Форум » Рассказы, написанные посетителями нашего форума и авторами интернет-ресурсов. » "Сезон" (авторы А-Викинг и Бунт) » Ответить
"Сезон" (авторы А-Викинг и Бунт)
Serge de K: Предисловие. В этом году исполнилось десять лет как на страничках "почившего" "руспейна" появилось очень лирическое произведение двух замечательных тематиков Ташки (А-Викинг) и Бунта. "Руспейн" вскоре "приказал долго жить", но ведь "рукописи не горят", а уж тем более написанные очень талантливыми людьми. Текст выкладываю в авторском варианте Авторы : А-Викинг и Бунт Сезон Густой и «мокрый» дымок над костром вдруг весело завилял, подсветился снизу желтыми языками и утонул в веселом треске резко вспыхнувших веточек. Лев Василич удовлетворенно поворошил суковатой палкой огонь, подкинул чурбачок для «поддержания жара» и навалил сверху еще охапку веток – с утра возился, обрезая заросшие донельзя смородиновые кусты. - Василич, пожарник ты хренов, зову-зову, ни фига не слышит… - Хрипло и как-то «мутно» заговорила появившаяся из-за угла дома Тоня. Из-под засаленного ватника свисало к земле что-то вроде подола вечернего платья – подарок одной из дачных модниц в обмен на десяток «кологически чистых» яиц. - Привет, Антонина – пожалуй, он единственный называл полным именем эту худую бабу неопределенного возраста, которая числилась на дачах то ли сторожем, то ли гражданской сожительницей сторожа, приторговывая яйцами, помидорами, навозом и обещаниями к осени забить очередного порося. – Подлечиться пришла? - У меня своя есть! - гордо приосанилась Антонина по такому редкому случаю «наличия». - Я и сама кого хошь похмелю. Тут такое дело… мне в город позарез надо. Лев Василич покосился на своего видавшего виды «Москвича», обдумывая, как бы повежливее послать Антонину подальше – вырвался всего на два дня, дел на даче невпроворот и терять целый час к электричке и обратно было вовсе не с руки. Несмотря на вечный хмель, Антонина все углядела правильно и махнула рукой: – Не-а! Меня довезут. Тут другое дело… - Оглянулась раза два, словно собираясь открыть страшную тайну по местному наркотрафику, и с досадой сказала: – Сегодня Дашка моя приедет. Лев Василич понимающе кивнул. От Даши к Антонине бежал редкий, но весомый денежный ручеек, иной раз даже в натурально-продуктовом (жидкостном) варианте – и досаду Антонины, что она не сможет встретить Дашу, понять было очень даже просто. - А я-то что сделаю? Придержу ее, пока ты из города вернешься? - Не-а… - вздохнула. - Я надолго, дня на три. А ты ведь можешь, ну… того… вместо меня? Лев Василич сначала кивнул, потом присвистнул. – Ну ты даешь! Там ваши дела, а я тут каким боком? – ответил, словно выпрашивая весомые аргументы в свою пользу… Потому что «их дела» он сначала только «слышал», а потом довелось и увидеть. Снежным комом нарастающее желание еще и поучаствовать… не давало возможности забыть, и любое появление в покосившейся сторожке уже знакомой Дашиной фигуры волновало сердце. Как любил ворчать Василич, «мое старое и больное сердце». * * * Уже год назад старое и больное сердце громко постукивало в такт непонятным размеренным шлепкам, отчетливо доносившихся со стороны соседского домика, где и обитала Антонина. Луна висела узким серпиком, (уличного освещения в их дачном товариществе отродясь не бывало), но даже в полумраке смутные очертания чего-то стройно-белого лишь подталкивали к явной догадке: прямо возле крыльца Антонина сильно и старательно кого-то стегала. Судя по звукам – ремнем. Из других звуков доносилось только резкое придыхание самой Антонины и ее отрывистые, короткие приговорки: - Вот! Вот тебе! Вот!! Потом хлопнула дверь, на мгновение обрисовав мелькнувшую тень с длинными волосами, и бедное больное сердце Льва Василича пол-ночи лихорадочно стучало от воспоминаний и непонятной обиды. Обида обрисовалась сильней и понятней позже, когда недели