, нырнул в свитер и тихо подошёл к двери. Уже взявшись за ручку, он вернулся, отыскал папку, в которой хранил свои рисунки и, словно им тоже нечем было дышать в этой черноте, прижал их к груди. Максим весь превратился в ощущения: прохладная гладкость лестничных перил, тихо щёлкнувшие дверные замки. У входа накинул куртку, надел кроссовки. Во дворе из холодного мартовского тумана выкатилась Булька, ткнулась в ладонь кожаным носом, лизнула тёплым языком. У Максима защипало в глазах, и он ускорил шаги: холодная тяжесть щеколды ворот – и он уже на улице. Сейчас идти – быстрее, быстрее! – на конечную остановку единственного автобуса, идущего в город из их коттеджного посёлка. Первого автобуса пришлось ждать долго, Максим продрог и, крепко стискивая папку с рисунками, согревал дыханием покрасневшие руки. В такой ранний час в автобусе, идущем от одной окраины города до другой, почти никого не было, разве что на половине маршрута зашёл невысокий мужчина – серый, непрозрачный. На конечной остановке Максим вышел и, постояв в нерешительности, побрёл по обочине дороги просто потому, что нужно же было куда-то идти. И он шёл – в холодный туман, серый, прозрачный. ……………………………………………………………………………………………… Он увидел этого мальчишку сразу: худенький светловолосый кузнечик. Он знал, что тот, кто живёт в нём, любит таких. Что любит – именно таких! Он даже с досадой, с грустью подумал: «Ну что этот кузнечик делает в такой ранний час? Куда едет? Почему они встретились?» Он знал, что тот, кого он называл минотавром, обязательно проснётся в нём – и Он проснулся. Когда-то, в детстве, минотавр довольствовался бабочками, потом кошками, маленькими бродячими собаками, но год назад этого Ему оказалось мало. Ещё долго он с искренней грустью смотрел в глаза мальчишке на примотанных скотчем листках с отчаянной надписью «Помогите найти!» Теперь он знал: это минотавр не спускает с мальчишки глаз, спрятанных за бифокальными линзами, это Он дышит его лёгкими, ступает его ногами в дешёвых кроссовках, оставляя ребристые следы на холодном песке обочины. Осталось ещё немного – и они встретятся… …………………………………………………………………………………………………. Утром Герман впервые решил не заходить к наказанному Максиму: пусть прочувствует, подумает, раскается. Когда он доставал ключи из нагрудного кармана куртки, на пол, покружившись в воздухе, упала пятитысячная купюра, и он сразу вспомнил, как вчера на заправке второпях положил её вместо сумки в карман. Герман бросился в комнату сына – просить прощения, обнять, прижать к себе – и, похолодев, увидел пустую кровать со сбитым на пол одеялом. На столе, почти разорванный, лежал не законченный вчера учебный рисунок Максима: две руки – маленькая и большая, – обращённые друг к другу. Потом в Германе жил один лишь разум, заставляя делать нужные звонки, говорить уверенные слова Тане, давать чёткие указания своим сотрудникам. Таня не могла плакать, она сидела на диване и, обхватив себя руками, раскачивалась взад-вперёд, глядя перед собой сухими, воспалёнными глазами. Казалось, Герман опять всё контролировал, но было что-то, чему он просто не позволял вырваться, потому что знал: это затопит. И оно – затопило, когда, оставив Таню с вызванной им медсестрой, он впился руками в прохладный руль джипа и помчался сквозь туман по маршруту единственного отходящего от их посёлка автобуса. Его затопило отчаяние, защипавшее давно уже не испытанной теплотой слёз и задавшее бешеный ритм сердцу, которое словно выстукивало: «Я люблю тебя, малыш! Ну, пожалуйста, поверь мне! Поверь! Поверь!» Герман вдруг вспомнил, как забирал Таню из роддома, как лучились тёплым светом её глаза, как он бережно, боясь уронить или оступиться, нёс к машине маленький свёрток и уже дома, осторожно отогнув кружевной край синего одеяла, заглянул внутрь. На крошечном розовом личике разомкнулись нежные, припухшие веки, и в маленьких щёлочках отец впервые увидел глаза своего сына. Герман трепетно, тихо прошептал «Привет» и почти задохнулся от щемящего счастья: в мире – Его ребёнок! И вот теперь он мчался, разрывая молочный туман чёрной тяжестью летящего джипа, чтобы найти – обязательно найти! – в этом равнодушном мире ту единственную точку, где был его ребёнок… Пока ещё был…
Львовна: Митрил, вы,действительно,считаете,что когда кто-то (пусть и родитель) распоряжается твоим телом — хочу изобью,хочу на горох поставлю (какие там ещё варианты ТН), — это не унижение человеческого достоинства? 3наете, так под "культурологические особенности" можно что угодно подвести. Простите, но если фекалии называть повидлом,они же все равно повидлом не станут. А предательство — это всего лишь предательство,и тот,кто на него способен,вряд ли в состоянии осознать,что оно унизительно; это,вообще,из другой оперы совершенно.
