Форум » Рассказы, написанные посетителями нашего форума и авторами интернет-ресурсов. » Что я знаю про боль. автор Artur » Ответить
Что я знаю про боль. автор Artur
Гость: Вкус Боли Первый раз я выпил боль, когда мне было шесть лет. Это было жаркое, беззаботное лето. Мы с местными мальчишками играли в догонялки и в «выше земли». В пиратов, в казаков—разбойников и во все те игры, которые делали таким простым и счастливым советское детство. В тот день мы рубились в «кино про Робин Гуда». Я сидел в засаде на самой верхушке грушевого дерева и боролся со сном. От долгой беготни и лазанья по деревьям мои ноги дрожали, а жгучее полуденное солнце высосало последние силы. Враг, которого мы так ожидали всей компанией все не шел и не шел. И в какой—то момент, задремав на ветке, я сорвался вниз. Коротко вскрикнув и нелепо раскинув в полете руки и ноги, я здорово приложился всем телом об землю. Первую секунду — ничего. А потом я заорал во всю мощь мальчишеских легких. Сначала, конечно, от страха. А потом, естественно, от боли. Перепуганная пацанва воробьиной стайкой метнулась к нашему дому, крича на бегу: — Дядя Эдик, дядя Эдик, а там, а там, в саду... а ваш Артур... Ломая кусты, сопя как маленький вепрь, чуть не споткнувшись об мои ноги к старой груше вылетел мой брат. Его округлившиеся в панике глаза сразу дали понять, что дела у меня не очень. Потом он расскажет, что вся рожа у меня была в крови и выглядело это ужасно. Еще бы не ужасно, я же рыдал во всю глотку, размазывая кровь из разбитого носа и прокушенной губы. — Паааааааап, он здесь! Потом я уже плакал от облегчения. Ничто так не поддерживает твой боевой дух, как полученные во время военных действий раны, сильный и надежный отец, крепко прижимающий тебя к себе, совершенно не волнующийся о том, что ты пачкаешь его одежду грязью и кровью и семенящий рядом брат. Зайдя во двор, отец легко опустил меня на старый диван, стоявший под навесом. — Макс, таз и полотенце, живо! Пока Максимка тащил огромный алюминиевый таз и бегал к сушилке за полотенцем, отец принес из дома чайник и большой кусок ароматного мыла. От всех этих приготовлений у меня что—то не приятно шевелилось в животе. Отец аккуратно закатал рукава своей рубашки, налил воду из чайника в таз, а потом очень осторожно снял с меня майку и шорты. Синяки от падения еще не налились тем ужасным темным цветом, когда можно с гордостью показывать свои раны мальчишкам, но уже было видно, что побило меня знатно. Несколько царапин на руках и громадная ссадина на спине. Это вдобавок к разбитому носу и прикушенной губе. Отец внимательно ощупывал мое тело: — Так больно? А так? Тут болит? Я шипел и извивался, вздрагивал, болезненно реагируя почти на каждое его прикосновение. Мне казалось, что у меня ноет каждый сантиметр кожи. — Стопу вывихнул. Остальное терпимо, — сказал отец, обследовав меня целиком. Потом он заботливо смыл с меня грязь и кровь. Бережно обработал ссадины. — Сейчас мать вернется, и я тебя в больницу отвезу. Отец помог мне надеть чистую рубашку и брюки. А потом посадил к себе на колени, обнял, взъерошил мои волосы: — Доскакался, боец? Я мужественно постанывал ему в плечо. — Что, так больно? — Да... — Закрой глаза. Расслабься. Дыши ровно. Я зажмурился, вдохнул запах детского мыла, свежей рубашки и отцовского одеколона. — Вот так, а теперь найди свою боль. Наверное, понять это можно только, когда ты ребенок. Во взрослой жизни, даже если бы мне это предложил психотерапевт, я бы, наверное, растерялся. А тогда, мое детское сознание заметалось во все стороны, мысленно ощупывая все тело в поисках источника боли. Я как разведчик подкрадывался к этому сгустку, затаившемуся в районе моей лодыжки. — Нашел? — Ага. — Представь, что это жидкость и просто выпей ее. Я мгновенно вообразил, что передо мной большая кружка из толстого стекла. Я такие видел при бочке с квасом, что стоит обычно возле магазина. Мысленно я стал тянуть эту боль в себя. Или через себя. Не знаю. Удивительно, что у меня это получилось с первого раза. Я визуализировал свою боль и смог ее подчинить. — Вот так. Молодец. Лучше? Я кивнул, стараясь удержать это зыбкое равновесие покоя и не расплескать боль, чтобы она вновь не разлилась внутри меня горячим маревом. Отец