через две история повторилась, лишь с небольшим изменением сценария – намахавшись ремнем, Антонина прошла к бочке с водой, зачерпнула ведро и с шумом ухнула сверху на то стройное и белое, что неподвижно и покорно дожидалось, вытянувшись на черной траве у черного ночного крыльца. И в дверях мелькнуло уже без взмаха волос – понятное дело, мокрые… « Отчего обидно? – спрашивал сам себя Лев Василич и себе же отвечал: почему ЭТО досталось Антонине? Сам себе и отвечал – а кто же к тебе, пню старому, пойдет, кому ты нужен? А тут женщина и женщина, дело попроще и не так, чтобы… Чего «чтобы»? Запутался, махнул рукой сам на себя, и потом делал вид, что верит путаным объяснениям Антонины. По ее словам выходило, что девушку сначала зовут Наташа, потом она стала Дашей, превратившись из племянницы в «дочку бывшего мужа, ну который моряк, гад, бросил, все мужики сволочи-наливай еще…». Наташа-Даша сначала была школьницей «под выпуск» (угу, в июле-то…), потом внезапно оказалась на третьем курсе института и завалила сессию, потому надо «ума вправить…» (ну да, сессии у них всегда в августе…). Потом наверное не сдала сессию, работая кассиршей в супермаге, где все к девке пристают, сволочи, грешки оно такое дело, надо в строгости племянницу держать… Антонина искренне верила в каждый свой рассказ, сопровождаемый рюмочной приговоркой «краев не видишь?» и даже забывала со временем заговорщицки пришептывать – «ты того, языком не болтай, а то наплетут невесть чего». Чего там было «плести», было непонятно - из всех приездов Даши «держание в строгости» на дворе было раза два-три, все остальное явно происходило внутри сторожки. До появлений Даши дела не было никому – да и Лев Василич оказался невольным свидетелем (точнее – слушателем) лишь потому, что единственный из дачного окружения так плотно соседствовал с домиком сторожа и огородом при нем. * * * Антонина даже руками всплеснула: - Ну как при чем? Ты ж мою девочку знаешь, она тебя знает… Человек ты рассудительный, она тебя уважает, да и как без мужской руки, надо значит надо, стесняться тут нечего, а то чего она привезет, у себя пока поставь, я потом заберу. - Ну… не знаю – еще раз пожал он плечами, действительно не понимая, как Антонина умудрится повернуть ситуацию к обоюдному (хм…тройному…) удовлетворению. - Так я как раз на той же электричке поеду, увижу ее на станции, все обскажу, она сама тебе все скажет, и уговаривать тебе ее не надо. - Да я и не собираюсь никого уговаривать – растерянно соврал Лев Василич. Антонине до его переживаний и надежд дела никакого не было – она ушла, как только убедилась в главном: то, что принесет Даша, будет сохранено для нее в полной целости. Льву Василичу было глубоко без разницы, что и сколько принесет на сей раз в объемистой сумке Даша, она же Наташа, она же племянница, она же студентка или кассир. Ему хотелось просто еще раз увидеть эту девушку, услышать негромкий грудной голос, и снова, как в тот раз, поежиться под ее оценивающим, внимательным взглядом. ТОТ раз – это когда они нос к носу столкнулись на опушке соседней рощи – он с корзиной толстеньких подберезовиков, она – с толстеньким пучком ровных ивовых лоз. Слегка покраснела, узнав, но глаз не отвела, лишь чуть посторонилась, словно пропуская на тропинку. Он кашлянул, кивнул на пучок: – Не много? Она покраснела сильней, но все-таки серьезно ответила: – Да, сегодня много. - Классика все-таки березовыми… Чуть пожала плечами: - Мне сказали ивовыми. - Ну, удачи тебе. И терпения. - Спасибо. И вдогонку он услышал: – А вы … хороший! Обернулся, чтоб переспросить, почему это вдруг стал «хороший, но она торопливо удалялась, аккуратно держа в руках «не березовые, а ивовые, которыми сказали»… «Старое и больное сердце» стучало в тот вечер сильно и старательно – но на улице так никто и не показался. А надеяться, что он через стены услышит звуки ивовых прутьев, было нелепо. Лев Василич это прекрасно понимал, но все же… все же… *..