magistr: Львовна! Ну хирург тоже распоряжается твоим телом... Однако это не унижение.Даже если операция на достоинствах) Шучу конечно. Но если серьезно, то можно выпороть и не унизить, а можно телефон отобрать и при этом опустить ребенка ниже плинтуса.
Митрил: Львовна , когда маленький ребенок тянет ручки к розетке, или бежит на проезжую часть, родители хватают его, не позволяя этого делать. Тем самым они нарушают его свободу, и распоряжаются его телом, так? И если ребёнок заболеет, и ему пропишу уколы, то вне зависимости от его желания или нежелания, ему их будут делать, даже если вам понадобится удерживать его силой. Что же до унижения... в Британии, например, раньше всех в детстве пороли, и крестьян и лордов. И последних это не унижало, несмотря на всю их гордость.
Львовна: Магистр, со всем уважением,но я с детства одностороннего "тыканья" не люблю (и это еще мягко сказано)),а сейчас мне "полтинничек") "Про хирурга" это очень распространенная и очень нелепая отмазка: хирургическое лечение — это крайняя мера по жизненным показаниям: не разрежешь живот,не вырежешь аппендикс, дальше будет перитонит и капут.(Ну,не будем вдаваться в крайности типа косметических операций,и они всегда по желанию владельца тела)) В случае же с воспитанием - вариантов вагон и маленькая тележка.
magistr: Львовна, неплохо бы зарегистрироваться. По поводу тыканья... профдеформация ужж, прошу прощения, если где - то допускаю. Да и как говорит Мутный Ян, на форуме как в бане- все равны. Впрочем, мы примерно ровесники=+ Но я про другое...Львовна пишет: В случае же с воспитанием - вариантов вагон и маленькая тележка. Мдя??? За десять лет на форуме не видел ни единого дельного совета. Ну делитесь опытом. Ну только таким, чтобы реально работало. Забрать гаджеты, не пустить на экскурсию, месяц домашнего ареста, лишение тренировок и прочих кружков- не работает однозначно.
Сталкер: magistr пишет: Даже если и родитель непутевый пьяница- все равно он родитель подаривший тебе жизнь. Не считаю, что ребенок обязан любить своих родителей. Никто в жизни никому ничем не обязан. Считать себя вправе иметь беззаговорочную и безусловную любовь лишь на основании того, что один маленький хвостатый живчик оказался нахальнее других? Да и в такие моменты мы меньше всего думаем о детях. Вернее, думаем, но только в прямо противоположном смысле. Хоть бы пронесло. Да и ребенок нас не просил, чтобы мы ему жизнь давали. И нельзя его этим попрекать. Так что то, что ты кому то жизнь "подарил" совершенно не дает права на любовь. И любовь и уважение и дружбу заслужить нужно. В том числе и со стороны собственных детей. И не у всех это получается.
Митрил: Сталкер, почитание родителей необходимо, чтобы наша цивилизация вообще сохранилась. Говоря цинично, раньше рождение детей было намного более выгодным вложением, чем сейчас. Ребенок обходился родителям недорого, с пяти лет вовсю начинал помогать по дому, а в 12 уже был полноценным работником. Что же теперь? Дети требуют огромных моральных и материальных вложений(никакие подачки со стороны государства и близко не покрывают этого), кормить их нужно минимум 18 лет, а часио даже больше. И выросший ребенок может просто послать тебя, сказав что он не просил его рожать и вкладываться в него, а значит ничего и не должен. При таком раскладе рождение детей утрачивает смысл, и если одного-двух детей ещё могут завести из-за инстинктов, то трое детей сейчас это практически многодетная семья. Такими темпами, ещё несколько поколений и на смену нам придет другая цивилизация, где почитание родителей поддерживается на культурном и религиозном уровне.