укачивал меня на руках, гладил по голове и говорил то, что, наверное, веками все отцы повторяют своим сыновьям: — Все пройдет, все будет хорошо, потерпи. Потом пришла мама и отец, сдав ей Максимку, повез меня в больницу. Опыт с болью я запомнил. Успокоиться, расслабиться, сосредоточиться и выпить ее. Позже я спросил у отца: — Когда ты пьешь свою боль, какая она у тебя на вкус? — Соленая, — не задумываясь ответил он, — а тебе как показалось? — А у меня кислая. Я был удивлен и немного недоволен, что у меня не так, как у отца. — По-разному бывает, Артур. У боли разный вкус, это меняется. Цвет Боли Естественно, героем со сверх способностью я не стал. Как и все пацаны я разбивал коленки, дрался, получал когтистой лапой от рассерженного кота, и последствия этих забав были весьма чувствительными. Ну, и, конечно, время от времени мне перепадало отцовским ремнем, за всякие серьезные провинности. Эх, знал бы я тогда, в детстве, с каким смаком во взрослой жизни мы будем вспоминать с Максом наши ребячьи проделки! А потом, с азартом, и откровенной мальчишеской гордостью рассказывать отцу, что он еще про нас не знал и за что не высек! Я бы, наверное, ни за что не поверил, что когда—нибудь, со всей искренностью, со смехом, разомлев от водки и накатившего тепла школьных воспоминаний, с чувством скажу отцу: «Да... мало вы нас пороли!» Мда, вот тогда, в октябре, мне, девятилетнему, такая информация была бы очень кстати. Мы сидели с Максом на кухне, за обеденным столом, плечо к плечу и наблюдали за тем, как сгущаются сумерки. Чем темнее становилось за окном, тем тревожнее было на сердце. Темноты мы не боялись. Просто отец был на школьном собрании. Редкий пацан в нашей округе воспитывался без ремня. Честно говоря, я вообще таких не помню. Кто—то боялся наказаний до чертиков и еще в классе пускал слезу при виде плохой отметки. Кто—то, напротив, находил выход в этакой пиратской браваде, и даже, похвалялся, на сколько сильно, накануне, его выпороли за очередной проступок. С нас не требовали отличных оценок. Иронично, но может именно поэтому учились мы с Максом блестяще. Ну, списывали, конечно, хитрили где—то, не без этого. Отец почти не интересовался нашими успехами в учебе, у него была немного другая шкала ценностей. Нам могли простить не понятую тему и двойку за контрольную, но ни за что бы не спустили лень или хамство. Ложь отец тоже не переносил ни в каком виде. Честно признавшись, мы могли рассчитывать на снисхождение при расчете объемов наказания. За обман (даже сейчас страшно вспомнить) отец порол нещадно! Ему была противна любая нечестность, подлость, гнилой расчет. Если мы являлись домой в грязи и с синяками, то, узнав, что это была честная пацанская битва, все, что отец предпринимал — это приказывал немедленно привести себя в порядок и «чтобы матери — ни-ни». И мы шли отмываться, отстирывать кровь, пришивать пуговицы. Но если до отца доносили, что «эти паршивцы-близнецы» отметили вдвоем кого—то не того, то у меня тоскливо начинало ныть в животе, таким суровым становился отцовский взгляд. Отец никогда не брался за ремень в гневе. Да и вообще в нашей семье не принято было орать или произносить ругательные слова. Обычно, он долго и методично выяснял обстоятельства произошедшего, выслушивал все доводы. Не торопясь, подробно объяснял, что нами было сделано не так, почему это неправильно, и помнили ли мы, что он уже как—то это все говорил и объяснял. И только убедившись в том, что нам все понятно, кому, за что и сколько, наказание приводилось в исполнение. Ни тогда, ни после я не испытывал к отцу страха или ненависти. Мы всегда могли рассчитывать на его справедливость. К сожалениею, только не в тот вечер. Драка, которую разбирали на родительском собрании, была верхом чести и правосудия. Но, увы, чисто по пацанским канонам, неписанным законам улицы. Для взрослых — это было «кошмарно, недопустимо и просто возмутительно!» И хотя Макс метелили Кирюху один на один, мы оба понимали, что отец в силу неких обстоятельств на нашу сторону не встанет. На счет борова-Кирюхи нас всех предупреждали неоднократно, что каста неприкасаемых — это каста неприкасаемых. Опустим обстоятельства и подробности той драки. Отец вошел в кухню совершенно спокойный и