*..* … Лезть под нижние ветки смородины было трудно, Лев Василич сдержанно матерился, упрямо пытаясь довести начатое до конца. И вздрогнул, когда негромкий грудной голос послышался откуда-то сзади и сверху: - Давайте я обрежу… я умею! Неловко, из-под куста, обернулся. Даша, прикусив нижнюю губу и чуть склонив голову, серьезно смотрит на него. Толстенная сумка – чуть дальше, на меже между грядками. Короткий плащик, открытые выше колен ровные аккуратные ножки в телесного цвета чулках, аккуратные полусапожки. Скромная, совсем обычная, невысокая пай-девочка, которая действительно может быть и студенткой, и школьницей, и кассиршей и… да хоть водопроводчицей! Выбрался из смородины, так же серьезно ответил: - Спасибо. Ты гибкая, у тебя и вправду лучше… но – пока давай в дом. Переодеться же надо. Или ты в чулочках таких по веткам полезешь? Даша сдержанно улыбнулась: - Конечно, переоденусь. Спасибо. В доме замялся, перебирая в уме и на вешалке то, что можно предложить для переодевания, она поняла правильно и снова мелькнула чуть виноватой улыбкой: - У меня костюм с собой, толстый, спортивный. - Конечно. Иди в комнату – распахнул дверь туда, где млела теплом небольшая, но добротная печка. – Кстати, пакеты или что там для Антонины, поставь вон туда, под лестницу. Не трону. Улыбнулась чуть шире: - Конечно, не тронете. Вы на алконавта никак не похожи. - Хм… А Антонина похожа? - Она и есть. – легкое пожатие плечами, как тогда, на опушке. – Чего самим себе врать… - Ладно, о третьих не будем, – изобразил нечто вроде полупоклона и, когда она вжикнула молнией на сумке, прикрыл дверь, предоставляя ей возможность переодеться. Даша так решительно взялась за дело, что ему оставалось только оттаскивать к костру ветки. А разговоры не клеились из-за какой-то растерянности и буквально висящей в воздухе недосказанности. Он не мог отвести взгляд от ее аккуратной гибкой фигурки, туго обтянутой теплым лыжным костюмом – и мужским своим нутром чувствовал, что девушка вовсе не играет телом, а действительно движется так, как ей привычно и как она умеет. И это еще больше сплетало в голове и воздухе вопросы: зачем ЭТО ей? В россказни Антонины он не верил ни секунды, а расспрашивать Дашу…Не то чтобы не хотел, а тем же нутром чуял: не надо. *** Так кошки, издали учуяв что-то новое или друг друга, настороженно принюхиваются-присматриваются, решая – перейти к активному шипению или временно отвернуться, делая вид, что ничего не происходит… Недосказанность лопнула у костра, куда он пытался свалить очередную охапку веток: - Ой, эти не надо! - Почему? Она опустила голову и чуть в сторонку ответила: - Это ровные и длинные… они для меня. - Ох, не сообразил. Извини. – И тут же кинул пробный камень: Антонина что-то про ремень говорила. Даша вскинула удивленный взгляд: - Ремнем? Если хотите, можно будет и ремнем… - Стоп, девочка. Давай так: я ничего пока не хочу. Ты сама мне скажешь, что, чего когда и как. Тогда и будем хотеть. Ладно? - Что. Чего. Когда. И как. – Она медленно повторила за ним, перебирая в руках тугие смородиновые прутья. – Спасибо. - О боже, сейчас–то за что спасибо? - А потому что среди вопросов не было «зачем и почему». Он не нашелся что сказать, да она и не ждала ответа, поправила выбивающиеся из-под шапочки волосы, и деланно засмеялась: - Давайте работать! А то я и так вам все планы сломала. Придется еще и за нарушение планов… наказывать. - Ничего, - пробурчал, удивляясь своей собственной догадливости и снова интуитивно чувствуя, что попал в верный, совершенно правильный и желанный ей строго-ворчливый тон: - Ничего, девочка ты крепкая, выдержишь. Теперь она засмеялась без напряжения. * * * А две кошки сошлись на пару метров и снова смотрели в стороны, лишь изредка, нервно и предупреждающе, дергая