Сталкер: Митрил , я думаю, нужно, чтобы дети родителей любили, а не почитали. Что значит почитание? Вежливое поведение, называние на Вы, недопустимость хамства? Так если это было в детстве и сохранилась видимость этого во взрослости, это ещё не значит, что выросший ребёнок престарелого родителя в дом престарелых не сдаст. Мои обе девчонки общаются со мной, как с равным себе пацаном. Без всякого пиетета. Мне так нравится. На равных. И я с ними чувствую себя пацаном. Но обе они меня любят. И в беде не бросят. Как одно увязывается с другим? Любовь нужно заслужить. Любовь детей тем более. Своей любовью. Это только любовь мужчины к женщине может быть бессознательной. Даже к той, что не заслуживает уважение. Любя своих детей, мы вкладывает ее в них. И они отдают ее обратно. Сообщающихся сосуды. А в каком внешнем проявлении происходит общение между ними - не имеет никакого значения. Я, можно сказать, своего папашку почитал. В прямом понимании этого слова. Но ни разу не был на его могиле. Я его ненавидел. Но почитал. И ненавижу до сих пор.
Митрил: Сталкер Я вот реально не понимаю, как можно строить равные отношения между людьми, если один из них полностью обеспечивает другого и несет ответственность за его действия Но дело даже не в этом. Равные отношения у родителей с детьми это чистой воды манипуляция. Свобода выбора у ребенка есть ровно до тех пор, пока он едет себя так как нужно родителям. Когда он не захочет идти в школу, решит попробовать алкоголь, откажется от уколов при болезни или решит покататься на поезде зацепером - все равные отношения мигом исчезнут, и родители "неожиданно" начнут запрещать. Впрочем есть другой вариант, когда авторитетом, которого нужно слушаться является мама, а папа это друг, развелечение и источник карманных денег.
Львовна: Митрил, ну,чего ж вы так на ребёнка-то))«…корми его до 18 лет…» — как про полудворового бобика: сунули ему кость от барского стола,и он вас ещё и почитать должен? Неа,не должен. Если вы такое скажете (с ребёнком может проканать,но) подростку, — подросток как раз вам это пресловутое "я рожать меня не просил",99% гарантии, эттоо и выдаст,если у него хоть капля мозгов и самоуважения есть. А вы как думали? Ведь если оставить лирику в покое,для чего (кого) вы ребенка родили? — Для себя. А теперь его же последствием своей хотелки в нос тыкать будете? — А он живой. У него свой внутренний мир есть. И на каких,собственно,весах и в какой системе мер вы свой и его внутренние миры мерять будете? Опять по праву сильного? — Это плохое право,неправильное,нечестное. И за цивилизацию нашу не волнуйтесь: нормальный такой процесс социальной эволюции идет себе своим чередом. Я думаю,Сталкер,как человек исторической наукой увлекающийся,соврать мне не даст: раньше детей от того смертных боем били,как распоследнюю скотину,что в них людей никто не видел: это было обусловлено высокой детской смертностью. Чадолюбия в нашем понимании не существовало вплоть до 19 века. А уж ежели дорос,дожил до взрослости, — ну,лады, бум считать тебя человеком. Но сейчас-то,простите,«концепт»поменялся, как же в упор этого не замечать.
Львовна: Автору рассказа. Этот рассказ нелишним было бы на обороте свидетельства о рождении печатать. В качестве предупреждения тем родителям,которые считают своего ребенка до достижения им возраста дееспособности своей собственностью: что рано или поздно терпелка маленького человека может закончиться,и ему не удастся в очередной раз убедить себя,что его любят. Может,до кого-то дойдёт. Говорят,самая действенная сила на белом свете — Слово)) Я,грешным делом,тоже этой позиции придерживаюсь) И сааамую малость критиканства)) — Это моё субъективное, ежели чё,не обращайте внимания.) Маньяк тут не ко двору: излишняя драматизация подмачивает сюжет и всю,собственно,идею. Тем более, что и без маньяков то,что может случиться с ушедшим из дома подростком, — маньяки цветочками могут показаться.