невозмутимый. Усевшись в кресло, он внимательно посмотрел на нас, застывших в ожидании приговора, и усмехнулся: — Хороши бойцы, нечего сказать. За что Гуцу отметелили? — Сам нарвался! Ну да, это всегдашний ответ, всех мальчишек, на все времена. — А если в подробностях? И мы с энтузиазмом, на эмоциях, красочно расписали, на сколько Кирюха допек почти всю параллель третьих классов нашей школы! Отец слушал нас увлеченно, он вообще всегда был очень благодарным слушателем и зрителем. — Верю! Но у нас все равно проблема. Я говорил, что таких нужно только игнорировать и не вестись на провокации? Мы с Максом переглянулись и опустили головы. — Я же объяснял: нельзя начинать войну, которую ты заведомо проиграешь! Был такой разговор? Мы оба синхронно кивнули, как два китайских болванчика. Вердикт отца был коротким: — Не за драку. За глупость! Потом он встал и пошел в нашу комнату, приказав на ходу: — Макс, ремень! Ремень весел в прихожке, на отдельном крючке. Темно-коричневый, широкий, кожаный, мальчишки такой называли солдатским или офицерским, никакой другой функции в доме, кроме нашего наказания он не исполнял. Процедура была проста. Вся эта обнаженка с укладыванием на колени из рассказов о детской порке, по сей день мне кажутся тематическими выдумками, да простят меня все те, у кого действительно так было, значит я просто ошибаюсь. От нас же требовалось только лечь, лицом вниз, на койку и положить руки на затылок. Никакого счета. И пряжкой нам тоже не попадало. А вот орать — это да, было запрещено. Кем и когда — ни я, ни Макс не помнили. Мы просто знали, что орать недопустимо, и все. Обычно, морально выжатый долгим разбирательством и с полным осознанием своей вины, я всегда ложился на порку без внутреннего сопротивления. В тот вечер я не был согласен ни с чем. Ни с виной Макса. Ни с позицией отца, что какому—то козлу нельзя втащить, только потому что у него какие—то там проблемы со здоровьем. Козлом же он при этом не перестает быть ! Макс расплачивался первым. Рассуждая обо всем случившемся я на столько провалился в себя, что не слышал ни ударов, ни стонов брата. Я не испытывал страха перед наказанием, раскаяния или сожаления за свое отношение к той драке. Злости тоже не было. Я просто имел свое мнение на счет этого всего и данную порку воспринимал не как наказание, а как плату за право быть несогласным. — Артур! Голос отца вывел меня из транса. Макс было дернулся сказать, что я—то в драке не участвовал, но уловив угрозу в моем прищуре, растерянно умолк. Я занял место Макса. Сцепив пальцы на затылке, вытянул подбородок и сосредоточил взгляд на спинке кровати. Успокоиться, расслабиться, сосредоточиться и выпить! Передо мной снова появилась большая кружка, наполненная на две три моей болью. В этот раз я видел стеклянный сосуд гораздо четче и рассмотрел куда лучше. Боль, да, оставалась кислой. От нее сводило скулы и постоянно хотелось сглатывать. Я помню, что боль была немного густой, как томатный сок. Серебристой, блестящей, с искорками внутри. Через несколько лет я пойму, что это называется «цвет ртути». Контролировать свои ощущения в этот раз было на много проще. Я словно цедил эту кислую, вязку жидкость сквозь зубы. Без слез и не зажмуриваясь. После того раза отношение к порке у меня изменилось. Если я считал себя виноватым и стыдился своего поведения, то это было честным и справедливым наказанием. Если мне хотелось настоять на своем, то порка превращалась в плату за собственную позицию. Мне кажется отец что—то уловил тогда, потому что перед сном, когда он, как обычно, пришел поговорить в нашу комнату, тихо задал вопрос: — Считаешь, что я не прав? — Он за дело получил! Отец кивнул, принимая ответ не на тот вопрос. О чем—то там мы еще болтали, а потом я уснул. Еще через какое—то время, может через пару месяцев, помогая отцу прибираться в гараже я спросил: — Пап, а ты помнишь, рассказывал, как можно выпить боль? — Да. И? — А вот у тебя боль какого цвета? — Красная. А у тебя? — Серебристая. Мне снова не понравилось наше несовпадение. Отец обнял меня, заглянул в глаза: — Мы разные. Это нормально. Так должно быть! — А вкус и цвет боли меняется? — Да, Артур. И ее не всегда получается брать на контроль. Хотя, чаще, это дело практики.