кончиками хвостов. * * * В доме не дала ему даже хлеба нарезать, махнув рукой в сторону плохо подстроенного телевизора: – Ужин женское дело… Отдыхайте! Я быстро. Управилась и вправду быстро, краснея от его одобрительного взгляда и редких благодушных слов. Только один раз, совсем засмущавшись, сказала: - Меня нельзя хвалить…, - Отрезала заранее возражения: – И вправду нельзя! Вы лучше… ругайте. Или потом, – запнулась, - коротко вздохнула и договорила: – или потом – добавьте наказания. - Кстати, насчет этого дела… - она замерла, выжидательно глядя на него. Теперь настала его очередь так же коротко вздохнуть и довести фразу: – насчет наказания. Может, чего приготовить надо? Я же тут не очень. - У вас все есть, - ответила серьезно, слегка понизив и без того грудной, какой-то обволакивающий голос, - даже лучше, чем у Антонины. У нее скамейка ужасно неудобная, а у вас такая лавка классная… Лев Василич оглядел натопленную комнату, и Даша тут же подсказала: - Не тут, а на вашей веранде. - Там же нетоплено! – удивился хозяин. – Что веранда, что улица! Она снова слегка пожала плечами, а Лев Василич упрямо уточнил: - На градуснике почти ноль… Заледенеешь! Опустила голову, покорно вздохнув: – Если там неудобно, тогда скажите, куда. - Нет-нет, я не про неудобство. Но ведь холодно же! Она смолчала. И Лев Василич, в сотый раз удивляясь сам себе, снова свернул на самый верный в этот вечер тон: - Хотя ты права. Не спать же! Накажу так, что дым пойдет! Вспотеешь, проказница… кстати, насчет «спать». Кровать выбирай любую – у меня, как видишь, роту положить можно… Насчет роты он слегка приврал, но три хорошие кровати в теплой комнате имелись – любил он все делать основательно и с запасом, хотя ситуацию с таким количеством гостей давно уже одинокий Лев Василич представить себе не мог. Даша легко кивнула, но на всякий случай уточнила: - А я вас не подставлю? - В смысле? - Ну, когда у Антонины ночевать, то никто ничего не скажет. А если у вас остаться… - Мне плевать, кто и что скажет. Это во-первых, во-вторых, я уже не в том возрасте, чтобы меня молодая девчонка пугалась - Я не пугаюсь, я.. - Цыц! – И в-третьих, на улицу выглянь – на всех дачах если три огонька отыщешь, и то много. Конец сезона! И чтоб не перебивала старика – добавлю тебе,… подумал – пять! Покраснела, кивнула, и отвернулась к столу, где колдовала над колбасой. – Простите. Не буду перебивать. Я поняла, пять… дополнительно. - Вон на той кровати постелим тебе. У печки. Там теплей. Скрипнул дверкой раздолбанного буфета: - Даша, а ты как, сто грамм на душу населения примешь? - Я не пью водку – покосилась на бутылку в его руке. - Не беда, я тебе наливки достану. Хорошая, сладкая. - Спасибо. Немножко можно. Помолчал, снова наслаждаясь давно забытыми ловкими, аккуратными движениями юной хозяюшки – Даша… -Да? - А почему ты мне тогда, на опушке, спасибо сказала? - А за то же, что сегодня. - ? - Потому что без «почему» и «зачем». - Гм… понял. Намек очень даже понял. – Не дожидаясь закуски, слегка тяпнул водочки, - Но… но ведь рано или поздно все равно всплывет и это «почему» и это «зачем». - Может, и всплывает. – слегка пожала плечами. - А у Антонины уже всплыло? - Нет. Ей соврать все что угодно, она и рада верить. Ей же по фигу, сами знаете. - А мне не соврать? - Просто не хочу. - Хочу-не хочу… Садись ужинать, с пустым пузом у нас девок не порют. Она снова отмолчалась и даже почти не покраснела. * * * Кошки осторожно принюхались, шевеля усами… *..*..