tim: magistr пишет: только таким, чтобы реально работало. Забрать гаджеты, не пустить на экскурсию, месяц домашнего ареста, лишение тренировок и прочих кружков- не работает однозначно. Иногда и это работает и воздействует. Но не всегда; время от времени. ...Ремень воздействует всегда; но ребёнок будет вас бояться.
tim: irra пишет: В некоторых рассказах дети просто обожают порющих их родителей - иногда непосредственно во время процесса! А иногда после порки делают глубокомысленные выводы: "Вот ведь как правильно-то со мной поступили, виноват я виноват, пойду ещё и прощения просить". ...Так почти всегда бывает: деваться-то некуда. И в мозгу срабатывает какой-то триггер, запускающий мысли в другом направлении: "Папа-мама хорошие; я, очевидно, плохой и меня наказали справедливо". Это уже сильное облегчение; а потом такая спасительная позиция становится нормой. Так что да: любят ремень дети в папиной-маминой руке.
Львовна: Магистр,я не люблю давать советов. Тем более,людям,которые априори считают свою точку зрения абсолютно непогрешимой)) — Иначе всё-таки за 10-то лет уж хоть бы один-другой совет нашли бы дельным,как в воспитании без ремня обходиться)) Ну,могу вам Булгакова процитировать)помните проф.Преображенский говорит Зине;"Не надо никого драть. Запомни раз и навсегда: на любое живое существо можно воздействовать только любовью и лаской." Ну,и терпением,разумеется. И это не словоблудие. У моих вот родителей хватило всего этого, хотя я такой неподарочек была (да и осталась)) - и в раннем детстве,и в отрочестве. А иногда мне кажется,что у меня вовсе детства не было,потому что и со мной,и с сестрой родители были всегда на равных. Не просто сюсюканья не было,а действительно,на равных. Но чего им это стоило,подумать,конечно,страшно) …Про дрессировщика Дурова знаете,конечно. Первый,кто применил метод дрессуры без кнута. Это при том,что у цирковых (думаю,до совсем недавнего времени,а может,и сейчас, не знаю) кнут, - причём,не фигурально,а именно натурально, — применялся к артистам вида хомо сапиенс. Без розги к детям-цирковым и не подходили,и учить не начинали. По его воспоминаниям,им с братом доставалась аж через специально вымоченную в солевом растворе мокрую тряпку. (Вот такие изобретательные предки,на которых тут все ссылаются, были). - Но смог же он сам без порочной системы обойтись,и каких результатов достиг. А тут — дети! Люди. Имеющие такое роскошное коммуникативное средство,как речь! И чего им вам не пользуется? Достигнуть идеала хотите,чтоб по-вашему дите со 100%-ной точностью поступало? — Так фиг и вашими методами выходит. Тогда — смысл?
Львовна: Митрил, а ещё раньше в качестве наказания вызывали языки,ноздри,клеймили и т.д. Сейчас же в цивилизованном мире такого не практикуется. Так что - смысл ссылаться на предыдущие эпохи? Ну,"про хирургов" ответила,а на счет розеток и прочего… Мне вспомнился случай давний, хотя это не столько случай, сколько та ещё дилемма была)) Племянника,ему года 3-4 было, застукали за картиной маслом: прокрадывается к собаке,пока старушка мирно дремала, и - со всей дури ей по хребту пластмассовой лопаткой. В общем,как говорится, сбежалась вся родня, убеждали, увещевали на разные лады, объясняли,что собачке так же бо-бо,как и тебе,когда,мол,давеча,когда ты об корягу навернулся…Через день опять видим: крадется,гад,с какой-то палкой к ней и недвусмысленными намерениями. Я как раз была за то,чтоб треснуть тем же инстрУментом; не в качестве наказания,а в качестве демонстрации,каково это. Потом решили: собака все же мирная. Если и "прихватит" ,то не смертельно,а дураку наука будет. Собаку было,конечно,жалко,но она вышла из положения: спать уходила вне пределов его досягаемости. А потом он и забыл про это дело. Ну,нельзя бить — нельзя и всё. Ни людей,ни собак ни кошек. Табу.