Ответов - 7
саня: Можно поздравить автора с дебютом. Рассказ неплохой, короткий и по делу. И эмоции пацанов хорошо переданы.
irra, пароль потерян: Саня, это вряд ли дебют автора, это просто воспоминания. Интересные, очень. Вот это ощущение боли как образа я, кстати, позаимствовала для своего рассказа "Лекарство от любви" (Олав там тоже воспринимает боль в образах). Arthur - отличный автор, по сути, профессиональный и ОЧЕНЬ хороший человек. Единственно: детские наказания - это не его Тема, не знаю, будет ли он рад появлению этих воспоминаний здесь. Но он толерантный человек, поймёт, я думаю.
саня: Я имел в виду дебют на форуме
Nikita-80: Ну что ж... тематически зацепило. Можно назвать классикой "вкусного" тематического рассказа, хотя исходя из литературных достоинств скорее смахивает, как и задумывал, по всей видимости, Автор, на воспоминания. Но... пронизывает и содержанием, и подачей Автора в виде спокойного повествования, и художественным образом боли, чему, как я понимаю, и посвящен рассказ. Это действительно красиво для ценителей эстетики порки : В этот раз я видел стеклянный сосуд гораздо четче и рассмотрел куда лучше. Боль, да, оставалась кислой. От нее сводило скулы и постоянно хотелось сглатывать. Я помню, что боль была немного густой, как томатный сок. Серебристой, блестящей, с искорками внутри. Через несколько лет я пойму, что это называется «цвет ртути». Контролировать свои ощущения в этот раз было на много проще. Я словно цедил эту кислую, вязку жидкость сквозь зубы. Без слёз, и не зажмуриваясь. Немного смахивает на всем известный и, наверное, самый популярный на форуме "Рассказ Максима. Автор Олег". То есть - воспоминания, без прикрас и излишних диалогов, характер отца и правила поведения в семье, жесткость наказаний за конкретные проступки - многое схоже, но некоторые моменты совершенно отличаются. Покорность и принятие наказаний здесь и беготня вокруг стола за объектом там). По сюжету пара недоумений. Отца называли на "Вы"? Допускаю, конечно, ибо в Литве и литовцы, и поляки, и русские поколения моего отца ( и сам отец с дядей в их числе) родителей называют на "Вы". Уже в отличии от нас, внуков. Просто немного режет глаз. Гость пишет: Вся эта обнажёнка, с укладыванием на колени, из рассказов о детской порке, по сей день мне кажутся тематическими выдумками, да простят меня все те, у кого действительно так было, значит я просто ошибаюсь. От нас же требовалось только лечь, лицом вниз, на койку и положить руки на затылок. Никакого счета. И пряжкой нам тоже не попадало. А вот орать — это да, было запрещено. Кем и когда — ни я, ни Макс не помнили. Мы - просто знали, что орать недопустимо, и всё... Вот здесь есть о чем призадуматься. Автор вменяет иным авторам тематические выдумки, и можно с ним согласиться, если дело касается полной обнаженки... И целования розги) А в остальном? Ну, ясно, что укладывают на колени разве что малышей, и это действительно так. Пацана старше 7 лет... элементарно физически неудобно располагать в подобной позе. Из текста не понял - задницу близнецы не заголяли? Ибо голая попа во время порки никак не относится к тематическим фантазиям. А ритуал приносить ремень - больше сходит на них, хотя имеет место быть, конечно. Но не классика все же. И... что больше всего поразило - запрет орать. Это при нещадных порках тоже? Хм... Если б парням было б по 19, понял бы. И даже поддержал. Может быть. Ибо молчунов не люблю). Но 9 лет? Ну уж не знаю, как дите спокойно вылежит и выдержит порку без крика. Спартанцы, наверное. Еще и со скрещенными на затылке руками. Да они, руки, волей- неволей вечно на заду оказываются). Это, конечно, все детали, ибо всегда обращаю внимание на такие мелочи в описании порки и приготовлении к ней. Потому что впечатления от рассказа они никак не испортили. А- напротив, усилили) Очень порадовал Автор, спасибо. И тому, кто выложил.
Гость: irra, пароль потерян пишет: Arthur - отличный автор, по сути, профессиональный а где можно почитать этого автора?
Вико: На сайте Клуба "Преступление и наказание".