* Докурил, привычно утопил огонек в баночке у крыльца, поежился и вернулся в дом. Только что выставленная лавка мрачно холодела посреди веранды – с одного из краев свешивалась на пол толстая веревка. Отыскали ее вместе, причем Даша сразу отказалась от нейлоновых и аж прикусила губу, когда увидела эту – тяжелую, мохнатую, в пятнах сырости. – Настоящая… старая… - Да и я не молодой – попытался то ли пошутить то ли подтолкнуть к разгадке Лев Василич, но она не приняла игру слов и снова (уже привычно) пожала плечами: – Я не про то Не стучась, вошел в теплую часть домика и снова напомнило о себе «старое и больное сердце» - она стояла спиной к нему, перебирая у стола те смородиновые прутья, что сохранила от костра. Счищала почки – и не обернулась, только зябко поежилась и слегка напряглась: возле своих будущих розог она стояла… нет, не голая. Это скорей можно было назвать «готовая» - очень короткая, какая-то детская маечка едва до середины спины и узкие легкие трусики, причем «готовность» девушки обозначили именно они – спущенные к самым коленкам, беспомощным легким клочком подчеркивали ее круглые, даже на глаз тугие половинки. С каким-то внутренним удивлением он почувствовал, что не надо входить ни в какую роль. Словно от века сидела в нем, без игры вырвалась деловито-ворчливая интонация: - Как на охоту идти, так собак кормить. Раньше розог не могла наготовить? Высеку, какими есть! Даша чуть вздрогнула, опасливо провела рукой по несчищенным с прутьев почкам и покорно прошептала: - Простите… Взяла в руку весь пучок, в пол-оборота головы спросила: - Мне… уже на лавку? - Пойдем! Он даже не понял, как она почти не двинув бедрами, переступила через упавшие на пол трусики. Шагнула к дверям и замерла, остановленная вопросом: - А майку я сам с тебя снимать буду? Задница голая, оголяй и плечики! Девушка как-то неловко наклонилась, опуская на пол пучок прутьев, взялась руками за краешки майки и лев Василич вдруг услышал свой голос все с теми же интонациями: - Ты розгами-то не кидайся! Подыми, зажми помеж ляжек! Плотней! Вот теперь заголяйся, как положено! Потом все прошло как в стоп-кадрах какого-то фильма: девушка покорно подняла прутья, зажала их своими аккуратными, стройными ножками. Концы прутьев нелепо и стыдно торчали между половинок голого зада, она повела бедрами, поднимая руки к майке. Потянула ее, снова повела бедрами и вдруг с коротким, нутряным стоном буквально упала на колени, рассыпая по полу не коснувшиеся ее тела прутья. Мелькнули ладони, плотно сжатые между ног, резким изгибом сыграла тонкая спина и хриплый, долгий с тон с нервным движением пальцев… Последний стоп кадр этой хроники – ладони, прижатые к лицу и сдавленный плач. И слова, туго пробивающееся сквозь пальцы и дрожащие губы: – Простите… так стыдно… не смогла… А дальше уже кинолента неспешно пошла снова – одеяло, наброшенное на плечи, Даша, завернувшаяся у стола, рюмочка обещанной наливки и красные от слез глаза, упрямо прилипшие к полу. - Ну, все… все… не надо… не стыдись, девонька. Я же все понимаю я хоть и старый, но не тупой… Снова короткий, но уже затихающий всхлип и несмелая, какая-то детская улыбка: - Я сейчас… сейчас снова… Меня так здорово еще ни разу не готовили… и мужчина… и мы пойдем меня пороть… ладно? * * * Они еще не терлись мордочками, эти две почти незнакомые кошки. Но когда маленькая ткнулась в бок, старшая сделала вид, что продолжает дрыхнуть – ну тыкайся, места что ли жалко… * * * Они еще не могли говорить про такие таинственные «что», почему», «зачем» и «как», но Лев Василич опять уловил момент – как раз тогда, когда Даша в неспешном разговоре «ни о чем», все так же кутаясь в одеяло, глянула на лежавшие у стола прутья. Вытащил сигареты, помял одну, обронил мельком «в доме курить не приучен» и сказал: - Пока курю, успеешь почки посрывать. а то и впрямь не дело – лишнего кожу портить. Да, и еще одно – Это уже от дверей, в ответ на согласный и чуточку поспешный Дашин кивок: - Трусики-то надень… Я сам скажу, когда оголяться. И вышел, не смущая разглядыванием ее реакции. * * * Подвинулась поудобнее кошка, чувствуя на боку теплую мордочку новенькой… * * * Вернулся, одобрительно хмыкнул, оглядев послушно стоявшую у стола девушку: одеяло аккуратным квадратом