Митрил: To Львовна ну,чего ж вы так на ребёнка-то))«…корми его до 18 лет…» — как про полудворового бобика: сунули ему кость от барского стола,и он вас ещё и почитать должен? Неа,не должен. Если вы такое скажете (с ребёнком может проканать,но) подростку, — подросток как раз вам это пресловутое "я рожать меня не просил",99% гарантии, эттоо и выдаст,если у него хоть капля мозгов и самоуважения есть. А вы как думали? Для вас самоуважение это послать родителей? Вам точно 45, а не 15? Ведь если оставить лирику в покое,для чего (кого) вы ребенка родили? — Для себя. А теперь его же последствием своей хотелки в нос тыкать будете? — А он живой. У него свой внутренний мир есть. И на каких,собственно,весах и в какой системе мер вы свой и его внутренние миры мерять будете? Опять по праву сильного? — Это плохое право,неправильное,нечестное. Дело не только в том, что вы сильнее. Воспитание подразумевает установку границ допустимого и наказание за поптки нарущить эти границы. И за цивилизацию нашу не волнуйтесь: нормальный такой процесс социальной эволюции идет себе своим чередом. Всё верно, процесс социальной эволюции ведёт к появлению в Европе халифата. Если для вас это не повод беспокоиться - ваше право. Я думаю,Сталкер,как человек исторической наукой увлекающийся,соврать мне не даст: раньше детей от того смертных боем били,как распоследнюю скотину,что в них людей никто не видел: это было обусловлено высокой детской смертностью. Чадолюбия в нашем понимании не существовало вплоть до 19 века. А уж ежели дорос,дожил до взрослости, — ну,лады, бум считать тебя человеком. Но сейчас-то,простите,«концепт»поменялся, как же в упор этого не замечать. Ну прямо смертным боем. Не преувеличивайте. Да, мир тогда был жёстче, но не настолько, по крайней мере в отношении дети-родители. Митрил, а ещё раньше в качестве наказания вызывали языки,ноздри,клеймили и т.д. Сейчас же в цивилизованном мире такого не практикуется. Так что - смысл ссылаться на предыдущие эпохи? Это здесь при чём? Ну,нельзя бить — нельзя и всё. Ни людей,ни собак ни кошек. Табу.Бить конечно нельзя, наказывать можно.
tim: Львовна пишет: Ну,могу вам Булгакова процитировать)помните проф.Преображенский говорит Зине;"Не надо никого драть. Запомни раз и навсегда: на любое живое существо можно воздействовать только любовью и лаской." Ну,и терпением,разумеется. И это не словоблудие. ...Это, конечно, прекрасно; но "Собачье сердце" всего лишь художественное произведение, вымысел автора и никакого профессора Преображенского в природе не существовало. А даже если бы и существовало: уж лучше драть, чем, по своему хотению, превращать собаку в человека, а потом человека в собаку.
magistr: Львовна, ну вот опять бла, бла, бла... Все так умеют. А конкретно дать рецепт, как снять зацепера с вагона электрички раз и навсегда без ремня- чет никто еще рецепт не дал. Или как балбесу, решившему что он взрослый, не дать спиться- тоже не слышал рецептов. Или как после первой марки, вкусившему напускного кайфу, не дать пуститься во все тяжкие. Я то знаю этот рецепт, и он совершенно четко работает. Ибо проверено. При этом любовь к своему чаду никто не отменяет. Я всегда говорил, говорю и буду говорить что детей надо любить и воспитывать!
tim: Львовна пишет: Иначе всё-таки за 10-то лет уж хоть бы один-другой совет нашли бы дельным,как в воспитании без ремня обходиться)) Но никто же и не говорит, что только ремень: надо стараться использовать другие методы; они тоже могут сработать. Но иногда не сработает ничего, кроме этого. ...Меня в детстве тоже пороли. Это больно, очень больно. И очень стыдно. И надо бы мне сейчас всё это осуждать: имею право. Но… в тюрьму я не сел. Образование получил. Худо-бедно на жизнь честным трудом зарабатываю. Вы скажете: "Вот, тоже, большой героизм!" Да, всё верно: только многие из друзей моего детства, одноклассников и товарищей по играм сидят. Или, отсидев, занимаются тем же. Или стали наркоманами; или превратились в ничтожеств. А я вот нет. Может, и ни причём тут ремень. Может, и так. А если, всё-таки, "причём"?
Митрил: tim, всё верно, легко осуждать, но попробуй дай приличное воспитание и образование без наказаний.
полная версия страницы