1122: Гость пишет: а где можно почитать этого автора? Дальше взрослая тема: Запах Боли Предлагаю сделать «монтаж» и промотать 8 лет моей жизни. Ничего важного мы не пропустим. У меня было классическое советское детство и юность. Учеба, спорт, друзья. Первая сигарета, первый алкоголь, первый секс. Все, как у большинства моих ровесников. Семья у нас интернациональная и по менталитету мы больше немцы, чем молдаване. Отец и дед всегда мечтали выехать на Запад. Как только появилась такая возможность — каждый осуществил свою мечту. Дед отошел в лучший мир в Германии, в окружении многочисленных родственников, в присутствии своих единоверцев, абсолютно удовлетворенный и счастливый, как говорится: «насыщенный днями». Мы с отцом переехали в Детройт. Мать не захотела так резко все менять в своей жизни, но родители сохранили добрые отношения по сей день. Сестра осталась с матерью, это не оговаривалось. Нам с Максом позволили выбирать. В итоге, после окончания 9 класса, с отцом улетел только я. Позже мои родственники переедут в Москву. В 17 лет я вполне серьезно мучился и терзался тематическим голодом. К тому времени я прочел несколько книг по психологии с разделами о садомазохизме и уже понимал, что со мной происходит, и как можно сбросить это напряжение. Доставали меня две проблемы. Первая — это как принять себя. Такого странного, с тягой к жестокости, с желанием причинить боль, и как нести потом последствия за осуществление своих деяний. Вторая — чисто техническая. Требовалось найти девушку, которая захотела бы принять от меня боль. Ну и территория. Вечно у меня все выходило не так, как у других. Никакой тяги к жестокости в сексе у меня не было. Наоборот, девушки казались мне добрыми и прекрасными феями, стремящимися излить на меня всю свою нежность, ласку и прочую благодать. Льщу себе мыслью, что я тоже был отзывчивым и щедрым парнем, хотя и с повернутой не в ту сторону моралью. Пороть девушку, подарившей тебе упоительно красивый секс мне не хотелось. Я пробовал. Мог шлепнуть. Как—то поиграли в насилие, и я достаточно жестко нагнул свою подругу к столу. Нет, не то. Все мое существо вопило, что с девушками так не поступают. Но в тайных грезах все время присутствовала юная, прекрасная незнакомка, которую я порол ремнем. Кто она и почему я хочу ее выпороть — я не понимал. Любая девушка, к которой я испытывал нежность и заботу, автоматически выпадала из списка тех, кого я хотел бы высечь. Может я бы так и не страдал, но все, что я читал на этот счет утверждало, что желание садизма и сексуальность идут рука об руку. От этого всего мои запросы казались мне еще более страшными и извращенными. Зайти в тему мне помог случай. Молодежная вечеринка, алкоголь. Хозяйка всего этого безобразия, хорошо за полночь, нежно мурлыкая, попросила меня задержаться, чтобы помочь ей прибраться. Я, естественно, развесил уши и повелся, решив, что меня просят остаться как парня. Кончилось тем, что я вылизал девчонке весь дом, а она потом вполне недвусмысленно поставила меня на место. Но, зато, дала телефон своей подруги, на которую я давно засматривался, но всерьез подкатить не решался. Все-таки, в семнадцать, каким бы здоровяком ты не выглядел, замутить с девушкой, которой за двадцать было не ловко. История miss, ставшей моей дверью в тематический мир, проста и банальна, как сотни тысяч других. Неблагополучная семья, рывок во взрослую жизнь, попытка выжить, получить образование и искушение получить быстрых, легких денег. Ее звали Кэндис и она подрабатывала проституцией. Я собрал денег, выбрал момент, когда отца не было дома и пригласил Кэндис к себе, не предупредив ее о моих планах на ее тело. Не сразу, но мы поладили в тот день. У Кэндис действительно было очень красивое тело, это не просто грезы молодого пацана. И когда она легла поперек моей кровати, согласная получить 10 ударов ремнем, меня не хило так накрыло от наплыва самых разнообразных чувств. И мысль о том, что может не выпендриваться, а просто поиметь это согласное на все тело, была не самой последней. Но, во—первых, я понимал, что такой шанс, как выпороть девчонку — редкая удача в моей ситуации. Во—вторых, у меня была подруга для плотских утех. Переспав с Кэндис, я бы больше потерял, чем получил. Все-таки с сексом напряга у меня в тот период не было, а вот тематический