на кровати, трусики туго на тугих бедрах, пучок прутьев на протянутых вперед ладонях. - Вот и умничка. Вправду – умеешь! Подошел ближе, взял протянутые розги, тяжелым взмахом взвесил пук в руке, искоса глянул, как сдержанно ответили на звук шипящих прутьев ее бедра. Она смотрела не на него – на прутья, на его руки, нервно покусывая нижнюю губу. торчком вспухли темные соски, туго втянулся, врезался в тело скромный треугольник тонких трусиков. Подождал еще с пол-минуточки, неспешно помахивая прутьями, то выравнивая концы, то снова взвешивая в руке - пока ее дыхание не стало сбиваться на прерывистый ритм и лишь тогда кивнул головой на двери: - Ну, пора и ответ держать. Проходи, девочка. Она вскинула руки, отвела с плеч назад густые темно-русые волосы и, сцепив пальцы на затылке, прошла вперед. Он подивился такому движению рук, потом сам себе кивнул головой – не прикрывается, в стыд не играет, но тюремную девку не играет – причем так привычно руки на голове, что… А что «что»? Ей-то куда привычнее – у одной только Антонины почитай сколько была… И ведь не спросишь, где еще была, как и с кем! а может, и спросишь? Может, и спросишь, но все одно не сейчас… * * * Подобрала лапы старая кошка, словно обнимая новенькую. Ты почти уже было мурлыкнула, но просто подалась ближе к теплому боку, благодарно свернувшись охотным клубочком. * * * - Ложись. Она словно в раздумье замерла у длинной, добротной скамьи, давно холодевшей посреди веранды. Чуть хрипнул грудной голос: - В… трусиках … ложиться? - Еще пять за вопросы. Ложись, негодница! Чуть свела лопатки, еще помедлила, потом оперлась руками о лавку, гибко протянулась на ней и зябко поежилась – от плеч к ногам. пробежали мурашки, сдержала дыхание, привыкая к холоду стылого дерева. Лев Василич положил розги на табуретку, аккуратно спеленал кисти тонких рук. Плотно, но не больно стянул узел, выровнял руки девушки и словно между делом спросил: - Два раз по пять – это моя добавка. А чему добавлять? Сколько до меня нагрешила, девица-красавица? - Семьдесят – глухо, не поднимая лица, уткнувшегося между рук, ответила Даша. - Лев Василич аж присвистнул: -Семьдесят прутов… это… Хм, да, ну, тебе видней, коль наказана. Со всеми моими как раз сто. Она вскинула было голову, но замерла в настороженном движении, прошептала вопрос: - А почему еще… добавили? - А сама знаешь. Розгой сечь, это тебе не сласти помеж ног ловить. Что, не так? - Да, - Покорно расслабилась, подставляя под веревку стройные ножки. Накинул было петлю на щиколотки, потом ругнул сам себя. Положил ладони, несильно, с намеком, на девичий зад, подивился – тугая что на глаз, что под руками! Чуть дрогнули в ответ половинки, увязанные тонкой тряпицей трусиков, согласно и послушно дрогнули. Смелее провел ладонями, ощущая горячее тепло по сердцу и прохладу горячего тела под руками. Пальцы под резинку, ворчливый вздох – вот дел у меня больше нету, как твою задницу в полосы высекать. Шелест ткани, скользящей по бедрам, послушное движение ног и ладони уже на щиколотках. Чуть-чуть потянул, намекая: врозь вязать позволишь? Нервно дрогнули ноги, прижалась плотнее к скамье – понял. видать, не сейчас. Или не сегодня. Или потом, или… Снова петля, снова оборот веревки, снова узел. Потянул, выровнял, не сдержался еще раз огладить голый горячий зад с прохладной, чуть присыпанной мурашечками кожей. И сам снова поежился – говорил, в теплой половине надо! Простынет, дурочка голая… Встал ровно посередине у скамейки, наощупь, не отрывая глаз от тела, выбрал три прута. Выровнял, еще разок по воздуху посвистел – едва заметно напряглась, собираясь с силами, Даша. примерился, сглотнул, прогоняя волнительных хрип из горла: - Ну, свои грехи сама знаешь. Считать буду сам. А ты знай себе терпи, девочка. Готова? Молча, всем телом ответила – да. Вот и хорошо-о-о! – «О»-окнулась последняя буква, перешла