голод был. Это поставило точку в моих колебаниях, и я снял с себя ремень. Сознание словно разложилось на несколько личностей. Одна, точно в пьяном угаре, голодная, ничего не контролирующая и не собирающаяся за что—либо отвечать орала: — Да! Со всей дури! С оттяжкой. Так, чтобы заорала, завизжала от боли, умоляла отпустить. Заломить ей на спину руки, прижать коленом и тогда можно даже пряжкой. Так, чтобы кровь брызнула во все стороны! Чтобы при каждом ударе от тела отлетал мокрый чавкающий звук! Вторая, тоже голодная, но куда более осторожная тихо шептала: — Нет, так нельзя. Напугаем! Она больше не придет, не согласится. Давай слегка, только попробуем. Напиться можно будет потом, когда она будет больше нам доверять. Третья стояла рядом и ржала. Безумно, запрокинув голову. — Ну что, маньяк, встрял? Сегодня, завтра, через год, какая разница, когда ты ее убьешь? Конец—то этой истории все равно один — электрический стул. На самом деле этих сущностей было на много больше, и каждая предлагала какой—то свой вариант. Я выбрал второй. Выпороть так, чтобы Кэндис не отказалась прийти еще. Прикормить, приручить, убедить ее в том, что я безопасен и она ничем не рискует. Я больше не смотрел на нее, как на красивое женское тело. Это был напиток. С первого же удара я почувствовал, как по моему горлу потек нектар. Да, он был кислым, но не таким мерзко-тошнотворным, как то, что я пил у себя. Нет, боль Кэндис была, как свежий апельсиновый сок, только куда вкуснее и богаче на вкус. И она была ароматной. Так пахнут мандарины из детского новогоднего подарка и свежие апельсины, которые ты купил любимой девушке. Еще это немного аромат дыни и манго. И все это — подобно свежему ветру потрясающе красивым, ранним утром. Чужая боль в разы вкуснее и ароматнее своей. Моя вообще ничем не пахнет. Ну хоть выглядит красиво. На вкус — ни о чем. Боль Кэндис была по консистенции такой же, как и у меня — тягучей. Как же приятно было ее пить! Чем она вообще думала, когда соглашалась за тройную таксу получить от меня ремня?! Как я тогда смог оторваться от нее? Помню, как после порки она облегченно смеялась и радовалась на сколько легко ей достались деньги. Игриво намекала на возможность секса. Слегка флиртовала, теша себя мыслью, что мое неадекватное состояние — это возбуждение. А я смотрел на нее и видел бутылку Fanta. Как будто передо мной, издыхающим от жажды, кто-то тряс бутылкой, а в ней дразняще—маняще плескалась моя живая вода: кисло—сладкая, одуряюще ароматная, искрящаяся, красивая. Желанная. Я больше никогда не рисковал спрашивать у отца, как он ассоциирует свою боль. Хватит, выросли! Но был разговор, который получился спонтанно. Я просился у отца в одну поездку, а он не отпускал. И я, проверяя барьеры, шутливо отозвался, что уеду без разрешения. Отец принял игру, поднес к моему лицу громадный кулак и улыбнулся: — Только рискни! Чем пахнет знаешь? Я мягко свернул свою разведку и отшутился: — Одеколоном. Отец оценил шутку, и мы оба посмеялись. И тогда я как бы между прочим спросил: — А по—твоему боль как пахнет? — Боль пахнет потом, — не задумываясь ответил отец. Больше я не терзался, почему мы такие разные. Просто усвоил и принял, как факт. Осязание Боли Чем еще прекрасна чужая боль, так это обалденным, очень долгим послевкусием. Проводив Кэндис, я около двух часов лежал в своей комнате, заложив руки за голову, закрыв глаза и потягивая то, что запомнил. Раз за разом, я прокручивал в голове нашу встречу, и, холодный, живительный нектар разливался по моим венам. Позже эффект будет не таким ярким и длительным. Но это потом, когда придет постоянная практика и теоретические знания по всем этим процессам. А тогда, я просто обалдевал от того, на сколько мне хорошо и прекрасно, даже спустя какое-то время после порки В то же вечер, после встречи с Кэндис, ко мне приехала моя девушка, Линдси. Я смотрел на нее, обнимал, целовал, мы занимались сексом, и я одного не мог понять: кто это вообще, несколько часов назад с ремнем в руке стоял возле этой самой кровати и мечтал пустить кровь живому, доверившемуся тебе существу? При этом ни ужаса, ни омерзения, никакого чувства стыда у меня не было. Я искренне недоумевал, как я умудряюсь так расслаиваться сам в себе, желая быть добрым, благодарным, ласковым, нежным и заботливым с одной, и мечтая выдрать до кровавых просечек другую. С Кэндис мы встретилисьеще раза четыре. Она отзывалась с радостью, так как я никогда не торговался и не просил ничего сверх порки. Но каждая очередная встреча заканчивалась для нее все сложнее и сложнее. Десяти ударов мне было мало. И сдерживать руку становилось все сложнее. Я уже не просто любовался полосами на нежно—кремовой коже. Мне нравилось смотреть, как мучимое мною тело извивается под ударами, как напрягается и дрожит, в ожидании боли. И я по-прежнему не воспринимал в такой момент девушку, как живую личность. Всего лишь сосуд для наслаждения. При чем пугало меня даже не это. А то, что мне казалось, что если этот сосуд «тряхануть» как можно сильнее, то боли будет больше и она окажется вкуснее. У Кэндис первой хватило ума прекратить это безумие. Она попросила больше не беспокоить ее в плане порки и звонить только ради секса. Но зато познакомила с теми, кто уже по праву назывался тематиками. Всех благ тебе, Кэндис! Это сейчас я зажравшийся и обнаглевший до предела Верх, потерявший всякую совесть при составлении своего райдера для нижних. А тогда... жалкое было зрелище. Как котенка закинули в клетку к тиграм. Не дав мне толком собраться с мыслями, сориентироваться, и вообще, осмотреться в тематическом сообществе, меня подцепила Кэрол. Все же знают, что такое доминирование снизу? Вот меня тогда и угораздило попасть в лапы к такой мазохистке! Для начала она устроила меня самый настоящий допрос. И я покорно отвечал на ее вопросы со всеми подробностями. По итогам анкетирования мне была поставлена достаточно высокая оценка, и я получил свое первое нескромное предложение. Сейчас да, смешно вспоминать. Я реально чувствовал себя неуютно, когда садился к ней в машину. — Ты не переживай. Не срастется — я просто отвезу тебя обратно! Всю дорогу на душе было мутно. Я жалел, что не отказался сразу и презирал себя. Но голод не тетка. А меня томило. От всех этих переживаний я на столько растрепал себе душу, что в дом к своей первой настоящей мазе зашел чуть ли не силком. Сел на предложенный диван и как паинька сложил лапки на коленках. Покорно ждал, пока она переоденется. На сердце — тоска. Кэрол вышла в коротенькой спортивной юбочке с гольфиками и микроскопическом топике. Сheerleading в теме меня не интересовал. Более того, возможно именно из—за того раза у меня такая не любовь к ролевым играм. Видели бы вы ее разочарование, когда она поняла, что не вдохновила меня своим костюмом! Я тупо смотрел на дебелую девицу, которая старательно выеживала из себя девочку и не понимал, кого тут пороть, зачем и для чего. — Надо же, а Кэндис трепалась, что ты прям Conan the Barbarian! Я лишь пожал плечами. До этого момента мне казалось, что я способен выпороть абсолютно любую, согласную девушку. Лишь бы нас не связывали романтические отношения. Сам от себя был в шоке, что приехал и не смог поймать волну. — Может тебе налить чего—нибудь, а, sunshine? - насмешливо-пренебрежительный тон и попытка панибратски потрепать меня по голове. Хрясь! А вот так со мной разговаривать не стоило. Я ненавижу любую мало—мальскую движуху вдоль своих границ. Услышать обиду и справедливый упрек — это одно. А вот этот снисходительный тон и фамильярность... Зря она так, короче. Я встал, шагнул к ней на встречу, еще не понимая, что буду делать и уловил легкий запах... виски! Это выбесило мгновенно! Она не только переоделась, но еще и накатила для храбрости, что не совсем правильно для первой встречи. И явно рассчитывала, что за руль в тот вечер больше не сядет! Ненавижу, когда решают за меня. Далее, как ускоренная съемка. — Раздевайся! — и без того низкий голос просел от гнева на пол октавы. Недоуменно—испуганный взгляд. — Раз! — я терял голову и меня это почти не волновало. Она быстро стягивает юбку вместе с шортиками, нервно оглядывается по сторонам, словно это она у меня в гостях и не знает куда себя деть. А я впервые вижу внутри себя совсем другую визуализацию. Вот та сущность, которая сумасшедшая и постоянно ржала, суля мне кончину на электрическом стуле, выглянула из клетки моих ребер и рыкнула потянувшись. Сука, ну не помню, я как снял ремень. И как (со слов Кэрол) пинком подогнал стул сиденьем к стене, заставив ее нагнуться через спинку тоже не помню. Вот как через глотку, опираясь на мои ребра, как по