в легкий свист и стежок прута по голому. Почти не дернулась девушка, нервно сжимая пальцы стиснутых рук. Неспешно проступили красные полоски, разделив голый зад на верх и низ – а вот поверху можно и посильней-й! А вот пониже еще посильнее-е! И вот так – ага! Вон оно, когда тебя пробирает – примерял силу, пробовал, смотрел - стегал размашисто, словно сам чувствуя ее тело – стылость скамейки под набухшими сосками, втянутый живот, горячие ляжки и растущий желанным свистом огонь дрогнувшего зада. С десятого (с десятого?! вот дурак старый, со счета-то сбился! может, семь а может уже все двенадцать! Дурило ты эдакое, голых девок не видал? Делом занимайся!) девушка вскинулась, мотнула головой, на миг показав плотно стиснутые губы и тени от пушистых ресниц на пухлых, почти детских щеках. - Несладко, знаю… вижу…но ведь надо… - говорил то ли ей, то ли себе, вскидывая вверх новую тройку прутьев. – На-адо! Заслужила! Терпи, говорю! Вооот! Руки держи впереди, не трогаю я тови титьки! – а красные полоски охотно и торопливо пухли-рисовались, еще раз и еще, на гибкой тонкой спине. Не меня прутьев и даже не меняя позы, вдруг расчеркнул не по заду, а по верху круглых, сочно-белых ляжек – с шипением легла розга, с нутряным шипением-стоном вцепилась зубами в веревку девушка, вскидывая вверх бедра, поджимая вперед коленки и так же высоко, оттянув носочки, поднимая ноги. Замерла в этой позе, такой неудобной, такой страстной, такой послушной и больше не двинулась, словно мрамором тела принимая подряд еще два раза – там же по самому-самому верху ляжек, и только прутья кричали телу : «Н-на!» и только зубы впивались в веревку: «м-м-м…» Отбросил ставшие уже ненужными розги, сильной лдоанью прибил ее зад к скамье, надавил, бьющуюся, стонущую, принимал руками долгий, благодарный оргазм сжатого добела тела, нервами напряденных ног и тягучего, бесстыдного стона. Отпустил руки, только когда уже и сама затихла, расслабила мертво сжатые ягодицы, мотая головой от стыда, снова ткнулась лицом между рук. - Ну-ну… все хорошо… Все хорошо… погоди, помогу, отнести в дом… Помотала головой, пряча лицо и голос: - Не надо… я сейчас сама. - Сама-сама… - Ворчал, распуская узел на ногах. – Какие мы тут самостоятельные… - глушил ворчанием ее стыд, пеленал заботой ненужных мимолетных слов. Потом коснулся пальцами, провел от шеи к бедрам: - Ладно, сама так сама. Я курить пойду. Вставай, как сможешь. (окончание следует)
Ответов - 5
Serge de K: (окончание) * * * Когда пришла в теплую половину, благодарно кивнула: на печке распростерлось, нагреваясь, знакомое уже одеяло. Завернулась, смущенно пошутила про отступающих французов, присела рядышком на кровать: Лев Василич старательно смотрел какую-то хрень по шипящему черно-белому телевизору. Прижалась тесней, снова обернула его старое больное сердце грудным голосом: - Простите… Василич коротко вздохнул, нервно притушил едва прикуренную сигарету (вот разошелся, уже в доме смолокурю!), и успокаивающе потрепал по волосам: - Не за что. Все нормально, Дашенька. - Я думала до конца продержусь, а тут… Сильней прижал ладонью голову: - Все, все… не трать слова. Все хорошо, все как надо, все путем. Согрелась, французка отступающая? - Ага! - А чего не одеваешься? – вопрос-намек. Вопрос-надежда. Вопрос-предложение. Коротко вздохнула. Даже в полумраке от неровного экрана телевизора пробился смущенный румянец на щеках -ответ-признание, ответ-согласие - Так не было же… ста! -Вот и хорошо. Ложись как вот сюда. Гляну, не сильно я тебе разрисовал. Подалась под руками, не мешала развернуть одеяло. Так же повинуясь рукам, протянулась ничком – уже не на скамье, на кровати, снова чувствуя, как вминают шершавое одеяло вдруг вспыхнувшие соски. Не сдержалась, тихо застонала, когда прошлись по припухшим полоскам мозолистые руки, а он даже не утешал – понял, что не от боли