лесенке, вылезла эта тварь — помню; как лапами раздвигал ей ноги, а потом просто шлепнув несколько раз по внутренней стороне бедра, заставил раскорячиться как можно шире; и как бил без разогрева, сатанея от каждого удара тоже помню. Сначала девушка пробовала оглядываться. Но ее перекошенное от боли и страха лицо показалось мне таким не красивым, что я, встав с боку, уперся рукой в ее согнутый позвоночник, лишив возможности вертеться. Помню, что моя рука иногда скользила по ее спине, да и выкручивалась она все-таки сильно, но все равно, шансов вывернуться у нее не было. Что она кричала я не слышал. В ушах — ровное гудение и шум, как прибой, только более ровный, монотонный. Не считал. Просто бил со всей дури, в полную силу, бесконтрольно, жадно, вдохновенно и ждал. Ждал и не понимал, почему я не вижу этот серебристый блеск, почему нет этого роскошного аромата и где мой чудотворный нектар?! Я мял ее, как пластиковую бутылку, выжимая и выбивая из нее нужную мне дозу, но... вот ни хрена! Полоумная сущность оказалась куда разумнее моей центральной личности, она хоть первая пришла в себя. — Прекрати! Я по сей день не уверен, кто это кричал, Кэрол или та тварь, что выбралась из моей клетки. От всей души я послал это серьезное предупреждение на *** — Сука, завязывай, ты хоть посмотри, что творишь! И я посмотрел. С порками Кэндис это рядом не стояло! Это сколько ж я ее хлестал, если зад был одного сплошного цвета и каждая новая полоса практически сразу исчезала, тонула в общем фоне. Захлесты шли от бедра до колена, а мой кулак утюжил ее позвоночник, добавляя ощущений. Кэрол уже не пыталась докричаться до меня. Она намертво вцепилась пальцами в сиденье стула и сквозь плачь выдавала только одну фразу: «no please no!» Она постоянно переступала с ноги на ногу, иногда вставала на носки, иногда пыталась присесть и провиснуть на спинке стула, изредка ударяясь головой об стену. Плотно сжатые ягодицы практически не расслаблялись. Почему—то меня это взбесило еще больше, словно было куда большее... Тварь добилась того, что я отшвырнул ремень. Со все дури я впечатал ладонью по выпоротой заднице Кэрол. Обалденные ощущения! Просто благодать какая—то, когда твоя ладонь соприкасается с упругой, растерзанной плотью. Кэрол пришлось еще несколько минут помучиться, прежде чем я начал ощущать покалывания в ладони. И только после какого—то особенно удачного удара, выбившего из нее очередной визг, на меня хлынул ливень незабываемых ощущений. Он был горячий, пах жженым кофе и растекался по венам цветом расплавленного металла. Я пришел в себя мокрый, как после душа, тяжело дыша и двумя руками опираясь об стену. А подо мной тихо плакала Кэрол. Эту боль я не выпил. Я в ней искупался и впитал всей кожей. Странно, но несмотря на то, что голод (или жажду, если хотите) я утолил — этот опыт мне не показался таким упоительным, как предыдущие. Чужая боль на ощупь не такая приятная, как на вкус и аромат. — Кэрол, я ... — Отойди от меня! — он тонко взвизгнула, словно я угрожал ее жизни. Почувствовав свободу Кэрол стекла на пол и прижавшись к стулу зарыдала. Я вытер со лба пот, обтер руки об джинсы. Подобрал ремень, вогнал его на место. — Кэрол, послушай! Она не реагировала. Я сел на пол возле нее, отлепил от стула и крепко обнял. Она дергалась и вырывалась, а я сжимал ее еще крепче, не понимая зачем, но с железобетонной уверенностью, что нужно именно так. И Кэрол затихла. Я перетащил ее к себе на колени и прижался подбородком к ее макушке. Мои пальцы перебирали ее волосы, я вытирал с ее щеки каждую слезу и все время повторял ее имя. Мы так просидели примерно полчаса. Она последний раз всхлипнула. Бесхитростно вытерла остатки слез о мое плечо и попросила: — Отнеси меня, пожалуйста, в ванную комнату! Я набрал для нее горячей воды. А потом сидел на бортике и выслушивал первую в своей жизни исповедь. Зачем же еще верхние нужны, правда? Ее глаза просто светились счастьем, покоем и негой. Она нашла то, что искала — сильную боль, а потом большую заботу. Я же, в свою очередь, нашел то, чего так боялся — как открывается моя клетка. Тварь вернулась туда добровольно. Свернувшись в клубочек, она сыто урчала у меня в животе. А потом, полночи слизывала со спины Кэрол запах кофе... http://www.clubpn.org/phpBB3/viewtopic.php?f=25&t=718
полная версия страницы