стон-просьба, стон-прощение. Неумело, но старательно массировал плечи, расслабленную спину, тугую сладость послушных бедер, пошлепывал: - Сам знаю, что не было ста. Вот и проверим, как ты счет вела, честно ли… Сколько дано было прутиков? Смущенно засопела в одеяло: – Ничего себе прутиков! Думала, пополам попу разрежете! - Так уж и разрежу! – довольно засмеялся, радуясь, что выбрал и верную силу, и верный хлест розги. – Говори давай, сколько осталось! - Еще двадцать три! Бедная, несчастная Даша… - охотно напряглась под строгими руками, ответила изгибом бедер и повторила уже не стыдливым, громким шепотом: – Еще двадцать три! Замерла, как и его ладони точно посередине бедер. Прижал, словно боялся, что убежит, вырвется из рук послушное тело нежданного подарка: - Сорок три, бесстыдничка ты моя… Сама знаешь, почему снова двадцаточка. - Знаа-аю… Да… - Погоди, торопыжка!– Чуть сильнее придавил, когда попыталась встать и послушно идти на веранду. Не спеша, впитывая пальцами ее тепло и желание, помял не так уж и сильно сеченый зад: - Но знай, девочка – коли увижу, что опять… ну, знаешь сама… не обессудь. Ножки разведу и с хорошенечким потягом! Три раза! - Да.. Три раза – эхом голос, эхом сладкое сжатие бедер, эхом тело под руками. - А то развела тут… Превратила, понимаешь ли, порку в сладости… - ворчал, почти уже щекоча усами тело. – Знаешь, сколько надо таких вот дашек воспитывать да учить? - Знаааю… - Ничо ты не знаешь… да и сезон дачный к концу. Не забыть бы скамью домой отвезти. Чует мое старое больное сердце, она нам еще пригодится в городе-то.. - Пригодится! – эхом голос, эхом сердце. И внезапным спазмом слез в одеяло, без стыда и без смущения: – Как же я тебя искала! * * * Пушистая молния метнулась в угол, затих придушенный писк. Зажав в зубах добычу, молодая кошка важно подошла к лениво лежащей старшей. Положила мышь у морды, села, облизываясь. Та тронула лапой и тихо муркнула. Ладно уж, будем жить вместе… Сезон нынче долгий будет. ________________________________________________ А-Викинг и Бунт. PS. Фотографии кошек не прилагаю, но поверьте они были симпатичными
Виктория: Я одного не понимаю: чего это Даша-Наташа так страстно жаждет порки? И чего вдруг ее "старый" стал пороть смородиновыми прутьями? - Розги должны быть березовые или ивовые! Да и 100 ударов - это хорошо так должно Дашу-Наташу пронять, а из рассказа этого не видно.
Serge de K: Виктория пишет: И чего вдруг ее "старый" стал пороть смородиновыми прутьями? - Розги должны быть березовые или ивовые! Виктория, это что за дискриминация в отношении к нашей многообразной флоре, растудыть через коромысло …!!! А чем плох орешник, или слива, или …Ну вот коль нет рядом ивы или березы ? Что делать ? Не сидеть же сложа руки… Что скажите делать тематикам если те средь каракумских барханов заблудились и им приспичило сессию провести, а до родимых березок и ив плакучих топать и топать…Тут естественно глаза начнут заросли саксаула высматривать. А если все это случится по время «пляжного сезона» на берегу Карского или Баренцева моря. Ну не ягелем же пороть ! Тут ,ясное дело, и карликовой березкой не побрезгуешь . У меня один знакомый даже можжевельник в ход пускал… PS. Хотя, если честно, для меня было тоже загадкой почему Ташка в этом произведении "изменила" своему любимому красноталу .
Света1708: Ташка, пожалуй, лучший тематический автор в русскоязычной среде. Жалко, в последнее время не пишет. Или я не встречала
Serge de K: Света1708 пишет: Ташка, пожалуй, лучший тематический автор в русскоязычной среде. Жалко, в последнее время не пишет. Или я не встречала Света1708, согласен....Забросила свое творчество...Видимо Ташка став чуть старше , вступила в новую "фазу" ...И она в этом плане не исключение...Многие становясь старше порою меняют свои взгляды на Тему, а порою просто отдаляются от нее....
полная версия страницы